Бочкарев связал свою веревку с веревкой Юдина крепким морским узлом, потом они сделали на обоих концах петли; одну Иван надел на шею Звездочки, другую Николай закрепил у себя подмышками.

— Удержишь?

— Удержим, — сказал Иван. Он спешился и стоял рядом с лошадью.

«Может, зря мы это затеяли ночью? Обождать бы до утра». Только на одно мгновенье возникла эта мысль, но тотчас вспомнилось: «Самолета не будет до мая…»

— Опускай понемногу, — скомандовал Бочкарев.

Иван ничего больше не спрашивал.

— Полезай!

«Хватит ли веревки?..» Спускаясь в пропасть, Бочкарев думал только об этом.

Луна появилась среди туч как-то вся сразу. Она озарила ущелье и превратила крутые скалы в глыбы искрящегося льда. Ветви арчи, темневшей в расщелине, напоминали рога каких-то древних чудищ.

Николай ухватился за эти «рога» и облегченно вздохнул: «Теперь Иван сможет передохнуть».

Луна медленно взбиралась все выше и выше, и в свете ее туманная пыль так же медленно двигалась к мерцающим звездам. Теперь Николай спускался более уверенно, отталкиваясь полусогнутыми ногами от замшелой скалы.

«Осторожнее, Коля, осторожнее», — шептал Иван, обратись в слух и напрягая всю силу, чтобы удержать скользкую веревку.

…Мутный рассвет застал их в долине. Тропа отлого сбегала вниз, и Юдин — он скакал первым — увидел небольшой, сжатый скалами аэродром и белеющий на старте самолет.

— Ждет!..

— Что это за драгоценность вы привезли? — спросил летчик, укладывая в фюзеляж длинный, тщательно упакованный сверток.

— А ты прочитай адрес, — гордо сказал Бочкарев.

И летчик прочитал: «Город Козлов. И. В. Мичурину».

— Мичурину? Что же это такое вы можете отсюда Мичурину послать? — удивился летчик, с любопытством оглядывая пограничников.

Они стояли рядом, в изодранной одежде. Лица обоих были в ссадинах и кровоподтеках, но они улыбались, словно только что подняли со дна морского «золотое руно»…

— Позвольте, позвольте, — перебил садовод подполковника. Он быстро вскочил из-за стола, подбежал к книжному шкафу, достал какой-то журнал и, быстро перелистав его, нашел нужную страницу.

— Вот слушайте, что теперь я вам прочту. — Парфенов надел очки и, волнуясь, начал читать: — «Великий преобразователь природы Иван Владимирович Мичурин рассказывал мне, что по его просьбе пограничники доставили ему с далекой среднеазиатской границы редчайшие образцы дикорастущих, морозоустойчивых плодовых деревьев». Вы знаете, кто это писал? Это написал в тысяча девятьсот сорок четвертом году покойный президент Академии наук Комаров.

— Они росли чуть ли не у самого ледника, — сказал подполковник. — Мы их всей заставой искали.

— Значит, это были вы? — догадался садовод. — Как же я сразу не понял: ведь ваша фамилия Юдин. Это же подвиг, настоящий подвиг!..

Подполковник улыбнулся:

— Ну какой же это подвиг? Если бы начальник заставы послал не меня с Бочкаревым, а Петрова с Левченко или еще кого-нибудь, они сделали бы то же самое: довезли бы яблоньки. Их надо было доставить в Козлов к осенней посадке. Мы верили, что Иван Владимирович вырастит из них новый медовый сорт.

Парфенов совсем разволновался:

— Замечательно! Все это просто замечательно. А вы знаете, где сейчас ваши дички? Ведь они послужили подвоем[5] для создания яблонь нашего сада. Я беру с вас слово, что осенью вы обязательно заедете к нам, и мы угостим вас медовыми яблоками. Вам недалеко теперь: от нас до вашего погранотряда всего двадцать пять километров.

Подполковник был взволнован не меньше садовода. Он взял из его рук журнал и молча просмотрел статью академика Комарова.

— А может быть, это и не про нас, — задумчиво сказал он, — может быть, это совсем про другую заставу. Иван Владимирович на многие заставы тогда писал.

— Да разве в этом суть? — разгорячился садовод. — Суть в том, что новую географию растений у нас создает сам народ. В этом суть!..

Они долго сидели у растворенного окна — садовод-мичуринец и офицер-пограничник. За окном высились сопки. На зеленых склонах одной из них выделялся большой белый квадрат. Там цвели яблони…