В этот самый момент ноги у Роланда подкосились, и он потерял сознание в каких-нибудь тридцати милях к югу от того места, где берег Западного моря сходил на нет.

ВТОРАЯ ПЕРЕТАСОВКА

1

Теперь Эдди Дину казалось, что они с Госпожой уже не плетутся по берегу или даже идут, преодолевая последние его мили. Они как будто летели.

Одетта Холмс по-прежнему не питала к Роланду добрых чувств или же не доверяла ему, это было ясно как день. Но она понимала, в каком он находится отчаянном положении, и сочувствовала ему. Теперь Эдди чувствовал, что он толкает вперед не мертвую груду резины и стали, к которой по какому-то недоразумению привязали еще и пассажирку, а легкий планер.

Иди с нею сам. Раньше мне приходилось за нею приглядывать, и это было действительно важно. Но сейчас я только вас задержу.

Он почти сразу понял, насколько прав был стрелок. Эдди толкал коляску; Одетта ему помогала, качая рычаг.

Стрелок дал Эдди один револьвер, который он заткнул за пояс.

— Помнишь, как я велел тебе быть начеку, а ты меня не послушал?

— Да.

— Я еще раз тебе говорю: Будь начеку. Все время. Не расслабляясь ни на секунду. Если вернется та, другая, сразу бей ее по башке.

— А если я ее кокну?

— Это будет конец. Но если она кокнет тебя, это тоже — конец. А если она вернется, она попытается это сделать. Она попытается!

Эдди очень не хотелось его покидать. И не только из-за этих воплей какого-то неизвестного зверя, которые не давали ему заснуть прошлой ночью (хотя и об этом тоже он не забывал), а просто из-за того, что в этом мире Роланд остался его единственною зацепкой, единственным прочным звеном. Они с Одеттой сюда не вписывались.

И все-таки он понимал, что стрелок был прав.

— Не хотите ли отдохнуть? — спросил он у Одетты. — У нас осталось немного еды. Чуть-чуть.

— Пока еще нет, — решительно проговорила она, хотя голос ее звучал устало. — Попозже.

— Хорошо, но тогда прекратите качать. Поберегите силы. Вы же совсем ослабли. Ваш… ваш желудок… ну вы сами знаете.

— Хорошо.

Она обернулась — на лице у нее поблескивали капельки пота, — и улыбнулась ему. От этой улыбки у Эдди едва ноги не подкосились, и в то же время он воспрял духом. Он мог бы жизнь отдать за такую улыбку… и он был готов умереть за нее, если так будет нужно.

Он очень надеялся, что Всевышний все-таки не допустит, чтобы подобное произошло, но, по всему судя, дело шло именно к этому: времена наступали критические.

Она сложила руки на коленях, и он продолжил толкать коляску. Следы от колес становились все незаметнее; грунт постепенно твердел, однако его усыпали каменные обломки, грозившие вызвать аварию. Впрочем, Эдди старался не набирать слишком большую скорость. При серьезной аварии Одетта могла получить травму, а коляска — сломаться, что не сулило им всем ничего хорошего, и в особенности стрелку, который умер бы, один, почти наверняка. А если Роланда не станет, они с Одеттой застрянут в этом мире уже навсегда.

Теперь, когда Роланд совсем разболелся и едва мог идти, Эдди вынужден был считаться с одним очень простым обстоятельством: из них троих двое были калеками.

Так есть ли надежда? Есть ли какой-нибудь у них шанс?

Коляска.

Коляска — одна надежда, единственная надежда и ничего кроме надежды.

Да поможет им Бог.

2

Роланд пришел в сознание вскоре после того, как Эдди волоком затащил его в тень от выступа скалы. Лицо его в тех местах, где оно не серело нездоровою бледностью, полыхало горячечным румянцем. Грудь лихорадочно вздымалась и опадала. Вся правая рука покрылась паутиной изломанных красных полос.

— Покорми ее, — прохрипел он, обращаясь к Эдди.

— Ты…

— Обо мне не переживай. Все со мной будет в порядке. Накорми ее. Сейчас, мне кажется, она будет есть. А сила ее тебе еще пригодится.

— Роланд, а что если она притворяется, что она…

Стрелок оборвал его нетерпеливым жестом.

— Ничего она не притворяется. Она одна в этом теле. Я это знаю, и ты это тоже знаешь. У нее на лице написано. Накорми ее, ради отца своего, и пока она будет есть, вернись ко мне. Сейчас у нас на счету каждая минута. Каждая секунда.

Эдди встал, но стрелок удержал его левой рукой. Болен он или нет, сила его оставалась при нем.

— И ничего ей не говори о той, другой. Что бы она тебе ни говорила, как бы она ни старалась тебе объяснить, не возражай ей ни в чем.

— Почему?

— Не знаю. Просто мне кажется, что так будет лучше. А теперь делай то, о чем я тебя прошу, и не теряй больше времени!

Одетта сидела в своей коляске, глядя на море в каком-то тихом задумчивом изумлении. Когда Эдди предложил ей кусочки омара, оставшиеся со вчерашнего ужина, она с сожалением улыбнулась:

— Я бы поела, если б могла. Но вы же знаете, что получится.

Эдди, который понятия не имел, о чем она говорит, только пожал плечами:

— Мне кажется, если еще раз попробовать, то вреда не будет. Вам нужно есть, Одетта. Нам нужно ехать быстрее, и нам пригодятся все наши силы.

Она рассмеялась тихонько и дотронулась до его руки. Ему вдруг показалось, что от нее к нему перешло нечто вроде электрического разряда. Да, это она — Одетта. Теперь он знал это, как знал Роланд.

— Я вас обожаю, Эдди. Вы так для меня стараетесь. Так со мной терпеливы. И он тоже… — она кивнула туда, где лежал, прислонившись к скале, стрелок, наблюдая за ними. — … но таких, как он, трудно любить.

— Да уж. Мне ли не знать.

— Я попробую еще раз.

— Ради себя же.

Она улыбнулась, и он вдруг понял, что только ради нее существует мир, потому что она есть, и подумал еще: Господи Боже, у меня так мало всего было в жизни, пожалуйста, не забирай ее от меня опять. Пожалуйста.

Она взяла у него кусочки мяса, сморщила нос как-то полу-уныло и полукомично, потом снова взглянула на Эдди.

— А надо?

— Вы хотя бы попробуйте, — сказал он.

— Я вообще эту гадость не ем, с того самого раза.

— Прошу прощения?

— Я думала, я вам уже рассказала.

— Вполне вероятно, — он хохотнул несколько нервно, припоминая наказ стрелка ничего не говорить ей о той, другой.

— Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, у нас на ужин были как раз омары. Мне ужасно они не понравились, как будто жуешь резиновые шарики, и потом меня вытошнило. С того раза я этого больше не ем. Но… — она вздохнула. — Как вы говорите, надо попробовать.

Она положила кусочек омара в рот с выражением таким же, с каким ребенок принимает лекарство, заранее зная, что оно отвратительное на вкус. Сначала она жевала его очень медленно, но потом — все быстрее. Вот проглотила. Взяла еще. Прожевала, проглотила. Еще. Теперь она ела едва ли не с жадностью.

— Эй, поумерьте пыл! — сказал Эдди.

— Это, наверное, другой сорт! Ну конечно, другой! — Она поглядела на Эдди сияющим взглядом. — Мы прошли дальше по берегу, и здесь, должно быть, другой какой-нибудь водится вид! Похоже, даже моя аллергия на них прошла. Вкус совсем не противный, как раньше… и, похоже, сейчас меня не стошнит. — Дружелюбный, открытый взгляд. — Я очень старалась?

— Угу, — выдавил он, и для него самого голос его прозвучал как звук радио, играющего далеко-далеко. Она думает, что она ела их все эти дни, а потом ее с них тошнит. Она думает, что она так слаба именно потому. Боже милостивый. — Вы ужасно старались.

— Очень вкусно… — пробубнила она с набитым ртом, так что Эдди едва разобрал слова. — Очень вкусно! — Она рассмеялась. Нежным, приятным смехом. — Меня точно не вырвет. Я теперь буду есть! Я это знаю! Я чувствую!

— Только не переедайте, — заметил Эдди, передавая ей бурдюк с водой. — Сначала лучше вам понемножку, а то вы еще не привыкли. Все эти… — он сглотнул, и в горле его раздался (по крайней мере, он сам его слышал) какой-то щелчок. — Вся эта тошнота ваша.