Раз довелось мне встретить художника. Художника не богатого и не знаменитого, самого простого художника, которого только и можно себе представить и каковых великое множество ходит по нашим дорогам. Мы вместе зашли в придорожный кабачок, съели яичницу с сыром, выпили по чашке черного чая, а потом, когда наш завтрак был завершен, я спросил у своего собеседника, что такое счастье. Ни секунды не задумываясь, художник ответил мне:

– Счастье мое – это мое творчество. Когда еще только задумываю я, какую картину буду писать, – я счастлив, когда готовлю холст – я счастлив, когда смешиваю краски – я счастлив, когда наношу первые штрихи – я счастлив, когда погружаюсь в работу – я счастлив, когда довожу картину до ума последними штрихами – я счастлив… Но более всего счастлив я, когда полотно закончено. Я смотрю на свое творение, и нет на всем свете в такую минуту человека, который мог бы сказать о себе, что он счастливее, чем я.

Замолчал художник, даже чуть прикрыл глаза от наслаждения. Но потом будто переменился весь, напрягся, сжался, даже пот на лбу его выступил. И продолжил мой собеседник речь свою:

– Но нет на свете и человека несчастнее меня в тот час, когда предстоит мне навсегда, на веки вечные расстаться с моим творением. Находится покупатель, и я продаю то, что смогло доставить мне столько радости, столько счастья. И ничего с этим не поделаешь. Такова жизнь. За счастье творчества следует платить по счетам. За любое счастье следует платить по счетам.

Помнится, тогда от этого разговора с художником стало мне грустно, очень грустно. И лишь спустя какое-то время, уже когда художник пошел своею дорогой, а я пошел своей, понял я, сколь велико то счастье, что творец испытывает, пока его творение в его власти. И ради этого счастья можно заплатить и расставанием. Так я тогда подумал.

Другой раз случилось мне беседовать с одним господином. И когда спросил я его, что для него счастье (с какого-то момента понял я, что важно узнавать не о счастье вообще, а о том, что понимает под своимсчастьем каждый человек), то этот господин мне ответил одним словом – любовь. И опять же, не мог не согласиться я с тем, что любовь – великое счастье, равных которому нет в мире и никогда не будет. И по-прежнему я много читал. Очень любил я тогда стихи. И из этих стихов узнал я еще о двух словах, которые выражают понятие счастья. Первое слово – это покой, а второе – воля. Долго потом думал я над тем, насколько соотносятся покой и воля со счастьем. И только спустя много лет после того, как прочитал эти строки великого поэта, понял я, что прав, ох, прав был наш гений. Ведь и правда, не так много порою надо для счастья – надо быть свободным и надо быть спокойным. А что еще нужно в жизни и что еще требовать от жизни? Впрочем, если уж быть точным, то поэт сказал так: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». То есть ни покой, ни воля счастьем не являются. Так что же тогда счастье? Узнал я из одной легенды древней, что было одному человеку предложено на выбор несколько даров: богатство, здоровье, сила, красота… Выбрал тот человек мудрость. И тем самым сделал себя до конца дней своих самым счастливым человеком в мире. И согласился бы я с этой легендой, но что-то мешало мне сделать так в странствиях моих.

И вот случилось так, что на пути своем встретил я того самого юношу, с рассказа о котором начал нынче. Юношу этого знал я раньше, а тут при встрече даже не узнал. Оказалось, что юноша этот ушел из дома, оставил родителей своих, братьев и сестер своих и пошел, как и я некогда, странствовать. Каково же было мое удивление, когда узнал я от этого юноши, что отправился он по миру, желая узнать, что такое счастье. И вот уже больше года, как пребывает он в странствии. Стал я юношу того уговаривать, чтобы вернулся он домой, чтоб бросил пути-дороги свои и больше не искал то, чего найти нельзя. Юноша слушал меня внимательно, кивал головой, но, похоже, совсем не собирался возвращаться, не хотел бросать стези, избранной им, стези поисков счастья. И не бросил, нет. Но по прошествии еще одного года судьба занесла меня в ту деревню, где прежде жил тот самый юноша. Увидел я дом родителей его, услыхал из-за забора голоса – голоса детские и взрослые. Казалось, говорившим было хорошо. И хотел я тогда зайти к семейству того юноши, хотел узнать, есть ли вести от него. Но что-то меня удержало. Что? Я так и не понял. И пошел я восвояси, пошел своей дорогой, оставляя за спиной деревню, в которую – я знал это – больше уже никогда не приду. Но знал я и еще одну вещь. И причины этого знания я понять не мог, хотя к тому времени научился в странствии своем понимать многое. Однако тут знал твердо – знал, что юноша тот уже вернулся домой, найдя свое счастье. И если я даже и не понимал, откуда я знаю это, то все же твердо верил в то, что юноша смог сделать то, чего не смог сделать я – смог найти счастье и вместе с ним вернуться в свой дом. Почему же я не смог сделать этого, а он смог? Этого я не знал и не знаю, а потому продолжаю идти по все тому же пути своему, продолжаю искать счастье.

Мудрец жил на самой высокой горе. И был он велик в мудрости своей. И знал все обо всем, потому что был мудр. Но и потому, что жил на самой вершине самой высокой горы. Оттуда мудрецу было видно все. Видел он, как в океане двигались рыбы, как шли по пустыне караваны верблюдов, как по лесу звери спешили к реке, как в небесах птицы парили, а над ними облака, а еще выше планеты, светила небесные. И все в мире движется, подчиняясь единому закону. И все это видел мудрец. И знал обо всем этом. Но больше всего мудрец гордился тем, что некогда смог постичь он стихий величье. Некогда было время, когда мудрец, будучи уже мудрецом, жившим уже на горе, на самой высокой горе, все же еще не знал, не постиг еще величья стихий. Но долго наблюдая за жизнью мира, все же и величье стихий мудрец постиг. Постиг величье огня, величье воздуха, величье земли, величье воды. Только вот величья этого причину понять не мог никак. И все же как-то ранним утром пробудился мудрец ото сна с яркой мыслью о том, что он понял очень важное что-то, понял тогда, что великое здесь кроется в малом. И огонь велик, и вода, и земля, и воздух. Но причины этого величья в чем-то очень маленьком и очень, на первый взгляд, незначительном. Но как часто первый взгляд требует взглядов второго, третьего, четвертого… Как часто! И стал тогда мудрец внимательнее всматриваться в огонь и в воздух, в воду и в землю стал внимательнее всматриваться. И увидел мудрец тогда, что у каждой стихии есть живое сердце – тот зверь, который держит на себе эту стихию. И не зверь даже, а зверек, зверюшка малая и никчемная – никчемная на все тот же первый и ошибочный (потому что первый) взгляд. Однако именно в этих малых зверьках укрылись души стихий и разумы стихий и величье их. Понял тогда мудрец, что надобно ему нынче же спуститься с горы, пойти ближе к стихиям и только тогда познать души этих стихий. И мудрец, с вечера собравшись, утром отправился в путь. Стал спускаться с горы и уже вечером следующего дня стоял на берегу озера. Где искать душу воды? Мудрец недолго думал над этим, потому что знал очень многое. И знал он, что душа воды живет всюду, где есть вода. Душу воды можно найти и в пруду, и в реке, и в ручье, и в море, и в океане… Так почему же тогда мудрец решил искать душу воды именно в озере? Все потому, что он был очень мудр, очень. А раз был мудр, то не стремился искать что-то далеко, что можно найти близко. Так для себя мудрец это выразил, а если просто совсем сказать, то и река, и ручей, и пруд, и море, и океан располагались от высокой горы дальше, чем то самое озеро, к которому в поисках души воды пришел мудрец. Зашел в воду по колено и стал всматриваться в прозрачную синеву. Зоркий глаз мудреца видел все. Но не видел пока что главного – не видел того, что можно назвать душой воды. Как же узнает душу воды мудрец? Как отличит ее от всего того, что существует в воде, но душою воды не является? Для того и был мудрец мудрецом, чтобы сразу узнать душу воды, а как он это сможет сделать, того нам знать не дано, ведь мы с вами совсем не мудрецы… И вот тот миг настал! Увидал мудрец в толщах озерных волн ее – ту самую душу. Была это маленькая рыбка, настолько маленькая, что ни вы, ни тем более я точно бы ее не смогли увидеть. Но мудрец потому и был мудрец, потому что мог видеть то, чего другие не видят. Под серебристой чешуей рыбки разглядел он: рыбка-то не простая и даже не золотая; рыбка – душа воды. С радостью воспринял зрением своим мудрец эту рыбку, запечатлел в памяти, познал, как она устроена и чем живет. Теперь – мудрец твердо знал это – ничего ему не стоит при желании самому воссоздать такую же точно рыбку, такую же душу воды.