Жилье Гусева поразило меня обилием книг: два книжных шкафа, заваленный книгами стол, на полу — тоже стопки книг. На стене висели карта Тихого океана и репродукция с левитановского пейзажа «Март».

Евгений Владимирович был явно недоволен моим появлением, однако, узнав о цели моего прихода, он оживился и завел разговор сначала о географии Камчатки, а потом о книгах. Выяснилось, что он перечитал почти всю клубную библиотеку и чуть ли не все свои деньги тратит на покупку литературных новинок и выписку журналов.

— Да вы, оказывается, библиофил! — улыбнулся я.

— Они помогают мне жить, — ответил Гусев, любовно перебирая книги. — Человек без книг — все равно, что парус без ветра.

С того вечера я частенько стал захаживать к Евгению Владимировичу. Мы беседовали о международном положении, спорили о прочитанном; иной раз беседа затягивалась до глубокой ночи.

Однажды, когда я восхищался мастерством, с которым Толстой изобразил любовь Анны Карениной к Вронскому, Гусев вдруг встал и, поглядев на часы, заявил, что ему пора итти в штаб, хотя мне точно было известно, что ему в штабе сейчас делать нечего.

И тут-то я понял, как мне кажется, причину его внешней сухости и замкнутости: именно такими бывают люди, пережившие какое-то большое личное горе…

— Неужели, Евгений Владимирович, у вас не было никогда настоящего друга? — спросил я во время одной из бесед.

— Почему не было? — сухо, словно насторожившись, ответил Гусев. — У меня есть хорошие друзья на посту номер шесть.

И опять вдруг ему понадобилось куда-то срочно итти.

Естественно, после этого я не заводил больше с Гусевым разговора на эту тему.

В мае мы проходили на «Отважном» мимо погранпоста № 6, и я подумал, что Гусев не преминет заглянуть к своим друзьям. Но он только пристально поглядел в сторону скалистого берега и в ответ на мой вопрос сказал, что не имеет права тратить в личных интересах служебное время.

И вот шторм заставил нас свернуть с курса именно к посту № 6.

Уже совсем затемно «Отважный» проскочил между грозными бурунами, которые гремели над рифами, с двух сторон охранявшими вход в лагуну.

Катер легко скользил по спокойной воде лагуны, защищенной от ветра, и можно было не держаться за поручни. Я стоял рядом с Гусевым на ходовом мостике и всматривался в смутные очертания береговых скал.

— Что-то неладное, — произнес Евгений Владимирович, — почему-то Козлов нас не запрашивает.

В голосе его сквозила тревога, и я понимал и разделял ее. Обычно пограничники береговых постов, если им не видно, кому принадлежит приближающееся судно, осведомляются о его национальной принадлежности с помощью световых сигналов. В ту пору на Дальнем Востоке это было особенно необходимо, потому что японцы то и дело нарушали советскую границу. Незадолго до нашего рейса они высадились ночью в этом самом месте и напали на погранпост.

Гусев скомандовал в машину: «Стоп!» «Отважный» замедлил ход.

— Кто идет? — раздался из темноты звонкий, усиленный рупором голос.

Я даже вздрогнул от неожиданности.

— Здравствуйте, Нина Васильевна! — обрадованно отозвался Евгений Владимирович. — Это я, Гусев. Разрешите ошвартоваться?

— Швартуйтесь! — ответил голос.

Через минуту мы уже спускались по трапу на бревенчатый причал, и я разглядел в темноте женщину с винтовкой в одной руке и с рупором — в другой.

Она поздоровалась с Гусевым, передала ему рупор и, пожимая мою руку, отрекомендовалась:

— Козлова.

Я назвал себя и огляделся вокруг. Но, кроме этой маленькой женщины, на берегу не было ни души.

Вверху на скале виднелся силуэт небольшого домика. Море гудело на прибрежных рифах, порывистый ветер норовил столкнуть нас с узкой, вырубленной в скале лесенки. На пирсе Гусев оставил часового.

Я хотел было спросить у женщины, где же пограничники, но она опередила меня:

— У нас снова происшествие. Козлов объявил тревогу, и все ускакали к Скороспелкину: на него опять напали.

— Японцы? — спросил Гусев.

— Да, — односложно ответила женщина.

Я подивился тому, что она так спокойно говорит о высадке японцев и о боевой тревоге.

А Нина Васильевна, словно угадав мое недоумение, сказала:

— Через час Козлов будет дома. Японцев уже отбили. Теперь вот товарищу Гусеву придется итти к Скороспелкину. Вы очень кстати прибыли: Скороспелкин задержал «хищницу», а самураи, видите ли, захотели ее выручить.

Нина Васильевна нервно рассмеялась; и я подумал, что она вовсе не так уж спокойна, как хочет это показать.

Мы подошли к зданию поста; хозяйка отворила дверь, пропустила нас в темный коридор и, войдя следом за нами, зажгла керосиновую лампу.

Сняв плащи, мы прошли в небольшую комнатку; и Нина Васильевна, улыбнувшись и сказав: «Располагайтесь», оставила нас одних.

Комнатка, повторяю, была небольшая, но ее убранство заставляло забыть о диком, пустынном дальневосточном уголке страны и словно бы перенесло нас в обжитую обстановку большого, благоустроенного города.

Круглый, накрытый белой скатертью стол, тахта, буфет, книжный шкаф, кровать за ширмой, висячая лампа под абажуром, патефон на этажерке, занавески на окне и большая медвежья шкура над тахтой. В том, как была расставлена вся эта мебель, в идеальной чистоте чувствовалась заботливая женская рука и хороший вкус. Единственное, что показалось мне лишним, это обилие самодельных вышитых салфеточек, дорожек, подушечек.

— Ну, каково? — с гордостью спросил меня Евгений Владимирович, словно это была его собственная квартира. Он уселся на тахте и явно наслаждался впечатлением, которое произвело на меня жилище Козловых.

— Замечательно! — признался я. — Совсем не похоже на вашу келью.

— Не похоже, — признался он.

— Вот бы вам такую хозяйку!

Гусев промолчал и сразу стал сумрачным.

«Так вот она, твоя тайна! Ты же влюблен в нее!» — догадался я, почувствовав себя страшно неловко.

— Закурим?

— Она не переносит табачного дыма, — ответил Евгений Владимирович и добавил: — Чортов шторм загнал нас сюда! Скорее бы выбраться!..

— Давно они здесь живут? — спросил я, разглядывая корешки книг в шкафу.

— Второй год, — ответил Гусев. — Летом Сергею предлагали перевестись в Петропавловск в штаб отряда — отказался.

— А она откуда родом?

— Из Ленинграда. Она подруга моей сестры. Сергей пришел как-то к нам в гости, и она пришла к Вере, ну и познакомились. Мы тогда с Сергеем кончали военно-морское училище.

— Но вы-то на Камчатке четвертый год?

— Сергей служил сначала на Балтике.

— А он, видимо, разносторонне образованный человек, — сказал я, доставая из шкафа большой том «Анатомии человека» профессора Зернова.

— Это книги Нины Васильевны, — пояснил Гусев. — Книги Сергея на первой и второй полках.

Мне хотелось еще что-нибудь спросить у Евгения Владимировича и чем-нибудь искупить свою невольную вину перед ним, но в это время в комнату вошла хозяйка. На руках у нее сидел полугодовалый малыш.

Только сейчас я смог рассмотреть ее простое, но очень чистое и очень ясное лицо с темными умными глазами, упрямым крутым подбородком и по-детски пухлыми губами. Мягкие пушистые каштановые волосы ее были уложены на затылке в немного старомодную прическу.

— Вы потерпите, друзья, — сказала Нина Васильевна, — ужин скоро будет готов, а я пока накормлю Женечку и уложу его спать. Мы назвали сынишку в честь Евгения Владимировича — виновника нашей встречи, — пояснила она мне и ушла за ширму.

— Где же был ваш сынишка, пока вы дежурили на берегу? — спросил я.

— У радиста. Пограничники привыкли к нему, они его любят.

Спустя полчаса Женя уже крепко спал, а мы, поужинав, пили чай и беседовали. Узнав, что я недавно летал в Москву, хозяйка учинила мне форменный допрос. Я принужден был подробно описать, как выглядит канал Москва — Волга, со стыдом признаться, что не посетил за время пребывания в Москве ни одного симфонического концерта, ответить, хороша ли новая экспозиция Третьяковской галлереи и люблю ли я Левитана.