Петр Васильев заболел неожиданно для всех. Казалось просто непостижимым, что такой здоровый парень — никто из окружающих не называл его иначе, как Крепышом, — третьи сутки мечется на койке в лихорадочном бреду. То он звал какую-то Татьяну, то просил дать ему сапоги и с такой силой порывался встать, что даже Семен Прохоров едва мог удержать его. А когда к нему возвращалось сознание, он не в силах был протянуть руку за кружкой с водой, хотя кружка и стояла рядом на табуретке.

Лейтенант Самохин еще вчера хотел отправить его в санчасть пограничного отряда, но Петр, приходя в себя, так настойчиво умолял повременить с отправкой, что лейтенанту пришлось согласиться.

Сегодня утром Самохин зашел в спальню проведать больного, поглядел на его побледневшее, осунувшееся лицо с неестественно блестевшими глазами и сказал:

— Придется, товарищ сержант, вам лечиться. Меня врач распушил по телефону. Он сейчас на пятой заставе. Вечером сам за вами заедет.

И Петр больше не перечил. Снова его начинало трясти — через полчаса начнется жар.

Семен Прохоров укутал товарища вторым одеялом, накрыл еще сверху шинелью, а тому все равно холодно, будто стоит он босой на снегу.

— Не тужи, Крепыш, — успокаивал Семен. — В санчасти уход лучше, лекарства всякие, в жилу чего-нибудь вспрыснут и сразу на танцы! А то, гляди, у тебя под тридцать девять градусов.

Жена начальника заставы Екатерина Захаровна принесла манной каши.

— Кушайте, Крепыш, поправляйтесь!

А пятилетний Вовка, сын начальника, глядя, как его лучший и самый верный друг, морщась, ест с чайной ложечки кашу, не утерпел и посочувствовал:

— Я манку тоже терпеть не могу. Я ее и меленький никогда не ел.

Екатерина Захаровна погладила сына по голове и тоном, не терпящим возражений, сказала:

— Уходи, Вовик, дяде Пете нужен покой. Ты видишь — он хворает.

Вовка ускакал из спальни на одной ноге, однако едва ушла мать — снова появился.

Усердно раскатывая на табуретке хлебный шарик, он сообщил другу утренние новости. У Ласки — так звали розыскную собаку — щенята открыли глаза. Вовка боялся, как бы они не остались навсегда слепыми. Сеня Прохоров и Ваня Матюшин обещали сделать маленький, но совсем настоящий следовый фонарь. Когда фонарь будет готов, Вовка убежит ночью в лес и обязательно поймает самого хитрого шпиона.

И, наконец, самая важная и самая страшная новость. Сообщая о ней, Вовка предусмотрительно заглянул под кровать — не спрятался ли там кто-нибудь — и таинственно понизил голос.

Самая важная и самая страшная новость касается Крепыша. Вовка слышал, как отец сказал маме об этом сегодня утром. Они думали, что Вовка спит, а он только зажмурил глаза и все слышал.

«Васильев в октябре поедет домой». Так сказал папа. Разве у Крепыша есть еще один дом?

Вовка вопросительно уставился на Петра.

— Может, папа чего-нибудь перепутал? Иногда и папы перепутывают, — с надеждой сказал Вовка.

— Я еще не скоро поеду, — успокоил его Петр.

— Совсем нескоро?

Вовка мигом оживился и натянул Крепышу до самых глаз одеяло.

— Тебе нужен покой, а я буду тише травы, ниже воды. Ладно?

До порога он шел на цыпочках, но едва открыл дверь и увидел в коридоре Прохорова и Матюшина — они чистили автоматы, — как забыл про данное другу обещание и громко закричал:

— Я тоже хочу чистить автомат, я умею!..

Петр остался один.

«И зачем я обманул Вовку?» — подумал он, прислушиваясь к веселым возгласам мальчугана: тот был уже на дворе и дразнил Ласку.

Оглянувшись на дверь, Петр достал из-под подушки письмо и перечитал:

«Петенька, сыночек! Скоро ли ты приедешь домой?

Люди рассказывают, будто у вас на границе всегда война. Береги себя, сынок, ты ведь один у меня. Попроси, пожалуйста, своего начальника: может, он даст тебе отпуск. И Татьяна тебя зовет. Она и письмо это пишет. Я даром что очки надела — сама писать не могу».

В конце письма Татьяна приписала уже от себя:

«Я, Петя, знаю — скоро ты не приедешь, а так хотелось бы увидеть тебя хоть на часок».

Петр спрятал письмо обратно под подушку. Он получил его неделю назад и до сих пор не ответил, потому что лейтенант Самохин сказал, что за отличную службу командование отряда предоставляет ему, Петру Васильеву, десятидневный отпуск для поездки домой.

Хотел обрадовать своих близких неожиданным приездом, и вот на тебе — подцепил где-то проклятую малярию.

— Кто это стучит? — Петр посмотрел в окно. — Ах, это опять «Тихоня»!

Третьи сутки он не кормил сам своего любимого голубя, и тот прилетал, садился на переплет рамы, заглядывал в окно и стучал клювом в стекло.

Глаза устали, и Петр смежил веки, забылся.

Долго ли он спал?

— В ружье!..

Боевая тревога? Петр приподнял голову.

В спальню вбежали солдаты (они были в соседней комнате на занятиях), поспешно разобрали из пирамиды винтовки и автоматы, надели фуражки и так же стремительно выбежали во двор.

Никто из них, даже Семен Прохоров, не сказал Петру ни слова, — некогда! Петр их, ни о чем и не спрашивал. Взявшись за спинку кровати, он подтянулся, чтобы быть поближе к окну. Солдаты построились. Потом раздался взволнованный голос лейтенанта Самохина. Лейтенант сказал, что только что позвонил по телефону председатель колхоза и сообщил о двух неизвестных, которых видели на опушке ребятишки, собиравшие в урочище грибы. Неизвестные скрылись в урочище. Необходимо их обнаружить, настигнуть и задержать.

Потом прозвучала отрывистая команда, зазвякали винтовки, послышался топот ног, и все стихло.

Петр хорошо знал урочище Гнилая балка: обнаружить там спрятавшихся людей дело нелегкое. Место низменное, топкое, особенно сейчас, осенью. В лесу — густой кустарник до самой границы. В болотистой почве до сих пор находят человеческие черепа, кости и оружие — следы недавней войны. Отступая из Советской Белоруссии, остатки разбитых фашистских частей скрывались в урочище, и многих гитлеровцев засосала вязкая топь. Не раз в Гнилой балке пытались схорониться и диверсанты и шпионы. Изрядно всякой нечисти изловили пограничники в заболоченном, глухом лесу.

Приподнявшись еще выше, Васильев увидел в окно, как товарищи скрылись за пригорком, и невольно охнул — так закружилась у него голова.

— Все равно пойду, — упрямо прошептал он. Пододвинул табуретку с обмундированием, начал одеваться. С трудом застегнул пуговицы гимнастерки. Сапоги показались необычайно тяжелыми, словно с чужой ноги.

Петр пошатнулся от слабости, но, пересилив недуг, затянул ремень, надел фуражку, взял из пирамиды винтовку.

— Куда ты, Крепыш, больной-то? — остановил его в коридоре дежурный.

— Здоров я!..

Свежий утренний воздух придал бодрости.

«Не так уж я болен». Но только подумал это Петр, как все затуманилось в глазах, ноги отказались повиноваться, хоть садись прямо на землю.

«Это сейчас пройдет!» — успокоил он себя и, постояв секунду-другую, быстро пошел, а потом побежал следом за товарищами.

— Дядя Петя! — закричал Вовка. Увидав Петра, он чуть не кубарем скатился по лестнице с крыши, куда забрался, чтобы наблюдать, как будут ловить шпионов. Но Петр даже не оглянулся. Вовка расплакался:

— А еще друг называется!

Петр догнал своих у опушки.

— Вы зачем здесь? — окликнул его начальник.

— Полегчало мне.

— Полегчало? — переспросил Самохин. Он хотел было отправить Крепыша обратно на заставу, но, может быть, ему и в самом деле лучше? Если было бы плохо, то не смог бы так бежать.

— Пойдете с Прохоровым с правого фланга! — приказал лейтенант. — Прочесывать лес будем.

Пограничники вошли в Гнилую балку цепью. В урочище было сумрачно и холодно. Ели и осины росли так густо, что даже днем здесь темно.

Сначала Петр видел идущего слева товарища, но скоро начал отставать и остался один.

Вернер Курц и его проводник Сангушко притаились за кочкой. Они услышали преследователей и залегли. Бежать дальше было неразумно: грязь хлюпала под ногами, ветви трещали. Для того чтобы спастись от погони, пришлось спрятаться за кустами и неподвижно лежать в противной вязкой тине, не подавая признаков жизни, лежать плашмя, бревном.