Он почувствовал, как не в первый уже раз за последние дни мысли перестают его слушаться. Каким-то участочком мозга он знал, что шпики, если они и были, вовсе не исчислялись тысячами или сотнями, что спрятаться от них было вполне возможно. Но воображение непокорно взбрыкивало. Нет, тысячи, много тысяч. Он видел их, эти орды шпиков. Они как комарье, не спрячешься и не скроешься от них.

Все тем же участочком мозга он знал, что не должен выдавать Ника. Он помнил телефон, который дала ему Луиза. Но взбунтовавшиеся мысли тут же пошли на штурм этого одинокого участочка. От яростного сражения в голове он чувствовал себя слабым, разбитым. Он попытался встать, но голова кружилась. С трудом он подошел к окну. Мистер Люшес и в этом не надул его. Окно было сделано под эркондишен и не открывалось.

Он посмотрел вниз. Отсюда, с десятого примерно этажа, шпики казались совсем маленькими, но все равно они были видны. Тысячи, десятки тысяч шпиков. В разных обличьях, мужчины и женщины, старики и старухи, дети — все они были шпиками, шпиками, шпиками! Все люди шпики. Шпионы. Предатели. И он, Тони Баушер, тоже шпик. И он сейчас продаст своего друга Ника Карсона за тихую обитель в Ритрите, за сладкие проповеди Антуана Куни, за тишину и покой своего домика, за уют маленькой лаборатории. И это хорошо, потому что и Ник тоже шпик. Это он подбил его на побег из Ритрита, чтобы потом продать ангелам-хранителям из совета. Конечно, обрадовался он, именно так. Как он сразу не понял!

Ты мелешь чепуху, возразил одинокий форт, который все еще вел сражение в его искусственной голове за здравый смысл. Если Ник заодно с советом фонда Людвига, зачем бы Люшесу тогда искать его? И не он подбил тебя на побег, вы все вместе решились! Ты сам говорил о наваждении, что не сможешь жить с памятью о беге на якобы раздробленных ногах по заснеженному полю. Но атакующие мысли тут же с удвоенной яростью бросались на одинокий форт. Шпики, все кругом шпики! И ангел-хранитель шпик, и я шпик, и Ник Карсон шпик. Не может человек не быть шпиком, как он иначе спрячется от них?

В комнату вошел Вендел Люшес. «Неужели уже прошло полчаса?» — удивился Баушер. Ангел-хранитель улыбался. Шпики всегда улыбаются.

— Ну как вы, дорогой друг? — спросил он.

— Я согласен на сделку, — сказал Баушер. Голова все кружилась, и он прикрыл на мгновение глаза.

— Отлично. Итак, как вы должны были установить контакт с Карсоном?

— Я должен был позвонить ему в Шервуд.

— Отлично. Вы помните номер телефона?

— Да, конечно. Сейчас я скажу его. — Он уже открыл было рот, но в комнату неожиданно вошла Рин. Именно такая, какой он ее видел сегодня, — высокая, в новых очках. Очень серьезная и печальная.

«Я узнала тебя, — сказала она. — Даже со смешным париком и смешной косметикой на лице. Даже с чужим лицом».

«Да, Рин, — сказал Баушер, — это я, твой отец».

«Как ты мне нужен был все это время, дэдди! Я хотела спросить тебя, почему люди совершают предательства. Только ты умел объяснить мне такие вещи».

«Видишь ли, Рин, единственная любовь моя, предательства не всегда предательства… Нет, я говорю не так… Мы все окружены шпиками, тысячами, миллионами шпиков, и единственный способ спастись от них — это самому стать шпиком».

«Значит, ты тоже шпик, дэдди?»

«Да, Рин, и это очень разумно…»

«Простите, сэр, я ошиблась, мне показалось, что вы мой умерший отец. Простите меня, ради бога».

Она выбежала из комнаты. Было бесконечно печально.

— Простите, мистер Люшес, я не представил вам свою дочь Рин.

— А? Что? — вздрогнул Люшес. — Я не…

— Она же только что заходила сюда.

— Да, да, я понимаю. — Люшес внимательно посмотрел на Баушера.

— К сожалению, я вынужден считаться с мнением дочери. А она категорически против предательства. Прошу извинить меня, ангел-хранитель. И еще я хотел спросить вас: вы разрядите меня теперь?

Люшес медленно и задумчиво кивнул.

— Да.

— О, я вам очень благодарен. Но нельзя ли сделать это побыстрее? Понимаете, в голове у меня идет ужасное сражение, и я так устал от него.

Он закрыл глаза и неподвижно сидел на стуле…

«Ну что, что ему нужно было?» — в сотый раз задавал себе тягостный вопрос Вендел Люшес. Почему у многих людей такая нелепая приверженность к догмам? Почему они предпочитают безумие и смерть, лишь бы не переступить через обветшалые смешные идеи? Почему они как дельфины, которые при всем их уме не могут перепрыгнуть через сеть, когда их ловят? Это они-то, прирожденные прыгуны. На мгновение он почувствовал парализующее отчаяние. Неужели человеческая глупость станет непреодолимым препятствием? Неужели так и не удастся осуществить великий план? Нельзя, нельзя расслабляться. Сомнение — это дьявольский растворитель.

Он позвонил по телефону, и в комнату вошли два техника с портативным оборудованием. Они бросили быстрый взгляд на Люшеса, и тот кивнул. Они ловко надели шлем на Баушера, но он даже не открыл глаза.

— Начали, — услышал он откуда-то незнакомый голос. Сражение в мозгу стало ослабевать, и он блаженно вздохнул. Очень измучила его беспрестанная яростная атака на форт в его голове. И шпиков вокруг становилось все меньше и меньше. И это несло облегчение. Они как бы таяли, испарялись, уносились из сознания легкими облачками. Хорошо бы сохранить Рин, подумал было он, но тут же понял, что это невозможно, потому что Рин решительно уходила от него, непривычно высокая, уже отдалившаяся, уже чужая. Она уходила, и ничего не оставалось после нее. На мгновение мелькнула легким облачком горькая печаль, но и та тут же растворилась.

-Да вы не волнуйтесь, миссис Фрис, — сказал полковник Ратмэн, усаживая сестру из клиники Трампелла перед экраном синтезатора.

— Я не волнуюсь, — сказала миссис Фрис, полная и медлительная женщина, но на лбу и мясистом носу у нее выступили капельки пота. — Только я рисовать не умею. Это уж точно. Линию прямую и ту провести без линейки не смогу. — Она виновато улыбнулась. — Вот у сестры младший сынишка — тот прямо художник. Раз набросал мой портрет за десять минут — все прямо покатывались, до чего похоже…

— Что делать, — улыбнулся полковник, — не всем быть художниками. Но вам рисовать не придется.

— А как же вы хотите, чтобы я нарисовала портрет того человека, что убил бедную мисс Ковальски?

— Словами, дорогая миссис Фрис. Кстати, судя по вашей фамилии, ваш муж, наверное, голландского происхождения.

— Как это вы узнали? Его предки, правда, он говорил, были де Фрисы. Но «де» куда-то делось, и его родители, и он просто Фрисы. Он наладчик на термоядерной станции.

— Прекрасно. Значит, попытайтесь как можно подробнее описать внешность того человека.

— А… как начать?

— О, не думайте об этом, не думайте о своих словах. Смотрите лишь на экран и поправляйте его. Если что-то получается похожее, скажите. Если что-то не так, поправьте машину. Это всего-навсего машина, она не обижается. Хорошо?

— Я попробую. Значит, так. — Миссис Фрис зажмурила глаза, стараясь получше вспомнить убийцу. — Волосы у него были черные. Это точно. Знаете, у мужа, хотя ему всего сорок шесть, волосы редкие. Он их и так и сяк зачесывает, чтобы прикрыть лысину…

— Вы простите, друг мой, но говорите, пожалуйста, только об убийце. А то машина создаст объединенный портрет убийцы и вашего мужа.

— О господи… Значит, волосы у него черные, густые… Зачесанные назад. Прямо не волосы, а проволока густая. Ну не проволока, я хочу сказать, жесткие такие.

— А лицо?

— Я как раз хотела сказать о лице. Знаете, такое скуластое. И форма как бы квадратная.

— И именно из-за скул и цвета волос вы решили, что он, скорей всего, латиноамериканского происхождения?

Миссис Фрис сосредоточенно нахмурила лоб, достала из сумочки платок и неторопливо высморкалась.