Концертный большой зал существовал при школе с незапамятных времён. Когда-то здесь был маленький придворный театр. Теперь четыре раза в месяц давались на его сцене открытые школьные концерты. Считалось честью быть назначенной на выступление. На них собиралось много публики — даже в годы гражданской войны. Концерты давали уже платные сборы, и на эти первые заработанные ученицами деньги делались костюмы для их выступлений.

Два часа до репетиции прожила Галя в тревоге. Но, когда она вбежала в репетиционную комнату и увидела маму, стоящую там у рояля, и узнала, что сама мама будет ставить ей, Гале, первый концертный номер, — её охватила вместе со страхом и великая радость.

Весть о том, что ученица младшего класса будет танцевать сольный номер в концерте, к которому с волнением готовились даже выпускники, молнией пробежала по всем этажам школы и обожгла не одно завистливое сердце. Правда, будет танцевать и Вечеслова американский танец, но она танцует трио с двумя кавалерами, а эта Уланова — совершенно одна!

Об этом невероятном событии шептались в коридорах, в столовой, даже под кранами с ледяной водой.

— Конечно, мила эта маленькая Уланова, — говорили старшие, — но этого ещё недостаточно!

— Чисто работает, вот и всё.

— Наша-то Галя сольный номер получила! — говорили младшие. — Неужели она лучше всех нас? — и пожимали недовольно плечиками.

Но звонкий голос Тани заглушал недовольные голоса, и её всегда весёлое, оживлённое лицо покрывалось краской негодования.

— И пожалуйста, пожалуйста, — кричала она, стоя в центре небольшой группы, болтавшей на площадке полутёмной лестницы, — нечего тут шушукаться! Конечно, Галя у нас лучше всех на пуантах делает упражнения!

— Подумаешь, на пуантах! А на середине она только недавно начала!

— Ну и что же, что недавно! — не уступает Таня. — А ей уже трудные упражнения дают!

— Подумаешь!.. Это и мы делаем!

— Делаете, да хуже, чем она! — И Таня, чувствуя, что победила, быстро скатывается с лестницы прямо по перилам.

Это была «Полька» Рахманинова — первое выступление на публике, — не случайно выбранная именно для Гали Улановой. Точно не касаясь земли, на пуантах нужно было провести весь танец от начала до конца.

— У-у, полька!.. — разочарованно сказала рыженькая Эльза. — Это совсем не трудно! Польку мы все станцуем как угодно.

— Но это же совсем не такая полька! — вступается Туся, знающая всё. — Это музыка Рахманинова, а не такая полька, которую танцуют. У неё только счёт на два, вот и всё. Правда, Таня? Раз, два… и раз, два…

Ну конечно, правда!

— Хорошо, послушаем и посмотрим, — сказала Эльза.

— Пожалуйста, пожалуйста, слушайте и смотрите все! — ответили Таня и Туся с такой гордостью, точно это не Рахманинов, а они написали «Польку» и они же будут её исполнять.

Когда Галя заглянула в щёлку занавеса, ей показалось, что зрители — их было много — сидят почти на сцене. Страшно танцевать, когда они будут так близко!

В театре перед сценой зияла чёрная пропасть, в которой ничего нельзя было разглядеть. А здесь каждый человек, казалось, прикасался к ней взглядом. И от этого делалось страшно. И, когда она стояла, ожидая своего выхода за маленькой кулисой, сердце её билось так сильно, что его хотелось зажать рукой.

Но зрители этого не видели. Они видели, как в белой прозрачной юбочке выбежала на сцену, едва касаясь пола, будто вызванная весёлыми звуками, лёгкая фигурка. Видели взволнованное, чуть-чуть улыбающееся лицо девочки, похожей и на белокурого голубоглазого эльфа и на белую куколку. Её движения казались неотделимыми от музыки, казались порождёнными ею. Никто не узнал, с каким волнением мужественно боролось её сердце, полное безумного, непонятного никому из зрителей страха: только бы не сорваться с пуантов!

Но этого не случилось: «Полька» Рахманинова прошла лучшим номером концерта.

А скоро вся школа праздновала конец голодовки. Кончалось самое тяжёлое время, начала уже налаживаться новая жизнь и новое хозяйство в стране, где всё ещё бурлило, как в кипящем котле.

После обеда, если не было неожиданного вызова на репетицию, можно было заняться чем-нибудь интересным.

— Сегодня репетиции не будет, — объявила Туся Мюллер, вставая из-за стола.

— Значит, свободны! — Таня весело поглядела на Тусю и Галю. — Пошли играть?

— И я с вами!.. И я! И я! — сказали Катя и рыженькая Эльза.

— Так вы же не знаете нашей игры! Мы будем угадывать!

— Ну ладно, мы попробуем, сумеют ли они.

Так решив спор, Галя бежит впереди всех по длинному коридору, по холодной лестнице, через тёмную площадку — в маленькую комнату, где хранились костюмы для школьных выступлений. Ключом от неё заведовала старушка Митревна, а так как у Митревны был внучек, только что принятый в Театральную школу, она относилась снисходительно к её воспитанницам и иногда пускала девочек в свои владения.

— Митревна, милая, пусти нас! — ещё издали кричит ей Таня.

— На один часок! — подхватывает Галя.

Митревна ворчит, но достаёт ключи и отпирает комнату.

Притягательная сила гардеробной заключалась в том, что помещалась она над кухней и оттого в ней было тепло. Кроме того, там стояли два больших чудных сундука, на которые можно было забираться с ногами. И, наконец, сюда не заглядывала Эмма Егоровна.

Когда все разместились на сундуках, Таня скомандовала:

— Ну, давайте послушаем новеньких. Игра в угадывание.

— Сегодня про кого, Танюша? — спрашивает Туся, раскладывая на бумажках угощение: маленькие кучки чёрных сухарей.

— Сегодня про Дергача. Ну, Эльза, начинай: угадывай про Дергача.

— Что угадывать-то?

Новенькие беспокойно переглядываются.

— Про Дергача: какая у него квартира и что в ней стоит…

— И какой суп он любит…

— И кто с ним вместе живёт, — перебивают другие голоса.

— Но откуда же я знаю? — Эльза растерянно смотрит на своих экзаменаторов.

— А ты угадывай! — говорит Галя.

— Да как же я могу угадывать, раз я не знаю про него ничего? — Положительный ум Эльзы не допускает фантазии.

— Но зачем же ты стала бы угадывать, если бы ты знала?

Логика Гали поражает Эльзу, и она умолкает.

— Ну, пусть они слушают, я начинаю.

Таня уселась поудобнее, положила в рот сухарь и сказала:

— У него старая-престарая тётка, глубокая старуха, ей сорок лет, и она глухая.

— Верно! — решительно подтвердила Галя. — Она говорит ещё быстрее, чем он, и ещё непонятнее. И, когда они разговаривают друг с другом, они совсем… ну совсем ничего не понимают, что говорят. Поговорят-поговорят и рассердятся друг на друга — ужас до чего! — и разойдутся.

— Подожди, Галя, дай мне теперь поугадывать. Я только сухарь догрызу.

Таня быстро проглатывает сухарь и продолжает:

— В комнате у него пыль — просто ужас! А обои… обои коричневые, все в пятнах, и на стене ковёр, старый-престарый, и дома Дергач всегда спит.

— Ничего подобного, это тётка спит! А он топит печку.

— Никакую не печку, задачи дома решает. Сам придумывает и сам решает.

— Он дома очень сердитый и всё время дёргается. — говорит Галя. — И ходит он дома в ермолке.

— Почему в ермолке? — в глубоком изумлении спрашивает молчаливая Катя Васильева.

— Как «почему»? Ну конечно, тётка ему велит, потому что холодно ему без ермолки!

Галя поражается недогадливости Кати и хочет продолжать, но Митревна открывает дверь и торопливо говорит:

— Немка зовёт! Тикайте скорее, покуда не нашла!

— Значит, репетиция…

— В следующий раз про Павла Петровича угадывать! — успевает крикнуть Таня, и пять девочек мчатся обратной дорогой: по площадке, по лестнице и длинному коридору, чтобы через несколько минут предстать перед старичком балетмейстером, про которого ещё ничего не успели угадать…