— Я и пытаюсь быть на твоей стороне.

— Пока что я этого не заметила. — В её тоне и вообще во всём её облике читалась явная враждебность, почти агрессивность. — Хотела бы я посмотреть на твою реакцию, если бы твою Машу соблазнил какой-нибудь мой приятель — плотоядный старец, — добавила она уж совсем некстати. — Знаешь, как старые жеребцы любят малолетних Лолит! Не меньше, чем престарелые сучки молодую плоть.

У неё зазвонил мобильный. Она посмотрела на высветившийся номер и, извинившись, вышла в другую комнату, прикрыв за собою дверь. Я встала и пошла на кухню налить себе воды, чтобы выпить таблетку — голова разрывалась от чудовищной боли и меня уже начало подташнивать, что было признаком наступающей затяжной, ничем не снимаемой мигрени. Проходя мимо библиотеки, я увидела на одной из полок Ксенькин паспорт. И здесь, впервые в жизни, я совершила воровство — я взяла его и положила себе в сумку.

Когда Ксения вернулась, я спокойно сидела на прежнем месте и листала журнал.

— Извини, — сказала она, — мне нужно съездить к себе в редакцию.

Я попрощалась и ушла.

Я понимала, что она не простит мне того, что я сделала. И не найдёт никаких оправданий. Я понимала также, что это может быть концом нашей дружбы. Моей самой длительной человеческой привязанности. Ни моих родителей, ни мужа, ни дочь я не знала так долго, как Ксению. У меня разрывалось сердце. Но я была настроена решительно.

Но Ксения, видимо, думала обо мне лучше, чем я была на самом деле. Она просто не в состоянии была вообразить, что я могла украсть паспорт, решив, что сама засунула его куда-то, или он просто выпал у неё из сумки, где царил вечный кавардак. И уж, конечно, она совершенно не помнила, что положила его на книжную полку.

— Ничего, — сказала она мне по телефону, — я заказала новый, будет готов через неделю. Я поменяла билет.

Это была отсрочка на неделю. И не более того.

И тогда я позвонила Арсению. Я сказала ему, что через неделю Ксения будет в Лондоне, у него в доме, и что остановить её невозможно никакими силами.

Он поблагодарил меня и сказал, что предупредит консьержа, чтобы ей дали ключи от квартиры. Их с Никой к этому моменту там уже не будет.

— В любом случае мы собирались уезжать. Придётся просто ускорить дату отъезда.

Он не сказал мне, куда они собираются, а я не стала спрашивать.

На следующий день возвращалась Маша, и нам самим предстояли сборы. Муж брал нас с собой в экспедицию на всё лето. Мы уезжали на Каймановы острова.

В который раз он уже задумывался, а не сумасшедший ли он. И нормально ли это — быть так идиотски-счастливым.

Прежде он всегда руководствовался здравым смыслом. И ему было беспросветно. А сейчас, вот он, свет. Смысл. Жизнь. Ника.

Конечно, встреча двух близких душ — это событие космического порядка. И теперь можно было не притворяться, что жизнь имеет смысл — она действительно приобрела свой первозданный, единственный смысл — быть счастливым. И их сразу двое таких. Ника могла подтвердить.

Он увёз её на какие-то далёкие острова (по её записям в блокнотах невозможно было определить, где они находились).

В моём воображении немедленно возникла какая-то рыбацкая хижина, где они обитали вдали от «цивилизации». С таким же успехом это мог быть шикарный отель где-нибудь на Мальдивах. У Ники в блокнотах не было никаких ни географических, ни бытовых подробностей — только ощущения.

Я видела своим внутренним взором, подхлёстнутым воображением и прочитанными впоследствии строчками из этих блокнотов, как они вдруг начинали танцевать прямо на песке, который вздымался маленькими ритмичными фонтанчиками вокруг их босых ног. Они слышали одну и ту же музыку, совсем не сбиваясь с такта и, становясь всё более и более невесомыми, довальсовывали так до самой воды и бросались в неё и плыли, плыли…

Он изучал её тело, как топографическую карту наслаждений — и изучил в совершенстве. Он знал каждую точку, каждую впадинку и возвышенность. Он научил её не стесняться ни своего тела, ни ощущений, вознося её на олимп наслаждений и оставляя там качаться на волнах, забыв обо всём на свете. И всё это открыл для неё он, почти ещё юноша. Казалось, он овладел наукой любви в каких-то своих прошлых жизнях, предвкушая встречу с ней, с его «инакопланетянкой», как он её называл.

Она имела обыкновение трогать кончиками пальцев его губы, пока он её целовал. Он сходил от этого с ума.

Он говорил ей, что их тела пригнаны друг к другу самим Великим Архитектором, как некие высокосенсорсные шестерёнки в божественном коленчатом вале.

— А если ты мною пресытишься? — спрашивала она.

— Невозможно пресытиться воздухом.

Ника так и записала в блокнотах: «Три недели и три дня абсолютного, полнейшего счастья. Абсолютного естества. Как Адам и Ева, уже вкусившие греха, но ещё не разоблачённые».

А потом их разоблачили. Пришло наказание.

Дорога в ад отклоняется от дороги в рай сначала всего на один миллиметр.

У Ники всё чаще и чаще случались приступы несвойственной ей раньше усталости. Усталость эта была странного свойства — порой даже приятной, но чаще довольно мучительной. Она относила её за счёт полной смены ритма всей её жизни, эмоциональной и физической, за счёт того высокого градуса напряжения, под которым она жила всё последнее время.

Однажды днём на пляже, когда она, искупавшись, нежилась на солнышке и набрасывала в блокноте свои отрывочные мысли и впечатления, у неё носом пошла кровь. (Впоследствии, когда её блокноты попадут мне в руки, я обнаружу засохшие следы этой крови.) Она перешла в тень, запрокинула голову и приложила к носу платок. Кровь остановилась. Перемена климата, солнце, море… ничего страшного, подумала она и решила не говорить об этом Арсению, который отправился в этот день на большую рыбалку.

Когда вечером следующего дня, после ужина, они гуляли по ночному пляжу, Ника вдруг остановилась, присела на песок, упёршись двумя руками о закачавшуюся под ней землю и, так и не удержавшись, упала затылком на подставленные Арсением руки, потеряв сознание.

Он страшно растерялся, наверное, первый раз в жизни не зная, что делать — так и застыл на корточках, с ладонями, наполненными тяжестью Никиной головы, боясь пошевелиться. Потом взял её на руки и отнёс в дом.

Он просидел над ней всю ночь, вглядываясь в её лицо и в какой-то момент понял, что её обморок перешёл в глубокий сон. Тогда, на короткий момент, заснул и сам.

На следующее утро он быстро организовал их переезд на континент, и оттуда они в тот же день вылетели в Лондон. В самолёте Ника дважды теряла сознание, и опять это сопровождалось носовым кровотечением.

В аэропорту Хитроу их уже ждала «скорая».

Всё это, как и последующие этапы Никиной болезни, я восстановила из обрывочных рассказов Арсения, во время наших бесконечных бдений в парке французского госпиталя, где впоследствии лежала Ника.

Когда, через три дня, были готовы результаты анализов, профессор, заведующий отделением, в которое поместили Нику, пригласил Арсения в свой кабинет.

— У меня для вас плохие новости, — сказал он ровным голосом, видимо привыкшим объявлять людям смертный приговор. — У неё лейкемия. В острой форме.

— Что это значит? — не понял Арсений, чьи познания в медицине были очень ограничены.

— Это значит рак крови.

— То есть как?! — не поверил своим ушам Арсений. — Такого не может быть! Ни с того, ни с сего. На ровном месте?

— На ровном месте ничего не бывает молодой человек — на то оно и ровное, — возразил тот, протирая белоснежным платком стёкла своих очков. — Это было, видимо, запрятано где-то очень глубоко в её лимфатических узлах и не проявлялось до поры до времени. Видимо, что-то спровоцировало такую острую вспышку. Если только за последнее время она не попадала под прямое радиоактивное излучение.