— Сеньор! — сказала она не очень любезно, распахнув дверь настежь. — Вода готова! — И, не удержав тяжелый чайник, пролила воду на пол.

— Какая ты неловкая, — сказал Габриэль с раздражением. — Ты заслуживаешь наказания.

Глаза Марии сверкнули недобрым огнем, но она промолчала, понимая, что любое вскользь брошенное слово способно повлечь непредсказуемые последствия.

— Поставь сюда, — сказал Габриэль, указывая на мраморный умывальник, где стояли фарфоровый кувшин и тазик. — А теперь иди и подыщи себе что-нибудь из одежды, я больше не желаю тебя видеть в этой грязной рубахе.

— Почему? — вызывающе спросила Мария. — Я считаю, что этот наряд прекрасно подходит для той роли, которая мне предназначена.

— А у меня он вызывает раздражение. Смени его, иначе я сам займусь этим. Ты поняла или мне надо повторить?

— Я могу быть, свободна, господин? — еле сдерживаясь спросила Мария.

— Да, иди. Но как только ты переоденешься, я жду тебя наверху в столовой. И пожалуйста, причешись.

Мария поспешила удалиться. Но его голос остановил ее в дверях.

— И прошу тебя, Мария, выбери что-нибудь приличное. Если ты вздумаешь явиться в столовую в неподобающем виде, пеняй на себя. Я раздену тебя догола и в таком виде проведу по улицам Пуэрто-Белло!

Мария вышла в коридор — голос Габриэля все еще звучал у нее в ушах — и, тяжело вздохнув, послушно отправилась искать другую одежду.

В одном из сундуков она обнаружила черную камчатную юбку и черный с золотом атласный лиф, несколько накрахмаленных нижних юбок, отделанных тончайшими кружевами, и нижнюю рубашку из чудесного золотистого шелка. Найти чулки, туфли и другие предметы туалета также не составило труда. Держа вещи в руках, Мария осторожно вошла в спальню. К счастью, Габриэль уже ушел, и она могла спокойно привести себя в порядок.

Вода еще не остыла, и она с огромным удовольствием помылась, беспощадно растирая руки, плечи, спину, словно хотела смыть даже воспоминания о его прикосновениях. Почувствовав себя гораздо бодрее после такого обтирания, она быстро оделась, расчесала волосы и, заплетя их в косу, уложила вокруг головы. Посмотрев в зеркало, она осталась довольна собой, и, не мешкая, направилась туда, где ее ждал Габриэль. Мария надеялась, что Зевс и Пилар тоже там будут, но, не увидев никого, кроме Габриэля, она в нерешительности остановилась в дверях.

В комнате повисла напряженная тишина.

— Благодарю, что ты не дала повода в очередной раз сердиться на тебя, — сухо сказал он, поднимаясь из-за стола. — Садись, и я прикажу принести нам завтрак.

За едой ни один не проронил ни слова. От волнения у Марии пересохло во рту, и она с трудом глотала маленькие кусочки вкусного пирога, запивая их горячим шоколадом, не замечая, что Габриэль украдкой наблюдает за ней.

Вскоре появились Зевс и Пилар.

— Сеньор! — нарушила тишину Пилар, увидев безобразный кровоподтек на лице Габриэля. — Что с вами случилось? — Но тут же прикусила язык, догадавшись о том, что произошло, и, поджав губы, с тревогой взглянула на Марию.

Возникла неловкая пауза, и здесь, как и в прошлый раз, на выручку пришел Зевс.

— Дорогая, — сказал он, с невозмутимым видом усаживаясь за стол, — надо что-то делать с твоей ужасной привычкой задавать бестактные вопросы. — Заметив, как запылали негодованием глаза Пилар, он как ни в чем не бывало положил себе на тарелку холодного мяса, к которому не притронулись ни Габриэль, ни Мария. — Очевидно, наша маленькая голубка решила немного поучить Черного ангела хорошим манерам. И поскольку мы застали их вместе за этим столом, можно предположить, что все закончилось как и должно. — Приподняв бровь, он насмешливо посмотрел на Габриэля. — Ведь так?

Габриэль хмыкнул и, отодвинув от себя тарелку с остатками еды, спокойно сказал:

— Будем считать, что все закончилось без лишнего кровопролития, ладно? — Он странно посмотрел на Марию и добавил:

— Но подозреваю, что у каждого из нас остались невидимые миру шрамы.

При этих словах Мария вздрогнула и, украдкой взглянув на Габриэля, опустила глаза. Странное выражение его лица взволновало ее. Что было в том взгляде? Сожаление? Извинение? Нет, не может быть! Увидев плотно сжатые губы Марии, Пилар насторожилась. Она хорошо знала характер своей подопечной и очень огорчилась. Опять это упрямство, это дурацкое высокомерие Дельгато!

Благодаря Зевсу и Пилар, завтрак закончился очень мило, но как только мужчины встали из-за стола, тучи снова сгустились. Подойдя к Марии, которая по-прежнему сидела упрямо опустив голову, Габриэль твердо сказал:

— Надеюсь, что вечером, когда я вернусь домой, ты встретишь меня, как подобает. Мне бы не хотелось вновь обнаружить тебя на кухне в тех лохмотьях, которые были на тебе вчера. И если я… — Он не стал продолжать; угроза, прозвучавшая в его голосе, ясно говорила о его намерениях.

Не успела закрыться дверь за мужчинами, как Мария вскочила со стула и гневно прокричала:

— Паршивая английская собака! Я не дождусь, когда они уйдут из города и наконец оставят нас в покое!

— Ты так уверена, что он оставит тебя здесь? — сухо спросила Пилар.

Мария с изумлением посмотрела на дуэнью; ей и в голову не приходило, что Габриэль может забрать ее с собой. Она побледнела и тяжело опустилась на стул. Чувства и мысли пришли в смятение. Ей так хотелось забыть, что она носит имя Дельгато и что он — Габриэль Ланкастер, английский пират, злейший враг ее семьи.

— Что мне делать, Пилар? — спросила она растерянно.

— Боюсь, что тут ты ничего не решаешь. Если сеньор Ланкастер решит взять тебя с собой на Ямайку, у тебя не будет выбора.

Мария подумала, что при других обстоятельствах поехать с Габриэлем Ланкастером на Ямайку и начать новую жизнь было бы крайне заманчиво, но теперь… Она с удивлением посмотрела на невозмутимую Пилар.

— Тебя это не пугает?

— Нет, — спокойно ответила Пилар. — Как видишь, я ни на кого не бросаюсь с ножом. — Ей было трудно разговаривать с Марией в таком тоне, но как иначе внушить этой упрямице, что их судьба полностью зависит от этих двоих мужчин и что Мария в целях собственной безопасности должна укротить свой темперамент и унять разбушевавшуюся гордость.

— Мария, — продолжала дуэнья, — я предупредила его, что ты еще молода и невинна, но я не знала, что в первую очередь мне надо было предупредить его и о твоем слабоумии. Если бы ты сопротивлялась и ранила его в первую ночь, я еще могла бы тебя понять, но сейчас? Ради всего святого, скажи, зачем ты это сделала?

Задетая тоном Пилар, смущенная и растерянная, Мария с отчаянием в голосе тихо сказала:

— Мне не надо было… — Комок подступил к горлу, и слезы покатились по ее побледневшим щекам. — Той ночи вообще не должно было быть.., я забыла, кто я и кто он.., но потом я вспомнила, и все, что произошло, показалось мне… Его отец, — с болью в голосе крикнула она, — убил моего отца! Как я могу быть его любовницей? Как я могу забыть, что сделал с ним и его семьей мой брат? И что не любовь, а ненависть и чувство мести привели его сюда? Ты думаешь, он хотел меня? Нет! Это просто потому, что я Мария Дельгато — сестра его злейшего врага. — Она горько заплакала и выбежала из комнаты.

Пилар бросилась вслед за ней. Поймав Марию в коридоре, она обняла ее и крепко прижала к груди.

— Не плачь, девочка! И не вини себя! Почему он не может тебе нравиться? Он молод, хорош собой. И какое это имеет значение, что ты Дельгато, а он Ланкастер?

— Да потому, что его гордость не позволит ему забыть это.., боюсь, что и моя тоже. — Освободившись из объятий Пилар, она грустно сказала:

— Оставь это, моя дорогая. Ты уже ничего не сможешь изменить. Наши судьбы были предначертаны давным-давно.., кровью предков.

Габриэль вернулся домой усталый и в плохом расположении духа. День выдался тяжелый. Любое грубое замечание или непристойная шутка по поводу его раны злили Габриэля, лишний раз напоминая о ночи, которую он предпочел бы забыть. Он всегда гордился своей выдержкой, но этой маленькой ведьме каким-то образом удалось вывести его из себя. Сначала она привела в смущение его чувства, потом расстроила все планы и под конец довела до того, что против собственной воли он дурно обошелся с ней. Ему было стыдно, но все равно он чувствовал, как его неудержимо тянет к ней, и в этом желании не было места мести. Он с удивлением обнаружил, что она, единственная из всех женщин, разбудила в нем чувство собственника, и, насколько глубоко сидело в нем это чувство, он понял лишь тогда, когда, сидя в таверне, услышал, как дю Буа сказал: