– Вылитый Володька Трынкин… – Рассмеялся дядя.

– Вы-ли-тый…

Мы посмеялись. Настроение держалось хорошим, хоть мы слегка нервничали.

– Так вот… Парень оказался в моём весе и мы с ним боролись, и я победил…

– Конечно… Как же иначе… – Подначил родственник.

– Гадом буду…

Посмеялись снова.

– Я запомнил, что он из Лучегорска. И нашёл его, когда мне стало потребно.

– А паспорт?

– Схитил, – скривился я.

Дядя пошевелил в недоумении пальцами.

– А ему не надо?

– У него пока фальшивый… Но он ему и не нужен. Он работает на маневровом тепловозе. Дальше Чалданки не ездит. Только по удостоверению. Дом, огород, охота, рыбалка…

– Ну ты… молодец… Завтра получай паспорт и… Шуму, конечно будет, когда "он" не вернётся. Лишь бы морду лица не сравнили с твоей.

– Дядь Ген, ты не бойся, я тебя не подставлю. Все вернутся ты не переживай.

– Как так может получиться?

– Увидишь, – сказал я интонацией Аркадия Райкина и с кавказским акцентом. – О, кстати… Завтра Черненко умрёт…

Дядя Гена отнял бутылку пива от губ. Он не признавал бокалов, как и я.

– Ни хрена себе, "кстати"! – Выдавил он. – С чего вдруг?

Я пожал плечами и развёл руками.

– Наверное время пришло. Балель…

– Подожди ка… А какое завтра число?

– Десятое.

– Не-а, сегодня десятое…

– Как? – Всполошился я. – Включай телевизор срочно!

Дядя сидел ближе и руки у него были длинные, как и он сам высокий. Он потянулся рукой и щёлкнул кнопкой. В телевизоре показывали лебединое озеро.

– Пикздец, – сказал я.

– Ты откуда, узнал? Ты уже сегодня слышал да? Разыграл да?

– Разыграл, сказал я, – махнув рукой. – Вот теперь давай спорить, кто генсеком станет?

– Да что там спорить? Романов конечно! – Сказал Геннадий Николаевич.

– Что там спорить, что там спорить… – скороговоркой произнёс я. – Да-а-а… Что там спорить? Конечно, теперь уж точно Романов. По крайней мере, очень хотелось бы…

– Ты странно, как-то, споришь…

Одиннадцатого марта 1985 года Пленум ЦК единогласно избрал Генеральным секретарём Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза… Виктора Васильевича Гришина.

Виктор Васильевич Гришин четыре раза надрезал огурец вдоль, но не до конца, и потом, пошинковал его поперёк, так, чтобы ломтики не были сильно тонкими. Кожицу Виктор Васильевич предварительно снял специальным импортным ножом. Зато лук генеральный секретарь нарезал очень мелко, а помидоры крупно.

Присыпав овощной салат мелкой солью и полив подсолнечным маслом, кулинар взял две столовые ложки, и аккуратно приподнимая ингредиенты, перемешал содержимое небольшого тазика.

Соль, овощи и масло создали насыщенный аромат и вызвали такое обильное слюноотделение, что Виктор Васильевич не удержался, зачерпнул ложкой смесь и отправил её в рот. Он любил, чтобы салата было много, и иногда ел его прямо из таза, но сегодня он ждал гостей.

Отварная молодая картошка, присыпанная зелёным лучком и укропом, стояла в кастрюле закрытой крышкой и накрытой специальной стёганной "бабой", как кстати, и заварник с чёрным цейлонским чаем, чтобы не остывали.

На столе уже стояла, тоже прикрытая крышкой, чтобы продукт не заветривался, селёдочница с разделанной и нарезанной на кусочки тихоокеанской сельдью. Покрытый изморосью графин истекал слезами.

– Ирочка, как наша солянка?

Ирина Михайловна подошла сзади тихо и приобняла мужа.

– Солянка готова. А ты как? Давай давление посмотрим? Как себя чувствуешь?

– Вроде бы получше… Ну… Давай померяем.

Он сел на стул и положил левую руку вдоль кромки стола. Она принесла тонометр и стетоскоп, и присела рядом. Процедура была отработанной.

– Почти нормально, – сказала жена. – Но снижение ровное.

Ирина Михайловна долгие годы работала в поликлиниках Москвы и имела огромный врачебный опыт и практику. И, что главное, муж не сопротивлялся её заботе, а всецело доверял ей и исполнял её "предписания".

Зато у себя в Московском горкоме партии товарищ Гришин слыл "цербером". Он очень жестоко карал провинившихся.

В его огромном кабинете не имелось стульев для посетителей. Вызванный на экзекуцию вынужден был выслушивать претензии стоя. И претензии не от Первого секретаря горкома, а от одного или двух, присутствовавших тут же, референтов.

Референты излагали "дело" вызванного, поднимая "грязь" едва ли не с детских пелёнок с такими подробностями, что когда они доходили до сути вопроса, провинившийся часто хватался за сердце, и его увозила неотложка, всегда дежурившая, кстати, во время "приёма".

Виктор Васильевич не позволял себе вопросов и замечаний. Он просто зачитывал решение, заранее изложенное на бумаге: объявить выговор, рекомендовать исключить из партии, снять с должности.

У Виктора Васильевича не было другой жизни, кроме работы, кроме заботы о Москве.

До Московского городского комитета КПСС Гришин возглавлял Советские Профсоюзы, и добился перехода на, привычный для нас, сорокачасовой и пятидневный режим труда.

Благодаря Виктору Васильевичу государство повернулось к трудящимся лицом. Но профсоюзы не только распределяли жильё, направляли граждан в санатории и дома отдыха, детей – в пионерские лагеря, но и взаимодействовали с международным профсоюзным движением. А это, после "закрытия" Коминтерна, позволило ВЦСПС стать одним из органов политического влияния и распространения коммунистических идей по всему миру.

Гришин привык не замечать государственных границ и передвигался по глобусу легко, часто встречаясь с мировыми политиками и общественными деятелями.

Коротко звякнул звонок открывшихся коттеджных ворот и Виктор Васильевич, взглянув в окно, накинул на плечи пальто и вышел на крыльцо.

Из подъехавших к коттеджу четырёх машин вылезли, не считая охраны, пять человек в чёрных пальто, прошли по уложенной песчаником дорожке и поднялись по ступенькам.

Пожав хозяину руки, все вошли в дом.

Застолье было сдержанным. Кроме перечисленных продуктов на столе появились: икра двух видов, три вида паштетов, три вида хлебов, морсы, компоты и минеральные воды. Из горячего на столе стояла сборная солянка, жаренные гребешки и крабы, трубач в кляре, несколько видов гарнира и соусов.

Все пили водку. Кто-то больше, кто-то меньше.

Сильно молодых здесь не присутствовало, а возраст от пятидесяти и старше излишествовать в излияниях не позволял.

К делу перешли только после горячего. Хозяин стола заговорил по существу первым.

– По Евгению Максимовичу проверку провели?

– Провели, Виктор Васильевич, – ответил Боголюбов. – Факты не подтвердились.

– Они и не могли подтвердиться. Обвинить такого человека в сионизме… А с "писателями" проведена беседа?

– Да. Коммунистов проработали на бюро, беспартийных в институтском профкоме. Евгений Максимович уже оправился и выздоравливает. Он готов принять Министерство Иностранных дел.

– Хорошо. Громыко подготовили отставку?

– Да. Он написал заявление.

– При мне и написал, голубчик.

Все про себя усмехнулись, так как знали, что слово "голубчик" произнесённое Гришиным, означало, что тому, к кому оно обращено, лучше было собственноручно и срочно писать заявление об увольнении.

– Эх, жаль не дожил товарищ Косыгин, до этого дня, – с искренним сожалением произнёс Ивашутин.

– Давайте, товарищи, как говорят на востоке, не будем пинать раненных львов. Это не особо красиво и не очень безопасно, – сказал Кунаев. – Еще ничего не сделано. А паровоз наш "вперёд летит", и где у него кончатся рельсы нам не известно. Шпалы кое-где прогнили, а костыли и гайки потихоньку растаскиваются на грузила, как писал классик.

– Степан Алексеевич, удалось связаться с товарищами на местах?