Креозот и смола предназначались для поливки лежбищ котиков, чтобы заставить животных покинуть советские берега.

Котики водятся в северном полушарии только на американских островах Прибылова, на Командорах, на небольшом острове Тюленьем и Курилах опять отвоеванных нами у японцев в 1945 году. Мугаров знал это. Конечно, это было известно и иностранным пассажирам «Хризантемы», безусловно хорошо осведомленным о цене дорогого меха на международных пушных ярмарках и аукционах.

На каждом кавасаки осталось по два пограничника. Один встал у штурвала, другой — у кубрика, куда была заперта команда.

Теперь можно направляться в базу!

А шторм разыгрывался не на шутку. К ночи он достиг восьми баллов. Шум моря стал беспрерывным. Волны, грохоча, падали на палубу, заглушая рокот моторов. Буксирный трос то натягивался, как струна, то давал слабину, и тогда «Кит» рывком бросался вперед.

Как ни привычны были к непогоде пограничники, но и они утомились от качки, от грохота бури, от колючих брызг, беспрерывно бьющих в лицо. Каждый новый удар волн, сотрясающий катер, отзывался во всем теле. В довершение ко всему резко похолодало.

А кавасаки болтались за кормой, вдвое уменьшая ход сторожевика и делая еще более опасной встречу с тайфуном, грозящим обрушиться с минуты на минуту. Но ведь именно на тайфун и рассчитывали японцы: их посудины хорошо переносят непогоду.

Темнота пала как-то сразу, будто небо задернули гигантским черным парусом. Мугаров не видел океана, но чувствовал по водяной пыли, сорванной с гребней волн: девять, а то и все десять баллов!

«Каково-то моим ребяткам на кавасаки?» Эта тревожная мысль не оставляла его ни на секунду.

На первом за кормой боте остались Майков и Яров, на втором — Пахомов и Ростовцев. Только бы никого из них не укачало!

И вдруг ветер как-то особенно свирепо хлестнул в лицо. «Кит» быстро заковылял на крутых коротких волнах.

Сторожевику не удалось уклониться от центра циклона. Налетевшие со всех сторон высокие крутые волны стремительно подбрасывали и мотали «Кита». Океан распоряжался небольшим кораблем, как хотел. От напряжения шпангоуты стонали, в такелаже на высокой ноте пел ветер, все судно дрожало, словно живое существо.

«Ураган!»— только успел подумать Мугаров, как «Кит» рванулся, словно пришпоренный.

— Так держать! — что было сил крикнул капитан-лейтенант рулевому и спустился с мостика. Холодная волна накрыла его с головой, будто щепку отделила от палубы — едва успел ухватиться за поручни. В следующее мгновенье «Кит» перевалился на другой борт, и Мугаров больно ударился коленями о металлические ступени трапа. Добравшись, наконец, до кормы, он убедился, что буксир болтался свободно.

Когда «Кит», взлетев на гребень, задержался, прежде чем снова ринуться в черную пропасть, капитан-лейтенант двумя прыжками достиг трапа, выждав волну, взобрался на мостик и, крикнув на ухо Платонову команду, стал помогать ему повертывать корабль на обратный курс.

Позади под покровом ночи уходили два кавасаки, два кавасаки с четырьмя пограничниками!

Мугаров чувствовал себя невольным виновником внезапной беды.

Товарищи по дивизиону считали его самым твердым, самым суровым командиром, а между тем он двое суток не мог успокоиться, когда в июне краснофлотцу Петрову перешибло тросом руку. Петров давно уже выписался из госпиталя, ходил в пятый рейс, а Мугарову было все еще не по себе. Он считал, что трос лопнул тогда по его недосмотру. А теперь четыре пограничника могут потонуть или, еще того хуже, попасть в плен! А они были для него больше чем подчиненные. Они были ему так же близки и дороги, как члены семьи. И этот богатырь главстаршина Майков, всегда улыбающийся добряк; он — сверхсрочник, только на-днях получил квартиру и собирался в Октябрьские праздники сыграть свадьбу. И сигнальщик Яров, заядлый спорщик, вечно топорщившийся по всякому пустяку, и Ростовцев с Пахомовым: один сибиряк, храбрец и первейший честности человек, другой — украинец, отчаянный, умный парень с хитринкой.

Все они были молодцами, любили службу и товарищей. Чем ответит Мугаров перед их родными, перед начальством и, наконец, перед своей совестью? Конечно, они не сдадутся без боя, но в такой темноте, при такой качке легко упасть — и тебя подомнут.

В августе 1945 года, когда советские моряки овладели островом Парамушир, эти ребята были вместе с Мугаровым. Мугарову никогда не забыть, как бесстрашно они воевали тогда и как Ростовцев спас ему жизнь…

Освобожденный от тяжести за кормой, «Кит» стремительно мчался на юг. Негаданно быстро совсем рядом из темноты вынырнули силуэты кавасаки. Сторожевик настиг их, поравнялся, включил прожектор. Только бы волна не ударила борт о борт!

Мугаров махнул Платонову; тот понял, прицелился взглядом по направлению к пляшущей в двух метрах от «Кита» палубе бота и прыгнул…

Пограничники, оставленные на кавасаки, оказались связанными. Ростовцев был оглушен чем-то тяжелым. Пахомова придавило к фальшборту бочонком с водой, летавшим по палубе, словно снаряд. Японцы сломали люк, выбрались из кубрика и перерубили буксирный трос.

На втором кавасаки дело обстояло лучше, чем ожидал командир: Майков попрежнему стоял у штурвала. Яров — у запертого кубрика.

На рассвете шторм начал сдавать. За кормой сторожевика качались на волнах кавасаки, будто за ночь ничего и не произошло.

— Ловко наш командир вышел из положения! — сказал Яров, крутя штурвальное колесо, чтобы поставить бот в кильватер за «Китом».

— Чего тут особенного: для капитан-лейтенанта это самая обыкновенная операция, — ответил Майков.

«Кит» повернул на запад. Еще десять минут хода, и из океана вынырнула высокая сопка, у подножья которой находилась база пограничных сторожевых судов.

— Гляди, гляди! — восторженно воскликнул вдруг Майков и указал влево.

Ярое быстро повернулся, и лицо его осветила торжествующая улыбка: параллельно «Киту» к стоянке шел сторожевик «Отважный». На буксире за ним тянулась «Хризантема».

Дико и пустынно зимой в горах юго-восточного Адалая. Летом на склонах в тайге хозяйничают медведи, рыси и красные волки. На альпийских лугах с сочной травой и крупными яркими цветами бродят сибирские козули и маралы. Изредка забредают сюда охотники или научная экспедиция — геологи и ботаники, народ любопытный и неутомимый. Но зимой горы засыпаны снегом и недоступны для человека.

По гребню Большого хребта проходит государственная граница. На северном его скате, там, где начинается спуск в долину, находится застава Каменная.

В конце сентября начальник заставы лейтенант Ерохин вызвал сержанта Федора Потапова, пограничников первого года службы Клима Кузнецова и Закира Османова и приказал им отправиться в наряд к дальнему горному проходу, известному под названием Большая зарубка.

— Смена вам прибудет через пятнадцать суток, — сказал начальник.

Получив боеприпасы и месячную норму продуктов, трое пограничников навьючили лошадь.

— Как, Петро, соли и лука положил достаточно? — осведомился Потапов у стоящего в дверях повара Самсонова.

Самсонов усмехнулся:

— С избытком! Знаю твой вкус!

— Ну то-то!..

На девятый день после ухода группы Потапова в горах разыгралась метель. Жители расположенного в долине селения рассказывали потом, что такой метели не помнит даже столетний Уймон: она бушевала пять суток подряд.

Зима наступила на три недели раньше обычного.

Пограничники до вечера откапывали заставу: снегу навалило по крышу. Только тут новички поняли, почему в горных селениях двери отворяются внутрь дома: иначе бы и не выйти после такого снегопада. На конюшню, к складу и к колодцу пришлось прокапывать в сугробах траншеи.

Трое солдат, посланных лейтенантом на смену группе Потапова, возвратились с полдороги. Они сообщили, что путь прегражден снежной стеной. Ерохин направил к Большой зарубке новую группу пограничников с лопатами и альпинистским снаряжением. Семь дней пробивались бойцы сквозь снег и, наконец, выбрались к узкой тропе, на которой ветер не оставил ни одной снежинки. Люди повеселели. Однако шагов через полтораста пришлось остановиться: висячий мост над водопадом оказался разрушенным лавиной, будто его и не существовало.