В которой тучи над Новым Амстердамом, видимо, сгущаются и в которой показано, как в минуту опасности народ, защищающий себя постановлениями, обретает мужество.

Подобно тому, как собравшиеся на заседание политики-коты всей округи, громко фырча и мяукая, смотрят друг на друга, корча отвратительные гримасы, плюют один другому в морду и вот-вот выпустят когти и ринутся в бой, но вдруг в смятении обращаются в поспешное бегство при неожиданном появлении дворового пса, – так не менее крикливый совет Нового Амстердама, удивленный и пораженный внезапным прибытием врага, тоже разбежался. Каждый член совета торопился домой, семеня так быстро, как только могли двигаться его короткие ноги под бременем тяжелого груза, и задыхаясь от тучности и страха. Придя к себе, в свое неприступное убежище, он баррикадировал парадную дверь, прятался в погреб, где хранился сидр, и не решался высунуться из опасения, как бы пушечное ядро не снесло ему голову.

Весь державный народ толпился на рыночной площади, сбившись в кучу по тому же инстинкту, по какому овцы ищут безопасности в обществе друг друга, когда пастух и его собака куда-то ушли, а волк рыщет вокруг овчарни. Однако, отнюдь не находя успокоения, они только сильнее пугали друг друга. Каждый печально вглядывался в лицо соседа, ища поддержки, но лишь находил в его искаженных горем чертах подтверждение своих собственных страхов. Никто не говорил теперь о покорении Великобритании, никто не разглагольствовал о высочайших благах экономии. А тем временем старухи усиливали всеобщее уныние, громко сетуя на свою судьбу и беспрестанно призывая на помощь святого Николая и Питера Стайвесанта.

О, как они скорбели об отсутствии неустрашимого Питера! И как они жаждали, чтобы с ними был их утешитель Антони Ван-Корлеар! Между тем судьба этих отважных героев была окутана мраком неизвестности. Проходил день за днем со времени получения тревожного послания губернатора, не принося больше никаких подтверждений того, что он жив и здоров. Много страшных предположений было высказано о том, что могло случиться с ним и его верным оруженосцем. Может быть, их сожрали живьем людоеды из Пискатоуэя и с Кейп-Кода? Может быть, великий совет Амфиктионов подверг их пытке? Может быть, страшные люди из Пайкуэга удушили их луком? Среди всего этого уныния и волнения, когда страх жутким кошмаром навис над маленьким, жирным, чересчур полнокровным Новым Амстердамом, какой-то странный и далекий звук неожиданно поразил слух народа. Звук приближался, становился все громче и громче, и вот он уже гремел у ворот города. В этом хорошо знакомом звуке нельзя было ошибиться. Крик радости сорвался со всех уст, когда доблестный Питер, покрытый пылью и сопровождаемый своим верным трубачом, въехал галопом на рыночную площадь.

После того, как первый восторг жителей города утих, они собрались вокруг честного Антони, едва тот слез с лошади, и засыпали его приветствиями и поздравлениями. Прерывающимся от волнения голосом он рассказал им об удивительных приключениях, выпавших на долю старого губернатора и его самого, когда они вырвались из лап ужасных Амфиктионов. Но хотя стайвесантская рукопись с той тщательностью, какой она обычно отличается, когда дело идет о великом Питере, очень подробно описывает все события этого мастерски проведенного отступления, все же тяжелое положение государственных дел не позволит мне рассказать о нем с исчерпывающей полнотой. Достаточно будет упомянуть, что, пока Питер Стайвесант с беспокойством размышлял о том, как бы ему благополучно удрать, сохранив честь и достоинство, некоторые из кораблей, посланных для завоевания Манхатеза, пристали к берегу в восточных гаванях, чтобы раздобыть необходимые съестные припасы и потребовать от великого совета союза колоний обещанного им содействия. Услышав об этом, всегда бывший начеку Питер понял, что малейшее промедление может оказаться роковым; тайно и с большой поспешностью он снялся с лагеря, хотя его гордая душа скорбела при мысли, что он вынужден обратиться в бегство, пусть даже перед сонмом врагов. Много раз он и Антони Ван-Корлеар были на волосок от гибели, много опасных злоключений выпало на их долю, когда они, не возвещая о своем приближении звуками трубы, быстро проезжали по прекрасной стране восточных соседей. Она уже вся бурлила от приготовлений к войне, и им пришлось сделать во время своего бегства большой крюк, тайком пробираясь через лесистые горы Дьявольского хребта. Оттуда доблестный Питер однажды сделал вылазку и с яростью льва обратил в бегство целую толпу скваттеров, состоявшую из трех поколений плодовитой семьи, которая уже собиралась завладеть одним из уголков Новых Нидерландов. Верному Антони не раз приходилось с большим трудом удерживать его, когда он в порыве гнева собирался спуститься с гор и с саблей в руке напасть на некоторые пограничные города, где приводили в боевую готовность замызганное народное ополчение.

Достигнув своего дома, губернатор прежде всего влез на крышу и с мрачным видом принялся разглядывать оттуда вражескую эскадру. Она уже бросила якорь в бухте и состояла из двух гордых фрегатов, на борту которых находились, как сообщает Джон Джосселин, джентльмен, триста отважных «красных мундиров».[477] Закончив осмотр, Питер сел за стол и написал письмо командующему эскадрой, требуя сообщить, на каком основании она стала на якорь в гавани, не получив на это предварительного разрешения. Письмо было составлено в самых достойных и учтивых выражениях, хотя мне доподлинно известно, что он писал его, крепко стиснув зубы и храня на лице горькую, сардоническую усмешку. Отправив письмо, угрюмый Питер с воинственным видом зашагал взад и вперед по городским улицам, засунув руки в карманы штанов, насвистывая мелодию нижнеголландского псалма, имевшую немалое сходство со звуками северо-восточного ветра, когда надвигается буря. При виде его даже собаки прятались в испуге, а все уродливые старухи Нового Амстердама с причитаниями бежали за ним и умоляли спасти их от смерти, ограбления и позорного изнасилования.

Ответ полковника Николса, который командовал захватчиками, был составлен в столь же учтивых выражениях, как и письмо губернатора. В этом ответе полковник заявлял о законных правах его величества британского короля на провинцию Новые Нидерланды, где, по его утверждению, голландцы были простыми узурпаторами, и требовал, чтобы город, форты и т. д. тотчас же были переданы во власть и под защиту его величества, обещая в то же время сохранить жизнь, свободу, достояние и право на беспрепятственную торговлю всем голландским гражданам, которые немедленно подчинятся правительству его величества.

Питер Стайвесант прочел это дружественное послание с таким же удовлетворенным видом, с каким мог бы сварливый фермер, который долгое время наживался, пользуясь землей своего соседа, читать нежное письмо Джона Стайлза,[478] предупреждающего, что он возбудил дело о возвращении собственности. Впрочем, старого губернатора трудно было застать врасплох; заложив, по своему обыкновению, огромную жвачку табаку за щеку и засунув требование о сдаче, предварительно скомкав его, в карман штанов, он пообещал дать ответ на следующее утро. Тем временем он созвал чрезвычайный военный совет, пригласив на него членов своего тайного совета и бургомистров; созвал не для того, чтобы узнать их мнение, на которое, как мы уже говорили, он не обращал никакого внимания, а для того, чтобы сообщить им о своем высочайшем соизволении и потребовать немедленной поддержки.

Однако, прежде чем собрать совет, он принял решение по трем важным пунктам: во-первых, ни в коем случае не сдавать города без небольшой, но ожесточенной битвы, ибо он считал весьма унизительным для достоинства столь прославленного города, если его захватят и разграбят, не наделив вдобавок несколькими хорошими пинками. Во-вторых, что большая часть его великого совета – это отъявленные плоскозадые олухи, совершенно лишенные настоящих ягодиц; и в-третьих, что он поэтому не допустит, чтобы они увидели требование о капитуляции, предъявленное полковником Николсом, из опасения, как бы содержащиеся в нем легкие условия не побудили их поднять крик о необходимости сдачи.