— Божьего вам благоволения, эрл Эдгар! Давненько вас не было видать в наших краях. Но теперь вы, должно быть, все же решили навестить свою Фею Тумана.

Они обращались ко мне, как к старому знакомому, в их голосах слышалось простодушное любопытство. В представлении простолюдинов все это было в порядке вещей — я был обязан навещать женщину, от которой имел ребенка.

— Я направляюсь в Тауэр Вейк.

— Понятное дело. Только миледи там нету.

— Где же она?

— Ясно где — на пашне. Нынче чуть не все окрестные жители собрались у Белых верхов отпраздновать Лугнас.

Я поблагодарил пастухов и повернул Набега. Надо же — я начисто забыл об этом старом обычае. Ведь если в храмах в этот день отмечают день святых апостолов Петра и Павла, то крестьяне по древнему обычаю справляют праздник урожая, памятуя те времена, когда поклонялись языческому богу плодородия Лугу.

Теперь я направлялся туда, где лежали пахотные угодья Гиты.

Еще издали я услышал веселый гомон, а едва выехав из леса, оказался в толпе нарядных веселящихся людей. Плоская возвышенность, служившая границей сразу нескольких земельных владений, была заполнена крестьянами. Играли волынки и рожки, пахло жареным мясом и свежевыпеченным хлебом. Отовсюду доносился смех, пение, веселые выкрики.

Я спешился, и меня сразу же окружили.

— Вот славно! Сам эрл Эдгар прибыл почтить Лугнаса!

— Да он, поди, к госпоже приехал!

Это произнесла миловидная молодая женщина с выбившимися из-под головной повязки золотистыми прядями. Ее лицо показалось мне знакомым, и я обратился к ней:

— Миледи здесь?

— А где ж ей быть в такой день? Она — хозяйка, и ее место там, где кончается и начинается круг работ на земле. Идемте, милорд, я отведу вас.

И она повлекла меня сквозь толпу. Повсюду принаряженные люди жевали традиционные лепешки, которые наскоро готовят из муки нового урожая. Моя проводница, кажется ее звали Эйвотой, подхватила с одной из разостланных на жнивье скатертей такую лепешку и протянула мне с лукавой улыбкой. И тут я припомнил, как однажды встретил эту красивую поселянку в фэнах, и мы целовались под ивами, пока она, смеясь, не ускользнула от меня. В ту пору я еще не был графом и не знал о существовании Гиты.

У подножия Белых верхов плясала молодежь — то сплетаясь в хоровод, то разбиваясь на пары. Это было яркое и живое зрелище, и вдруг среди танцующих я увидел кружащуюся Гиту с маленькой девочкой на руках.

Эйвота продолжала что-то говорить, но я уже ничего не слышал, весь превратившись в зрение. На Гите было легкое светлое одеяние с саксонской вышивкой. Голова ее была непокрыта, и волосы, заплетенные надо лбом обручем от виска к виску, сзади свободно падали до пояса серебристой, сияющей на солнце массой. Я не мог оторвать взгляда и от девочки, своей дочери. На ее головке косо сидел венок из полевых цветов, а кудри были иного, чем у матери — золотистого — оттенка. Малышка смеялась, и мне казалось, что среди общего шума до меня доносится ее звонкий голосок.

Кажется, я кое-что пропустил в этой жизни. Разумеется, думать о том, что у меня есть Милдрэд, было приятно, но мужчина только тогда ощущает себя отцом, когда ребенок растет у его коленей.

В этот миг музыка смолкла, и веселая толпа направилась к разложенному на скатертях угощению. К Гите приблизился мужчина, в котором я с затаенной ревностью узнал Ральфа. Молодой рыцарь был без верхнего камзола, в одной просторной камизе, подпоясанной вышитым поясом. Но и в этом простом одеянии он держался с истинным достоинством. Увы, я должен был признать, что, стоя рядом, они выглядели красивой парой.

Мне стало не по себе, но меня уже окружили люди, шумно приветствуя и протягивая чаши с простоквашей и душистым иосселем.[65] А в следующий миг я увидел, что Гита, передав дочь Ральфу, направляется в мою сторону, и лицо у нее взволнованное и побледневшее. Вспомнив, с каким самообладанием она вела себя на Гронвудской ярмарке, я даже удивился.

И так уж вышло, что когда Гита оказалась рядом, вокруг нас, словно по волшебству, образовалось свободное пространство — люди разошлись кто куда, и мы остались одни.

— Я не ждала вас, милорд Эдгар.

— Отчего же? Ведь ты сама пригласила меня.

— Не ждала так скоро.

— Скоро? Для меня это время тянулось бесконечно долго.

Что-то мелькнуло в ее глазах, и она вздохнула. А во мне внезапно ожила надежда, что я ошибался, решив, что красавица Гита охладела ко мне. Боже правый — если женщина ничего не испытывает к мужчине, то и не станет так теряться в его присутствии.

— Ты позволишь мне повозиться с Милдрэд?

Гита кликнула Ральфа, который держал девочку так, словно не желала расставаться с нею. Да и сама Милдрэд смотрела на меня настороженно, теребя пеструю бусинку на шнурке -из тех, чтовешают детям на шейки, чтобы уберечь от дурного глаза.

Я взял ее на руки — и тут же забыл о Ральфе и о гомонящей вокруг толпе. Я держал свое дитя, с наслаждением ощущая нежную тяжесть. Полтора года — моя дочь была уже большой девочкой. Я не видел, как она пускает пузыри и пробует ползать, как пытается сесть, делает первые шаги. Все это сейчас казалось мне необыкновенно важным, и когда малышка тронула и погладила брошь, которой был сколот мой ворот, и проговорила, смешно запинаясь: «Блестяшка!» — клянусь всеми святыми, у меня слезы навернулись на глаза. Я смотрел и не мог насмотреться на эти тугие румяные щечки, ясные, удивительно синие глаза и крохотный рот, похожий на ягоду.

— Она будет редкой красавицей!

— Она уже красавица, — гордо возразила Гита. И я увидел, что она улыбается, а ее глаза, как и мои, влажны от слез.

Потом мы сидели на траве, и я угощал дочь пирогом с черникой. Но малышке вскоре надоело жевать, и она принялась осыпать меня вопросами, половины из которых я не мог понять, и Гита, смеясь, поясняла смысл сказанного. Впрочем, Милдрэд быстро надоело сидеть со взрослыми, она вырвалась из наших рук и засеменила туда, где дети затеяли какую-то игру.

— Пречистая Дева, что за ребенок! — всплеснула руками Гита. — Она не проказничает только когда спит.

— Она истинное чудо, — не сдержался я. — Господь всемогущий! И всего этого я был лишен из-за неосмотрительного слова, данного злой и вздорной женщине!

Мне не стоило этого говорить, но слова сами сорвались с уст, и сколько же в них было горечи и досады! Даже не глядя на Гиту, я почувствовал, как она напряглась.

— Возможно, это и к лучшему. По крайней мере Милдрэд была в безопасности.

Я взглянул на Гиту, не решаясь спросить, что она имеет в виду. Она же смотрела в сторону, и ее лицо выражало спокойную решимость и силу.

Странное дело — как столь хрупкая и совсем молодая женщина может казаться такой величавой и желанной одновременно. Я видел ее отливающие серебром волосы, пушистые ресницы, руки, подобные лепесткам лилий. Даже в своем простом наряде Гита выглядела королевой.

Словно не чувствуя моего взгляда, она заговорила о незначительном: об этом празднике, о живучести древних обычаев. Но я был не в силах поддерживать разговор. И только один вопрос бился в моем мозгу — как я мог так долго обходиться без нее? Без нее и Милдрэд?

— Гита, я бесконечно благодарен тебе за Милдрэд.

Она не ответила, и тогда я, чтобы разрядить сгустившееся между нами напряжение, заговорил о том, что не оставлю дочь без заботы — я уже позаботился о ее будущем, купив участок земли близ Ярмута на имя Милдрэд Армстронг. В тех местах превосходный климат, я велел посадить на склонах виноградные лозы, и знатоки говорят, что со временем они будут давать неплохое вино. Когда Милдрэд станет невестой, у нее будет приданное — двенадцать акров земли и собственные виноградники.

Гита быстро взглянула на меня.

— Благодарю. Но Милдрэд вовсе не нищая. Я не бедствую, и все мои земли и предприятия достанутся ей в наследство.

— Только в том случае, если ты не родишь других детей, Гита. Ведь ты вполне можешь выйти замуж, и все твои владения отойдут старшему сыну.