Покупатели, уличные музыканты и торговцы на Сорок-Девятой воспринимали его точно так же, как и Толстяк Джонни: отчаянным головорезом.

Роланд добрался до аптеки Каца и вошел туда.

В свое время стрелок знавал колдунов, заклинателей и алхимиков. Одни были умными шарлатанами, другие — тупыми мошенниками, в которых могли поверить только еще более непробиваемые тупари (но в его мире всегда был избыток простофиль и дураков, так что эти мошенники вполне могли заработать себе на жизнь, а большинство из них даже преуспевали), и лишь очень немногие действительно были способны на те темные ритуалы, о которых с опаской шептались люди: вызывать демонов и духов умерших, убивать проклятием и исцелять непонятными снадобьями. Одним из таких было создание, которое выдавало себя за человека по имени Флегг и которого Роланд всегда принимал за демона. Роланд знался с ним недолго, и было это почти в самом конце, когда на страну его обрушились хаос и крах. Почти сразу за Флеггом возникли два молодых человека отчаянного, но вместе с тем мрачного вида. Деннис и Томас. В то смутное время троица эта лишь промелькнула в жизни стрелка, но он на всю жизнь запомнил, как Флегг у него на глазах превратил докопавшегося до него человека в воющую собаку. На всю жизнь запомнил. А потом появился и человек в черном.

И еще — Мартен.

Мартен, который соблазнил его мать, пока отца не было дома. Мартен, который послал Роланда на смерть, но вместо этого лишь добился, что тот стал мужчиной раньше положенного срока. Мартен, с которым, как подозревал Роланд, ему еще раз предстояло встретиться на пути к Башне… или в самой Башне.

Одним словом, на основании личного опыта общения с магами и колдунами, Роланд думал увидеть в аптеке Каца совсем не то, что увидел.

Он думал, что это будет полутемная комнатушка, освещенная слабым светом свечей, забитая горькими испарениями и горшками с неизвестными порошками, снадобьями и приворотными зельями, большинство из которых покрыто вековым слоем пыли и затянуто паутиной. И посреди всего этого будет какой-нибудь человек в капюшоне, который может быть даже опасным. И когда Роланд увидел, что за большими стеклянными витринами непринужденно расхаживают покупатели, как в какой-нибудь самой обычной лавке, он решил, что это какое-то наваждение.

Но оказалось, что это вовсе не наваждение.

Роланд на мгновение застыл в дверях, и его первоначальное изумление вменилось этакой ироничной усмешкой. В этом мире, где на каждом шагу встречаются настоящие чудеса, где кареты летают по воздуху, а бумага, похоже, дешевле песка, самым поразительным было то, что здешние люди безразличны к этим невиданным чудесам. В этом мире, исполненном волшебства, ему встречались лишь скучающие лица и скучные персоны.

Тысячи флаконов. Снадобья и зелья, большинство из которых, согласно Мортоклопедии, были откровенным надувательством. Например, мазь, которая якобы помогает от облысения, или крем, удаляющий некрасивые пятна на руках, но это был чистой воды обман. Были здесь и лекарства для того, что вообще не нуждается в излечении: слабительное для желудка или крепящее, отбеливатель для зубов и черная краска для волос, какие-то средства для устранения неприятного запаха изо рта, как будто его нельзя устранить, пожевав ольховую кору. Никакой магии. Самые что ни на есть тривиальные вещи. Хотя был и астин, и еще кое-какие лекарства, которые вполне могли пригодиться. Но в общем место это произвело на Роланда удручающее впечатление. Там, где должна бы царить алхимия, было больше парфюмерии, чем магических зелий — так чего удивляться, что волшебство тихо покинуло это место?

Но еще раз справившись с Мортоклопедией, Роланд выяснил, что все, им увиденное, это — не самое здесь главное. Настоящие полезные снадобья были надежно сокрыты от посторонних глаз. Их выдавали только тем, кто предъявлял указ колдуна. В этом мире таких колдунов называли ВРАЧАМИ, и они писали свои магические формулы на листках бумаги, определяемых Мортоклопедией как РЕЦЕПТЫ. Стрелок не знал этого слова. Конечно, надо было бы справиться поточнее, но он не стал утруждать себя. Он знал, что ему нужно, а Мортоклопедия подсказала, где можно это получить.

Он прошел по ряду к высокой стойке с надписью сверху: ОТПУСК ЛЕКАРСТВ ПО РЕЦЕПТУ.

Кац, открывший «Фармацию Каца и содовый источник (всякая всячина для дам и господ)» на Сорок-Девятой улице в 1927, уже давно покоился в могиле, а его единственный сын явно готовился отойти в мир иной следом за родителем. Хотя ему было всего сорок шесть лет, выглядел он на все семьдесят. Лысеющий, желтолицый и тощий. Он знал, что его за глаза называют «ходячей немощью» или «смертью на загривке», но никто из тех, кто так его называл, не знал, почему он такой хилый.

Вот взять хотя бы эту суку на телефоне. Миссис Ратбан. Грозится подать на него в суд, если он не пришлет ей «Валиум» и сейчас же, СИЮ ЖЕ МИНУТУ.

Как вы это себе представляете, любезная? Я что, должен вам в трубку эти таблетки насыпать? Если бы только это было возможно, она хотя бы оказала ему любезность и заткнула бы варежку. Открыла бы пасть и подставила ее под микрофон.

При этой мысли он улыбнулся, обнажая ряд желтоватых искусственных зубов.

— Вы не понимаете, миссис Ратбан, — вставил он после того, как целую минуту, а он справился по часам, спокойно выслушивал ее бред. Как бы ему хотелось сказать, хотя бы разочек: Прекрати на меня орать, придурочная! Ори на своего ВРАЧА! Это он пристрастил тебя к этой мерзости, вот сам пусть и расхлебывает! Вот именно. Сначала пичкают пациентов, как будто это не транквилизаторы, а жвачка, а потом прекращают выписывать рецепты, и на кого тогда валится все дерьмо? На этих лекарей? О нет! На него! Каждый раз — на него!

— Что вы хотите сказать, я не понимаю? — голос у него в ухе напоминал раздраженное жужжание осы, которую накрыли банкой. — Я понимаю, что я столько лет отоваривалась у вас в аптеке, я понимаю, что я у вас постоянный клиент, я понимаю…

— Вам следует поговорить с… — он еще раз взглянул поверх очков на ее клиентскую карточку, — … с доктором Брамхоллом, миссис Ратбан. Рецепт ваш уже недействителен, у него истек срок действия. Мы не продаем «Валиум» без рецепта, это расценивается как федеральное преступление. — К тому же рецепт без номера, добавил он про себя.

— Это простой недосмотр! — завопила дамочка. Теперь в голосе у нее явственно проступили нотки паники. Эдди бы сразу узнал этот тон: крик души изголодавшегося наркомана.

— Тогда позвоните ему и попросите, чтобы он исправил дату, — сказал Кац. — Пусть он мне перезвонит. У него есть мой номер.

Да. У них у всех есть его телефон. Отсюда и все неприятности. В свои сорок шесть он выглядел как умирающий немощный старикан из-за этих гребанных докторов.

И я даже позволить себе не могу сказать вот такой наркоманке-стерве, чтобы она от меня отгребалась, иначе я потеряю и тот жалкий доход, который мне чудом еще удается из этого жалкого бизнеса извлекать.

— Я НЕ МОГУ ЕМУ ПОЗВОНИТЬ! — завопила она, и визгливый голос ее больно отдался у него в ухе. — ОН СО СВОИМ ДРУЖКОМ-ГОМИКОМ УМОТАЛ В ОТПУСК, И НИКТО МНЕ НЕ ГОВОРИТ, КУДА!

Кац буквально физически ощутил, как по желудку его разливается кислота. У него было две язвы, одна уже зарубцевалась, а другая как раз сейчас кровоточила, и причиной тому были сучки типа этой миссис. Он закрыл глаза и поэтому не увидел, как его помощник вытаращился на мужчину в синем костюме и в очках в золотой оправе, направляющегося к рецептурному отделу. Не видел он и того, как Ральф, старый толстый охранник (Кац платил ему просто гроши, однако горько сожалел даже об этих весьма незначительных расходах; у отца никогда не было необходимости нанимать охранника, но отец — чтоб он сгнил, Господи — жил в те времена, когда Нью-Йорк был еще городом, а не общественным туалетом), внезапно вышел из своего обычного полусонного состояния и потянулся за пистолетом у себя на поясе. Он услышал, как вскрикнула женщина-покупательница, но подумал, что она просто обрадовалась, обнаружив «Ревлон» в свободной продаже: ему пришлось пустить весь «Ревлон» в свободную продажу, потому что этот Долленц, из конкурирующей аптеке на той же улице, стал перебивать у него клиентуру, снизив цены.