Даже если мы согласимся с классификацией Хаусхофера и его последователей, то некоторые его выводы принять будет куда сложнее. Первый: о том, что русскому и немцу органически ближе «сухопутный» тип. Мне же кажется, что это не органика, а «условный рефлекс», порождение конкретных и преходящих условий существования. Второй вывод — прогноз. Геополитики этой школы считают, что извечный конфликт двух начал не только будет продолжаться в будущем, но станет все обостряться и обостряться, пока не достигнет трагического апогея — смертельной схватки, в ходе которой одно из двух должно непременно сгинуть. В сегодняшней интерпретации — что дело непременно дойдет до войны на истребление между англосаксами (США) и Россией.
Мне же кажется, что, по мере повышения производительности труда, государства «континентального» типа уже больше не должны быть так жестко привязаны к этатизму — государственному регулированию экономики. Можно уже и слегка отпустить удила, дать обществу развиваться свободнее. Позволить дышать. Они уже достаточно богаты и могут тоже опереться на торговлю (а следовательно, и на международное разделение труда), а не на государственный дирижизм. И хотя вековые привычки отмирают медленно и мучительно, с конвульсиями и опасными судорогами, все-таки это происходит. В эпоху глобализации «морской», торговый тип цивилизации неизбежно побеждает. Правда, победа эта не абсолютна: в новом типе современных государств достигается и определенный компромисс: так, Англия и США берут на вооружение и некоторые методы государственного вмешательства и мобилизации там, где без этого не обойтись — например, перед лицом климатических проблем, глобальных эпидемий или мировых кризисов. Но главное: такие заимствования, пока по крайней мере, не означают отказа от высокого уровня свободы и защищенности прав личности, без которых «морской» тип цивилизации утрачивает свою суть.
Недаром производные «морской цивилизации» (например, разделение властей, всеобщие парламентские выборы, независимый суд и так далее) приобрели столь универсальный характер, стали настолько привлекательны, что в мире почти не осталось государств, которые бы отказывались от них открыто. Другое дело, что в некоторых сугубо «континентальных» странах это часто оборачивается грубой имитацией: есть форма без содержания. Выборы либо происходят фактически на безальтернативной основе, либо результаты их вообще фальсифицируются, разделение властей носит фиктивный характер, так же как и провозглашаемая независимость суда. Все это позволяет временно отложить переход к подлинно «морскому» типу, ссылаясь на национальную самобытность, сохранить по сути «континентальную» систему централизованного управления как обществом, так и экономикой. Однако опыт показывает, что даже эти не наполненные содержанием, пустые формы входят постепенно во все большее противоречие с общественным строем и рано или поздно приводят к кризису. А кризис ведет к обновлению.
Единственная реальная альтернатива «морскому» типу государства в наши дни — это воинствующий исламизм, который не предполагает равенства граждан перед законом (дискриминация женщин, а также иноверцев и некоторых других категорий населения), причем источником права является толкуемый правящими улемами свод средневековых юридических норм. Таким образом, исламизм, особенно в своих крайних проявлениях, является по своей сути «суперконтинентальной» системой и единственной надеждой реванша, контрнаступления против побеждающего «морского» типа. Впрочем, по-настоящему честны в своих позициях только сторонники самых радикальных течений, ассоциирующихся с «Аль-Каидой», которые категорически отрицают всеобщие выборы как инструмент формирования власти и ее легитимизации. Взамен предлагается откровенно феодальная форма правления — эмират.
Разумеется, такая форма государственной организации несовместима с современными западными представлениями о научно-техническом и социально-экономическом прогрессе, но надо отдать должное исламистам: они вполне последовательны в своих взглядах, утверждая, что не в материальном благосостоянии счастье и предназначение человека.
Впрочем, в глубинах «морского» общества всегда находились свои чемберлены, мечтающие о противоположном типе цивилизации.
В Норвегии Андерс Брейвик сражался за те же «сухопутные» цели. Его кредо — полное зеркальное отражение идеологической платформы Усамы бен Ладена. Те самые крайности, которые сходятся. Недаром Брейвик взрывал не мечети и убивал не исламистов, хотя и прикрывался антиисламскими лозунгами. На подсознательном уровне он понимал, что враг и у него, и у «Аль-Каиды» один и тот же: «гнилой либерализм», «морская» цивилизация, отвергающая сверхценные идеологические системы и их диктатуру.
И, наоборот, в самом что ни на есть «континентальном» государстве все равно обязательно найдутся и «морские» зерна, которые при благоприятных условиях могут прорасти. Например, уже в середине XIX века, в 1848 году, собрание либеральных парламентариев во Франкфурте-на-Майне высказалось в поддержку идеи создания мощного коммерческого флота, чтобы превратить немцев в торговую, морскую нацию. Именно такие нации и создают высшие цивилизации и самые свободные общественные институты, считали они. «Море не дает развиться стагнации ни в социальной, ни в политической жизни», — заявил один из выступавших.
Все вышесказанное вовсе не умаляет колоссального вклада, внесенного культурами «континентальных» обществ в общеевропейскую и общемировую копилку.
В великом романе Томаса Манна «Волшебная гора» германская душа, представленная молодым, но опасно больным немцем по имени Ганс Касторп, мечется между двумя началами. Эпитетов «морской» и «континентальный» Манн ни разу не употребляет, но, в конце концов, эти термины условны. Все равно речь идет о выборе цивилизационного пути — либо ренессанса, ассоциирующегося с морскими торговыми государствами (его идеи пытается внушить Касторпу итальянец Сеттембрини).
Либо чего-то ему противоположного, набора сверхценных идей, носителем которых в романе является иезуит Нафта. Понятно при этом, что сверхценными могут быть не только религиозные или националистические идеи. Прототипом Нафты служил изощренный интеллектуал, венгерский еврей Дьёрдь Лукач, перешедший в протестантство, а затем ставший марксистом и видным деятелем Коминтерна.
Что очень важно — пропаганда Нафты совсем не примитивна, она не лишена мистической привлекательности, так что не только простодушный Касторп может ею соблазниться. Сеттембрини признает, что в полемических дуэлях иезуит часто побеждает его. Силен и женский образ — роковая русская красавица Клавдия Шоша, сирена, заманивающая героя прочь от скучного здравого смысла в темные глубины загадочной славянской души.
Томас Манн начал писать свой роман в 1912 году, а закончил в 1924-м, прекрасно зная, какой выбор в итоге сделала Германия. Почему же он посчитал столь важным вновь, после кошмарной бойни, вернуться на роковую развилку? Видимо, для того, чтобы показать: альтернатива существовала, можно было пойти и совсем в другую сторону. А признав такую возможность, можно сделать крайне важные выводы и на будущее.
Впрочем, как известно, Германия и на следующем перекрестке вновь предпочла «повернуть за Нафтой»: вернее, теперь это был еще более зловещий и гибельный вариант того же выбора.
И вот что интересно: Адольф Гитлер тоже питал особые чувства к Англии, и это была не только ненависть. Его любимым фильмом был «Lives of a Bengali Lancer» (в русской традиции фильм принято называть «Дела и дни бенгальского улана»). Образ сильного, сурового, но остроумного нордического колонизатора, гордо несущего «бремя белого человека», трогал сентиментальную душу фюрера. Ему, как и кайзеру, чрезвычайно льстило, когда находились британцы, симпатизировавшие нацизму. Среди таковых были и английские аристократы, и даже члены королевской семьи.
Фюрер, вслед за императором Вильгельмом, мечтал «освободить» английских «кузенов» от «еврейско-либерального торгашества», от «морского» пути. И находились те, кто был готов «освободиться», кому гитлеровский «континентальный» тип общества казался роднее и ближе.
