— Ну о чём же тут плакать? Мало ли кем можно ещё быть!

— А я хочу танцовщицей!

— А может быть, ты певицей будешь? Ведь это тоже хорошо!

— Певицей? — Ася смотрит на Галю, широко раскрыв глаза. — Я попробую, — говорит она тихо.

Через два дня весь лазарет прощался с Асей, которую отец увозил домой.

Уходя из палаты, она обняла Галю и сказала ей, что, когда приедет брат, она ей непременно покажет его.

Теперь, в пустой палате, Галя предавалась размышлениям.

Встреча с Асей открыла ей так много неизвестного до сих пор. Образ непонятной «революции» становился теперь более отчётливым в её сознании, напоминая ей грозовую тучу, что поднималась, бывало, над затихшим озером, сотрясая громом весь воздух и их маленькую дачку.

И ещё она поняла, что учиться своему любимому делу — большое счастье!

Теперь Галя очень хотела выздороветь, чтобы смотреть в воскресенье спектакль. И странно, теперь она уже не с таким нетерпением ждала Нового года. Она почти испугалась, сосчитав остающиеся до него дни: они пролетят очень быстро, а когда они пролетят, Галя может, если захочет, оставить эту школу!

Лёжа в лазарете и размышляя об этом недалёком будущем, Галя старалась представить себе свою жизнь без школы.

Эмма Егоровна не будет кричать рано утром у Гали над ухом. Ох, какое это будет счастье!

Синеглазая Таня не побежит с ней в паре. Но тогда будет скучно.

Не надо будет делать каждый день трудных упражнений у палки в промёрзшем классе. Это, конечно, хорошо.

И не пошлют её больше на репетицию, и никогда не понесётся она по сцене, залитой огнями, послушная палочке дирижёра и звукам оркестра. И это… нет, это будет совсем не хорошо!

…Через шесть дней Галя рассталась с тётей Сашей, со Стешей, с Михаилом Иванычем и вернулась в холодные комнаты школы. Ей позволили ещё два дня не заниматься, и, кутаясь в шубку и платок, она только смотрела, как занимались другие, и слушала голос мамы, которая вела урок.

На воскресном утреннике в артистической ложе стояло щебетание будущих птиц, которых привели смотреть спектакль.

Галя уселась рядом с Таней, решив как можно лучше рассмотреть всё, что будет происходить на сцене. Она с волнением ждала появления птиц… Подумать только, ей дадут настоящую роль!

Но птицы её разочаровали: они были нескладные, тяжёлые и совсем не похожи на легкокрылых птичек белоструговских лесов.

Зато Весна была прекрасна, и снег мягко сверкал в свете каких-то огромных фонарей, закрытых кулисами, а на авансцене стояли настоящие маленькие ёлочки.

Но от слабости ли после болезни или от пережитого волнения, только в начале второго акта Галя заснула и проспала до самого антракта. Эмма Егоровна, восседавшая вместе с ними, прямо из артистической ложи отвела её в спальню и велела немедленно укладываться в постель.

А потом целую неделю по вечерам их посылали на репетицию к старичку балетмейстеру. Прослушав несколько раз музыку, они двигались и перебегали с места на место, поднимая руки, как крылья, над головой. Это было интереснее, чем ползать по сцене «божьей коровкой».

Опять к школьному подъезду были поданы розвальни, и они с шумом ехали по тёмным улицам к уже знакомому театру, чтобы участвовать в его напряжённой, трудовой, хотя и праздничной жизни.

Опять они были без лиц: к масочкам, надетым на них, были пришиты длинные клювы.

Но теперь они могли ходить по сцене и видеть всё, что делалось вокруг.

А на сцене было морозное раннее утро, розовела заря над снежной поляной и над ёлочкой. Было холодно. Было холодно и птицам: они дрожали и хлопали крыльями, стараясь согреться. Галя постаралась представить себе, как холодно наступать на снег и как хочется лесной птице поджать под себя застывшую лапку.

— Что ты шипишь? — спрашивает её рыженькая Эльза, хлопающая крыльями рядом с ней. — Не шипи, пожалуйста, и не трясись!

— А мне холодно, — отвечает шёпотом Галя.

— Здесь жарко, а не холодно, да ещё на тебе вата!

— Не мне, а птице холодно — ты же видишь, какой мороз!

— Вот дурочка! — бросает на ходу Эльза и отбегает от Гали.

Когда опустился занавес, она насмешливо посмотрела на Галю и, громко усмехаясь, спросила:

— Для чего это ты делаешь?

Галя не поняла вопроса.

— Для чего это ты дрожишь, воображаешь? Я бегаю и стараюсь, чтобы ноги правильно делали, вот и всё.

Нет, для Гали это было не всё.

Сегодня на сцене она вдруг забыла, что она Галя и что к рукам её привязаны птичьи крылья, освещённые закулисным фонарём. На одну минуту ей показалось, что она лесная озябшая птица и что ей очень хочется погреться около Весны. На одну минуту ей показалось, что картонные ёлки — это настоящий лес, и розовый свет — не свет фонаря, а заря, светлеющая в небе. И эта короткая минута принесла ей совсем новую, ещё неизведанную радость.

Нет! Из этой школы она не уйдёт — даже и после Нового года!

Так Галя и сказала маме, усевшись в следующее воскресенье вечером у железной печки с Марсиком на коленях.

Мама была очень довольна. Был доволен и Марсик и начал поспешно тереть здоровой лапой своё ухо, наводя на себя красоту.

После обеда Туся Мюллер показала девочкам, как нужно делать мус из мыла. Хотя его нельзя было есть, даже противно было нюхать, но все окружили Тусю и с удовольствием смотрели, как под её руками запенились взбитые зубной щёткой мокрые стружки мыла и как поднималась на блюдце пышная горка, до того похожая на вкусный яблочный мус, что на неё было даже тяжело смотреть.

Правда, они только что пообедали, но, как говорила Маша-подавальщица, «с этим обедом чистое горе». Туся показала, как нужно поступать с воблой, ежедневно подаваемой на второе, чтобы её можно было съесть. Оказалось, что воблу нужно было просто побить о стенку, и после этой операции вобла приобретала просто ни с чем не сравнимые качества.

Но странное дело: всех девочек удивляло, что каждый раз после обеда им больше хотелось есть, чем до него. Тут даже Туся Мюллер не понимала причины и не знала, чем помочь. А уж Туся Мюллер всегда всё знала.

Но ни Туся Мюллер, ни Эльза, ни Таня, ни Галя не знали того, чем жил в эти грозные дни Петроград. По его тёмным улицам, по пустынным площадям, прорезаемым ветром, их отвозили в широких розвальнях на спектакль и привозили обратно в школу. И уже ночью, после спектакля, ползания по сцене и хлопанья крыльями, в холодной столовой их поили кипятком, разлитым в чашки из саксонского фарфора. Отсюда, с улицы Росси, им не было слышно орудийных залпов «Авроры», не видно эшелонов, увозивших из города бойцов в далёкие просторы российских губерний, где шла гражданская война, или из далёких просторов привозивших городу набранные с великим трудом скудные запасы хлеба.

И они не слыхали, как в Петрограде, с балкона серого особняка, говорил с народом невысокий человек, призывая народ и весь мир к борьбе за свободу и за новую жизнь. Не знала этого и Галя.

В эти грозные годы, стоя у палки и дрожа от ледяного воздуха нетопленной школы, они терпеливо трудились, чтобы потом, когда придёт новая жизнь, радовать своим искусством людей.

Прошёл не только Новый год, прошёл уже и ладожский лёд, и утром, перед уроком, мама принесла Гале папино письмо. Папа ждал только конца сезона, чтобы вернуться к ним.

Теперь Галя уже хорошо знала, что такое конец сезона: это значит — закрытый театр, опустевшая школа, конец репетициям, а для неё — свидание с папой и отъезд к бабушке на Лахту. А пока Галю мучило постоянное чувство неуверенности в себе…

Теперь они с Таней были заняты почти в каждом спектакле.