Иван побежал, на бегу очень удивляясь, тому что вокруг него бежали живые штрафники, а он уже почти смирился с тем, что кроме тех, кто сидел в воронке с ним, в роте никого не осталось.

В свои окопы бежалось легче и быстрей, Ваня даже подумал, что поставил очередной мировой рекорд.

А потом все закончилось. Закончилось, когда он спрыгнул в траншею. Руки и ноги разом отказались действовать, глаза застила багровая пелена, а в голове билась одна единственная мысль:

— Живой! Твою же мать твою, я живой!!!

Ваня бухнулся на задницу и полностью ушел в себя.

Сколько он так просидел, Иван так и не понял, а пришел в себя от не очень дружественного тычка в плечо.

— Живой? Цел?

Иван открыл глаза и увидел ротного санинструктора Гришку Балакирева. Медчасть штрафной роте не полагалась от слова совсем, зато присутствовал вот этот веселый и румяный здоровяк, словно сошедший с картинки в книге русских сказок. Эдакий Алеша Попович, с санитарной сумкой. Тоже штрафник, правда отчаянно скрывавший причину попадания в роту.

Иван собрался с мыслями и кратко изложил свое состояние души.

— Иди нахуй.

— Живой! — обрадовался Гришка и поспешил дальше по ходу сообщения.

Послав санинструктора, Иван почувствовал себя гораздо легче. Предательская слабость отступила, а в голове сложился относительный порядок. А еще, внезапно захотелось дико есть.

Ваня вспомнил о сале, презентованном еще в спецлагере, и полез в сидор. Правда быстро спохватился и сначала тщательно отмыл руки от мертвечины.

Но только достал сверточек и развернул тряпицу, как рядом нарисовалось три чумазых рожи.

Комод Демьяненко, якут Петр Петров и «диневальный» Аллахвердиев, соответственно.

Душевное возмущение выразилось в одной емкой фразе.

— Ну еб…

— Что тут у тебя? Ого! — Мыкола по-хозяйски забрал сало и мигом искрошил его перочинным ножиком в полупрозрачные ломтики на прикладе своей винтовки. — Ну? У кого хлебушек есть?

Один сухарь нашелся у Мамеда, второй — у самого комода.

Ваня, повинуясь внезапной щедрости вытащил последнюю луковицу, что вызвало приступ неконтролируемой радости у товарищей.

— Тебе же нельзя! — комод отпихнул руку Мамеда. — Ты же этот… мусульман, во!

— Э! — Аллахвердиев бойко цапнул кусок сухаря с ломтиком сала на нем. — Слуший, я кто? Воен? Аллах говорыл, воен можно! Дед мой мэдресэ учылся, он всегда говорыл, что ест — кушый, аллах мылостыв, простыт.

— Удобно с таким богом, — хмыкнул комод. — Ну… жаль смаги больше нет…

Но недоговорил, потому что раздался требовательный голос взводного:

— Отделенные, мать вашу, доклад о потерях! Провести перекличку, потом ко мне! Живо…

— Бля… — комод встал. — Сейчас, тока мою пайку не сожрите.

Вернулся он не очень веселым, по его словам, потери роты составляли около тридцати процентов.

— Хай ему грець, треть как корова языком слизнула…

Ваня неожиданно обрадовался, оттого, что считал потери не меньше чем пятьдесят процентов. Над оправданностью разведки боем он совсем не задумывался, исходя из того, что прекрасно понимал, гибель людей ничем оправдать нельзя.

В отделении Ивана никто не погиб, зато второе почти выкосило полностью. А еще, из атаки не вернулся свежеиспеченный командир третьего взвода, старший лейтенант Сиволапов.

— Порченный взвод… — умудренно заявил комод, с хрустом жуя сухарь.

И все с ним согласились, даже Ваня.

Только штрафники подмели сухари с салом, в траншею притащили бачки с обедом.

У штрафников своего повара не было предусмотрено, еду готовил непонятно кто в тылу и она, никогда не отличалась ни особым качеством, ни кулинарными достоинствами.

Но в этот раз, неизвестный повар постарался на славу. В супе плавали волокна жутко жесткого, но настоящего мяса, а перловая каша состояла из тушенки на-четверть, и вся лоснилась от жира. Вдобавок пайки раздавали очень щедро, так как рота от первоначально состава урезалась на треть.

Иван облопался и даже не стал есть пайковой сухарь, спрятав его на черный день. В своей прошлой жизни Иван любил учиться, правда до учебы за развлечениями и спортом почти никогда не доходило. Но сейчас, из-за полного отсутствия развлечений и спорта, Ваня впитывал премудрости воинской науки как губка. А точнее, жизненные воинские премудрости. У бойца в сидоре должен быть запасец провизии на черный день — и точка. Этот момент он усвоил еще до попадания в штрафную роту.

Во время обеда немцы начали артподготовку. Не особо густо, но в этот раз прилетал впечатляющий калибр, правда штрафники почти не обращали внимания на близкие разрывы и обыденно занимались своими делами. Да и по сравнению с прошедшей атакой обстрел смотрелся не очень серьезно.

Ваня, тоже почти не обращая внимания на грохот, решил заняться трофейным автоматом, а точнее пистолетом-пулеметом Дегтярева образца тысяча девятьсот сорокового года.

Его винтовка СВТ на поверку оказалась не такой уж неудобной, он к ней привык и даже полюбил, но с момента попадания в штрафроту Ваня мечтал об автомате.

Для начала, он вытащил пенал с принадлежностями для чистки и масленку, затем занялся магазинами ППД. Выщелкал из них патроны: в запасном оказалось пятьдесят потемневших латунных цилиндриков, а основном вообще ни одного. Разбирать магазины оказалось еще та морока, но Иван справился, после чего перешел к пистолету-пулемету. Так получилось, что почти во всех своих попытках выжить, он сталкивался с пистолетом-пулеметом Дегтярева, так что устройство творения знаменитого оружейника знал наизусть.

Скрутил затыльник затворной коробки, вынул сам затвор, потом снял спусковой механизм. Выкрутил ножом болты и отделил деревянные части. Затем пришел черед кожуха ствола и самого ствола.

Еще через минуту ППД превратился в кучку частей, аккуратно разложенных на запасной байковой портянке.

К счастью, время почти не попортило пистолет-пулемет, если не считать слегка тронутых коррозией внешних деталей.

Иван предвкушающе вздохнул, тщательно вымыл руки и принялся драить автомат.

Драил истово, с настоящим наслаждением, получая нешуточное удовольствие. И даже сгоряча суть не саданул Мамеда, из любопытства прикоснувшегося к затвору своими грязными пальцами.

Закончив и удовлетворенно хмыкнув, Ваня собрал оружие, щелкнул затвором, но тут по траншее пронесся глухой ропот:

— Командирский блиндаж накрыло!!!

Повинуясь общему ажиотажу, Ваня повесил ППД на плечо и ринулся к блиндажу, и прибежал в числе первых, благо он находился рядом.

Позиции штрафбату достались от предшественников, неизвестные бойцы укрытия построили на совесть. Траншеи полного профиля и блиндажи в два наката, вдобавок покрытые полуметровым слоем земли, казались надежными и долговечными.

Командирский блиндаж выдержал прямое попадание, но…

Но землю сверху разметало, а накаты треснули словно спички и сложились внутрь.

— Ебать… — дружно ахнули штрафники и тут же, словно муравьи принялись растаскивать поломанные бревна.

Продолжавшийся обстрел никого не беспокоил, на него просто не обращали внимание.

Через несколько минут извлекли ротного. Майор слабо подёргивал руками ногами, словно лягушка и сипло матерился. За исключением ободранного лба и припухшего, кровоточащего носа он выглядел полностью целым и невредимым.

Следом за ним достали ординарца командира роты, разбитного молдаванина Семку, фамилию которого никто не мог выговорить. От Семки целыми осталась только голова, ноги и руки, а туловище сплющило в лепешку.

Последним выковыряли политрука. Черного от пыли, внешне невредимого и целого, но без сознания.

— Твою мать, где этот Гришка?!!

— Балакирев, сюда, твою мать!..

— Да где этот ебучий санинструктор…

— Санинструктор…

Ваня послушал гомон штрафников, поколебался и с некой мстительностью отвесил Уланову полновесную пощечину. А потом сразу вторую, уже с другой руки.

Политрук вдруг громко чихнул, открыл глаза, но вместо благодарности цепко схватил ППД висевший у Вани на шее и быстро зашевелил потрескавшимися до крови губами.