Он добыл омара, Эдди развел костер. Они поужинали, отложив порцию для Одетты на утро.

Потом они поговорили, и Эдди сказал одну вещь, которая поразила Роланда, как разряд молнии, слишком яркая, слишком короткая, чтобы понять все до конца, и все-таки Роланд многое понял — так иной раз видишь детали пейзажа в свете единственной вспышки молнии.

Он мог бы сказать Эдди сразу, но он не сказал. Он понял, что для Эдди он должен быть Кортом, а когда кто-то из учеников Корта корчился от боли и истекал кровью после неожиданного удара, у Корта на все был один ответ: Ребенок не понимает, что такое молоток, пока, забивая гвоздь, не ударит по пальцу. Вставай и прекрати ныть, червяк! Ты забыл лицо своего отца!

Так что Эдди заснул, хотя Роланд и предупреждал его быть начеку, и когда Роланд удостоверился, что они оба спят (за Госпожою он следил дольше, потому что предполагал, что она могла попытаться его перехитрить), он перезарядил револьверы стреляными гильзами, снял их с пояса (для него это была болезненная процедура), положил рядом с Эдди.

И стал ждать.

Один час. Второй. Третий.

Ближе к середине четвертого часа, когда его, усталого, горящего в лихорадке, уже поклонило ко сну, он скорее почувствовал, чем увидел, что Госпожа проснулась, и сам тоже проснулся.

Он видел, как она перекатилась набок. Видел, как, изогнув пальцы в клешни, она поползла по песку к тому месту, где лежали его револьверы. Видел, как она вытащила один, подползла совсем близко к Эдди, потом помедлила, наклонив голову и раздувая ноздри — она не просто нюхала воздух, она его пробовала на вкус.

Да. Именно эту женщину он провез через дверь.

Когда она поглядела в сторону Роланда, он не просто притворился спящим — потому что она бы почувствовала подвох, — он действительно уснул. Когда он почувствовал, что она отвела взгляд, он мгновенно проснулся и опять приоткрыл один глаз. Он увидел, как она поднимает револьвер — это ей далось гораздо легче, чем Эдди, когда стрелок в первый раз передал ему револьвер, — и целится в голову Эдди. Она помедлила, и на лице у нее отражалось невыразимое коварство и злоба.

В этот момент она напомнила ему Мартена.

Она попыталась открыть патронник. Сначала у нее ничего не вышло, но потом она сообразила. Она поглядела на головки патронов. Роланд напрягся, опасаясь, что она заметит пробитые капсули гильз, что она перевернет револьвер, посмотрит с другой стороны барабана и увидит, что пуль там нету (сначала он думал зарядить револьвер патронами, которые дали осечку, но быстренько выбросил это из головы: Корт учил их, что любым револьвером управляет Старина Хромой Случай и что патрон, который дал один раз осечку, в другой раз запросто может пальнуть) — если бы она это сделала, он бы мгновенно рванулся с места.

Но она закрыла барабан, начала было взводить курок… а потом снова остановилась. Выжидала, когда подует ветер, чтобы не было слышно щелчка.

Он подумал: Вот и еще стрелок. Боже, она воплощение зла, безногая, но она настоящий стрелок, такой же, как Эдди.

Он выжидал вместе с нею.

Подул ветер.

Она взвела курок до конца и приставила дуло почти к виску Эдди. С ухмылкой, похожей на оскал злобного духа, она нажала на спусковой крючок.

Щелк.

Он выжидал.

Она нажала еще раз. Еще раз. Еще.

Щелк-щелк-щелк.

— МУДИЛА! — выкрикнула она и ловким, едва уловимым движением перевернула револьвер рукоятью вперед.

Роланд весь сжался, как пружина, но все же остался на месте. Ребенок не понимает, что такое молоток, пока, забивая гвоздь, не ударит себе по пальцу.

Если она убьет его, она убьет тебя.

Не имеет значения, отозвался безжалостный голос Корта.

Эдди вдруг шевельнулся. Оказалось, что у него неплохая реакция: он успел отодвинуться в сторону и спас себя от того, чтобы его не оглушили или вообще не убили. Тяжелая рукоять револьвера вместо того, чтобы поразить его уязвимый висок, врезалась ему в челюсть.

— Что… Боженька!

— МУДИЛА! БЕЛЫЙ УБЛЮДОК! — завопила Детта, и Роланд увидел, как она опять заносит револьвер. И хотя она — без ног, а Эдди успел откатиться в сторону, стрелок решил, что пора действовать. Если Эдди так и не усвоил, что ему говорят, то сейчас-то он наверняка сообразит и в следующий раз, когда Роланд скажет ему держаться настороже, он послушается… и к тому же сучка эта — проворная. Было бы неразумно и дальше рассчитывать на быстроту реакции Эдди или на слабость Госпожи.

Он рванулся вперед, перелетел через Эдди и, повалив ее навзничь, навалился сверху.

— Ты этого хочешь, мудила? — завопила она, прижимаясь лоном своим к его чреслам и одновременно занося над его головой руку с револьвером. — Хочешь? Ну так я тебе дам, чего хочешь, сейчас!

— Эдди! — снова выкрикнул он, но не просто теперь крича, а командуя. Еще пару секунд Эдди притормозил, тупо стоя на четвереньках: глаза выпучены, с разбитой челюсти стекает кровь (она уже начала припухать), — глядя невидящим взором в пространство. Шевелись, что ты встал, как дурак, не можешь, что ли, пошевелиться? — подумал стрелок про себя, — или просто не хочешь? Силы уже покидали его: в следующий раз, когда она замахнется револьвером, она просто сломает ему руку… если он только успеет подставить руку. В противном случае она проломит ему черепушку.

А потом Эдди все-таки сдвинулся с места и успел перехватить револьвер, когда он уже опускался Роланду на голову. Она пронзительно завопила, развернулась к нему и накинулась, как вампир, пытаясь укусить, поливая его базарной бранью — таким непробиваемо южным говорком, что даже Эдди не сумел разобрать слов; а для Роланда это звучало так, как будто женщина заговорила внезапно на каком-нибудь иностранном языке. Но Эдди все же сумел вырвать у нее револьвер, и как только угроза, над ним нависшая, благополучно миновала, Роланду удалось пригвоздить Госпожу к земле.

Но даже тогда она не успокоилась, а продолжала брыкаться, дергаться и материться, а на ее черном лице выступил пот.

Эдди уставился на нее, беззвучно открывая и закрывая рот, точно какая-то рыба, потом осторожно прикоснулся к разбитой челюсти, поморщился, убрал руку и принялся разглядывать кровь на ладони.

Она вопила, что убьет их обоих; они двое могут ее изнасиловать, но она их обоих убьет — своей штучкой, они посмотрят, у нее там, твою мать, вход весь утыкан зубами, так что пусть они всадят ей свои вонючие члены, и посмотрим тогда, что с ними будет!

— Какого черта… — тупо выдавил Эдди.

— Мои ремни, — прохрипел стрелок. — Давай один сюда. Я попытаюсь ее перекатить наверх, а ты попробуй схватить ее руки и связать их за спиной.

— НИ ХЕРА! — завопила Детта, и рванулась с такою силой (безногая женщина!), что едва не сбросила Роланда. Он чувствовал, как она снова и снова пытается ткнуть культей своей правой ноги ему между ног.

— Я… я… она…

— Шевелись, проклятие лицу твоего отца! — проревел Роланд, и Эдди наконец вышел из оцепенения.

Она дважды едва не вырвалась, пока они оба держали ее и вязали. Но Эдди все-таки удалось затянуть петлю из пояса Роланда на ее запястьях, когда Роланд — приложив всю свою силу! — сумел отвести ее руки за спину (увертываясь все время от ее выпадов и укусов, как мангуст от змеи; укусов он избежал, но прежде, чем Эдди закончил свою работу, она успела его оплевать). Потом Эдди оттащил ее от Роланда за свободный конец ремня. Ему не хотелось причинять боль этому корчащемуся, изрыгающему проклятия существу — существу, которое было гораздо страшнее и безобразнее омарообразных чудищ, потому что оно обладало разумом, — ибо он знал, что оно может быть и прекрасным. Ему не хотелось причинять боль второму лику, заключенному где-то в глубинах этого тела (подобно живому голубю, спрятанному в тайнике волшебного ящика для фокусов).

Внутри этого вопящего благим матом создания таилась Одетта Холмс.

Хотя последнее его верховое животное — мул — сдохло еще в незапамятные времена, у Роланда еще оставался кусок от его привязи (которая, в свою очередь, когда-то служила стрелку неплохим арканом.) Этой веревкой они привязали Детту к коляске, как она себе воображала раньше (или выудила эту сцену из ложной памяти), но в конце концов им пришлось именно так и поступить, верно? Закончив, они отошли от нее подальше.