— Не смущайтесь, курочки, — сказала она нам по русски, — он богатый и щедрый. Ему не жалко. Итальянско-русская кровь. Это вам не французские зануды.

И она потащила нас к выходу.

— Позвольте мне хоть взглянуть на шедевры! — воскликнул Саша́, — где я ещё такое увижу!

Он обошёл выставку, внимательно всё рассмотрел, потом подошёл к художнику и долго тряс ему руку, балабоня что-то на смеси французского и итальянского. Художник смотрел нервно и просил перевести. Подошла одна из хозяек.

— Этот человек говорит, что он тоже продаёт произведения искусства, — перевела она художнику.

— Так вы арт-диллер? — обратилась она, уже к Саша́.

— В какой-то степени, — ответил тот.

— И что же вы продаёте? — настаивала очаровательная хозяйка.

— Унитазы!! — громовым голосом объявил Саша́.

Настала неловкая тишина. Неловкая для всех, но только не для него.

— И положил начало этому, между прочим не я, — продолжал он радостно, — а ваш незабвенный Дюшан, да будет земля ему пухом. Разница только в том, что мои клиенты пользуются ими по назначению, а не выставляют в музеях. Сегодня, чтобы стать известным концептуальным художником, надо быть не просто идиотом, а концептуальным идиотом! — заключил он.

Ксенька была в восторге.

— Видишь! — дёрнула она меня за рукав, — я же тебе говорила, что он образованный.

Оставив за собой клубиться редеющую толпу, мы выбрались на улицу.

— Какие будут предложения? — спросил нас Саша́. — Какую будем выбирать кухню?

— Китайскую! Китайскую! — закричали мы хором.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я знаю тут, за углом, один симпатичный китайский ресторанчик.

И повёл нас в «Дьепп», дорогущий ресторан на улице Шарон, «très branche»[1], где можно встретить разных шоу-знаменитостей, арабских шейхов со свитой, русских манекенщиц в последних коллекциях от Дольче-Габана, а также молодую деловую элиту в строгих костюмах.

Мы провели чудный вечер, слопали немыслимое количество китайских пельменей на пару и выпили много вина, что, в тесном союзе с предыдущими аперитивами, и вызвало настоящее веселье. Саша́ вёл себя с нами так, как будто знал нас всю жизнь. При этом он всё время весело кадрился к Ксеньке, доверчиво призывая нас подтвердить её «радиоактивное обаяние». Она пофыркивала на него довольно, урчала как кошка, и трижды объявляла нам, что он больше чем на десять лет её моложе:

— Ну что я буду делать с этой крохой! — корчила она довольные гримасы.

— Не волнуйся, — сказала я, — он сам найдёт, что с тобой делать.

Она и не волновалась.

Потом мы с Никой откланялись и оставили их вдвоём. Ника была на машине и предложила подвезти меня. Моя Булонь была по пути в её Нёйи, и я согласилась.

По дороге я расспрашивала, как у неё дела. Она сказала, что всё нормально, «рутина», как она выразилась. Робин очень много работает, стал ведущим хирургом. Уходит рано. Приходит поздно. По выходным и праздникам часто дежурит. Она преподаёт в частной балетной школе, работает с детьми всех возрастов. Недавно получила интересное предложение от самого Бежара — вести классы в его балетной компании.

— Это очень заманчиво, — сказала она, — но это в Швейцарии, в Лозанне. А Робин в Париже. Мы и так с ним редко видимся, а так и вовсе семья превратится в символическую, — сказала она, — но я всё-таки съезжу, попробую договориться на четыре дня в неделю.

Потом она спросила про Машку, которую помнила белокурым, несколько своенравным ангелом. Я рассказала, что ангел превратился в длинного угловатого подростка в прыщах и с кольцом в пупке, которое делает ее похожей на гранату — дёрни и взорвётся. А внутри у Маши сидит вредный маленький чёртенок, который умудрился поссорить её со всем миром, а особенно, видимо, науськивает против меня. Отца, которого она обожает, дома почти никогда нет (поэтому и обожает) и справиться с ней практически невозможно. «Не думай, что ты такая умная, — сказала она мне, например, вчера, — иметь дело с «понимающим» гораздо важнее, чем с «умным». И намного приятней».

— Ну, ты слышала что-нибудь подобное в устах подростка? — Я вспыхнула, вспомнив, с каким видом она мне это сказала!

— По-моему она абсолютно права, — рассмеялась Ника. — Вообще. Не по отношению к тебе, конечно.

— Да, но она-то говорила именно обо мне!

— Не расстраивайся, это временное, — сказала Ника. — У Маши очень сильный характер и завышенные требования к себе и людям. Жить с этим тринадцатилетнему подростку очень тяжело.

— Почти четырнадцать. Психологи говорят, что ещё года два будет корёжить. Какое счастье, что у тебя нет детей, — сказала я и осеклась, прикусив губу. Я знала, что у Ники были какие-то проблемы. — Извини, — пробормотала я.

— Ничего. У меня теперь их полно, целых два класса и ещё частные уроки — больше дюжины.

Пока она говорила и вела машину, мне было очень удобно за ней наблюдать. Я всегда отмечала в ней этот феномен — спокойное и одновременно очень живое лицо, которое отражает целую бездну чувств. А обещает ещё больше. Как айсберг — семь восьмых под водой. Поражает своей силой. И своим потенциалом. По крайней мере, меня. На мой взгляд, она относилась к тем личностям, в присутствии которых всё маленькое и незначительное становится большим и важным. И было непонятно, как ей это удавалось при её сдержанности в отношении с людьми. Расставаясь с ней, хотелось увидеть её снова, и как можно скорее.

Мы распрощались с Никой у моего дома и, как всегда, договорились видеться почаще.

Утром я проснулась от того, что что-то мокрое и холодное тыкалось мне в лицо. Догадаться было не сложно — это была наша собака Долли, трёхлетняя далматинка, обычно свято чтившая сон хозяев. Она неистово колотила хвостом по кровати и укоризненно поддевала меня своим мокрым носом. Я, улучив момент, обхватила её за сильную мускулистую шею и поцеловала в лоб. От неё, как всегда, удивительно вкусно пахло сеном и парным молоком, по крайней мере, мне так казалось, как будто это была не собака, а корова. Она фыркнула и отскочила — не любила фамильярностей.

— Подумаешь… я тоже не люблю, когда меня будят, например, — сказала я ей.

Я посмотрела на часы — было уже десять. Ничего себе! Накануне я заработалась до двух часов ночи, потом не могла заснуть, в три приняла таблетку снотворного, уговаривая себя, как всегда, что это в виде исключения и я ещё не «подсела». Сейчас я с трудом выныривала в действительность.

Наверное, Машка не выгуляла собаку, подумала я, вот она и нахальничает. Утренняя прогулка с Долли была её святой обязанностью, главным условием, которое мы поставили, согласившись взять собаку, которую она выклянчивала у нас целый год. Но иногда она просыпала и убегала в школу, оставив мне объяснительную записку.

Долли нервно гавкнула, напоминая о себе. Я с сожалением покинула тёплую постель, такую несказанно уютную в утренние часы, и поплелась на кухню. Записка была на месте, приклеенная к холодильнику. «Собака выгуляна, но не накормлена — кончился корм. Сегодня задержусь. М.», — говорилось в ней. Тон записки я нашла вызывающим. Правда, покупать корм было моей обязанностью.

— Теперь мне понятны твои справедливые претензии, — сказала я собаке и дала ей хлеба с молоком. — Только не говори Машке об этом безобразии (ну не бежать же было спозаранку в магазин за кормом).

Моя дочь, которая страшно жалела толстых собак и ненавидела их хозяев за то, что они «калечат» животных, держала Долли на строжайшей собачьей диете. Она у нас не знала вкуса сахара, зато уплетала все овощи, фрукты, салаты, бахчевые, лук, чеснок, лимоны и всё остальное. При этом всегда была голодной, но отличалась необыкновенной прытью и поджаростью.

Она мгновенно опустошила миску и подняла на меня вопрошающий взгляд: — И это всё?! — Разочарованию её не было предела. Только тут я поняла, что выглядит она как-то странно. Взгляд её, обычно наивно-вопросительный, превратился в нагло-игривый. Мне даже показалось, что она мне подмигнула. Вглядевшись, я поняла в чём дело. На её белой, в чёрный горох, морде были нарисованы густые соболиные брови вразлёт, сраставшиеся на переносице. Это делало её похожей на престарелую проститутку, пытающуюся соблазнить выгодного клиента. Или на мексиканскую художницу Фриду Калло. Ну, конечно, Машкины штучки и наверняка моим дорогущим шанелевским карандашом, раздражилась я. Но вид у собаки был такой одновременно вызывающий и нелепый, она до такой степени не подозревала о своей метаморфозе, продолжая изображать нормальную собаку, что я расхохоталась.