Я умоляла её не разводиться с Оскаром. Подождать. Вынырнуть из омута этой страсти. И подумать головой, а не другим местом. Но она была слепа и глуха ко всем доводам.

Она бурно объяснилась с Оскаром, бросив ему в горячке жестокие слова, что «никогда его по-настоящему не любила», что он «книжный червь», а она «вольный разбойник и не собирается вставать под знамёна посредственности». Она умудрилась вывести этого достойного, выдержанного восточного человека из себя и довести до крайней точки кипения.

Он, по-моему, так ничего и не понял, отнеся всё к её чрезмерной восприимчивости, на грани болезни. И был, как я понимаю теперь, не далёк от истины.

Ксения готова была бросить все ради своей любви. Кроме этого захватывающего чувства ничего на свете для нее больше не существовало. Оно затмило ей свет. При этом она была уверена в абсолютной уникальности своих чувств.

Как же тонка эта граница, между нарциссизмом и самопожертвованием.

— Графиня говорила, что замуж надо выходить столько раз, сколько берут. Мужей надо менять регулярно, как змея кожу, когда она из неё вырастает. Тебе этого не понять — ты допотопный моногам, — счастливо смеялась она.

«Графиня ещё говорила, что любовь зла, до такой степени, что на всех и козлов не хватит», — подумала я, но говорить этого вслух не стала. А сказала следующее:

— Графиня ещё говорила, что бывают кобели по сучьему типу. Мне кажется, это как раз его случай.

Он мне не нравился, этот её Клод. Я чувствовала в нём какую-то червоточину.

Однажды я забежала к Ксеньке, не дозвонившись (телефон был постоянно занят), и Клод открыл мне дверь квартиры совершенно голый. Ничуть не смутившись, он продолжал расхаживать в этом виде и даже предложил мне выпить, насмешливо наблюдая за тем, как я отвожу глаза. Из ванной вышла Ксенька. Выходка Клода ее только позабавила.

В своих эмоциональных реакциях он тоже был экстремален — то плакал от восторга, глядя на Ксению, то визжал от негодования, когда ей случалось ему не угодить. Однажды я была свидетелем, как он, в припадке ревности (которую, если честно, она и спровоцировала вполне сознательно) бросился её душить, извергая сквернословия, которым позавидовал бы любой наш виртуоз мата. Но и это тоже было для неё подтверждением любви.

— Это моя сексуальная игрушка, — говорила она, — я верчу им, как хочу. Он влюблён как котяра.

На мой взгляд, всё было с точностью наоборот — это она была влюблена как кошка, и это он вертел ею, как хотел. Когда я пыталась сказать ей об этом, она только смеялась:

— Ты не знаешь, о чём ты говоришь. В тебе сидит Красная Шапочка, которая знает о сексе только понаслышке. Попадёшь когда-нибудь в пасть к Серому волку.

Вообще тема секса стала для неё в этот период любимой.

— Конечно, — говорила она, блестя глазами, — сексапильный мужик ненадёжен, за ним нужен глаз да глаз. Но «классики» так скучны. Мне надоело получать секс в гомеопатических дозах.

Мой контраргумент в этих наших с ней «философских» спорах состоял в том, что такая тяжёлая зависимость от члена унизительна. Ксенька уверяла, что эта зависимость ничуть не хуже, чем любая другая в любовных отношениях, финансовая или пигмалионо-галатейская, например. И намного более приятная.

— И запомни — равенство полов существует только у гомосексуалистов. А душещипательными беседами занимайся лучше с моим Арсиком. Я думаю, вы с ним находитесь на одинаковом уровне сексуального развития.

К тому же наш Ка-Ка (как я его называла) был довольно известным (в узких кругах) поэтом и культурологом. «Основной признак гениальности — это ощущать себя гением», — провозглашал он. И ещё: «Главный шедевр — есть автор шедевра». Нужно отдать ему должное, он был исключительно забавным собеседником и почти в любом обществе становился центром внимания. Я, правда, подозревала его в баловстве кокаинчиком, уж очень характерно он иногда исчезал и возвращался, специфически шмыгая носом.

А как он разговаривал с вами, этот Клодушка! Как будто вы ему априори были что-то должны. И он снисходительно этот долг вам прощал.

Арсений прореагировал на развод матери с Оскаром вполне спокойно. По крайней мере, внешне. Они со своим приёмным отцом, несмотря на разницу в возрасте, глубоко уважали друг друга. И сумели до конца остаться в очень тёплых отношениях.

— Я знаю, — сказал ему Оскар, — что эта её история закончится достаточно быстро. Но ждать не буду. Это тебе придётся быть рядом с ней, когда он её бросит.

— У меня нет выбора, — сказал Арсений. — А ты и так повёл себя очень благородно. Вопрос с квартирой я решу через некоторое время.

Это говорил семнадцатилетний мальчик.

А сорокалетний подзуживал Ксеньку уехать в какое-нибудь долгое путешествие и, желательно, за казённый счёт.

Ксения в тот момент работала в своём первом глянцевом журнале и освещала для них… сама толком не знала, что (скорее всего, всё ту же «культюр-мультюр»).

Есть такие журналы во Франции, которые никто толком ни читает (так как читать там абсолютно нечего) и не покупает. Для меня полная загадка, как они существуют, причём, существуют неплохо. А интересные, умные журналы не выживают.

Тот, в котором работала Ксения, принадлежал некоему милому существу неопределённого пола и возраста, который был её «подругом».

Она сумела убедить его в необходимости своей поездки по странам Юго-Восточной Азии для изучения местных эротических нравов и традиций и укатила туда с Клодом на несколько месяцев.

Журналу она посылала свои регулярные обзоры, а мне восторженные открытки с видами из Таиланда, Малайзии, Сингапура.

Вернувшись, всё ещё в пылу страсти, она засобиралась официально замуж и объявила, что они готовы к «производству потомства».

Вместо этого случилось непредвиденное. Вернее, непредвиденное Ксенией.

На одной из извилистых тропок к вершинам искусства и славе наш Кло-Кло (так звала его Ксения) повстречал свою новую пассию. Ей, в отличие от Ксенькиных сорока, было двадцать. Она была длиннонога, стройна и принадлежала к той самой золоточешуйчатой молодёжи, у которой отсутствие запретов и комплексов было главным слоганом. К тому же, у неё было ещё одно немаловажное достоинство — она была дочкой крупного издателя, у которого наш поэтический жиголо собирался напечатать свою «Книгу Эро-путешествий», которую он привёз из их с Ксенией медовых странствий. Взмахнув пару раз ресницами и поведя стройным бедром, эта барышня, сама того не подозревая, сбросила Ксенькину жизнь в пропасть.

Ксения пыталась бороться. На свой манер. Сначала, несмотря на «дружеские» доносы, она делала вид, что ничего не знает и, главное, «знать не желает». Но когда, в один прекрасный день, инфантильный Клодушка сам, не выдержав, расплакался на «мамочкином» плече, она решила действовать. И не нашла ничего лучше, чем вступить в сексуальное состязание с раскованной, не знающей никаких эмоциональных преград, девицей. Последняя находила вполне забавным такое положение вещей — разделить ложе с «бывшей тётенькой» (как она, кстати, без тени презрения, называла Ксению) своего «скакуна». Очень даже весело, особенно нюхнув кокаинчика и попотчевав им же тётеньку. А потом «поприкалываться» от души с подружками, рассказывая как «бывшая» старалась угодить.

Кло-Кло, со своей колокольни, был очень даже рад такому повороту событий — всё так хорошо устроилось, никаких драм, «клёвый коммунистический трах» и все, как он искренне верил, довольны.

Я, когда она поделилась со мной этим своим новым опытом, этим «райским адом», пыталась всячески её предостеречь от этого неравного сексуального треугольника. Говорила, что в такие игры можно играть, только будучи на равных со всеми партнёрами. Что одна из участниц просто развлекается, а другая подставляется. Что молодое тело, отсутствие всяческих моральных и сентиментальных преград делает свежеприбывшую совершенно неуязвимой в этом карнавальном блуде. В отличие от влюблённой и от этого очень уязвимой Ксении.