На следующий день в 601-й аудитории все заняли свои места – как в туристическом автобусе, когда первая поездка закрепляет за пассажиром нигде не прописанное, но само собой разумеющееся право претендовать на это сиденье до конца поездки.
Красавица оказалась почти тезкой – Мариной. Щедро отвесив полагающуюся порцию комплиментов за вчерашнюю телепремьеру – с горкой, я оказалась произведенной в пажи Прекрасной Дамы.
Через несколько дней я привыкла к снисходительно-покровительственному тону Марины: несмотря на всю свою величественную недоступность, она оказалась довольно открытой – даже спустя много лет язык не поворачивается ее так назвать – «девчонкой». Друзей в незнакомом городе у меня не было, а у нее, казалось, не было вообще. Природа сыграла с ней злую шутку, наделив красотой, не привлекающей, а отталкивающей.
Впрочем, отталкивала ее красота далеко не всех, а недостаток общения со сверстниками с лихвой компенсировали кавалеры, все больше – великовозрастные. Один из них и оплачивал ее курсы и индивидуальные занятия с лучшими университетскими преподавателями по всем дисциплинам.
–?Хуже всего история идет, – делилась она на лекции по истории, скользя взглядом по конспектам, как по меню в ресторане.
Историю читал грузный дядька. Он садился за стол, прикрывал глаза, но не засыпал, как казалось нам, в первые же минуты, а начинал рассказывать по памяти, лишь изредка приоткрывая глаза, чтобы убедиться, что слушатели бодрствуют. Никто, конечно, не спал – до экзамена оставались каких-то три недели. Скрипели старые деревянные стулья, бегали шариковые ручки по бумаге, шелестели тетради, мы вздыхали, утирали пот со лба: в раскрытое окно дул ветер, даже не с Невы, а, казалось, с Финского залива, но на улице стояла тридцатиградусная жара, под окном громыхали трамваи.
–?Я историей с его мамой занимаюсь, – на ухо сообщила Марина. – Она меня с ним познакомить хочет, но он все время поздно приходит.
–?Да ну? – делано удивилась я, хотя за прошедшую с моего приезда в Петербург неделю уже перестала удивляться.
–?Мы билеты проходим по Фроянову. Экзамен же университетские историки принимать будут. Своя школа!
–?Разве не по этим билетам? – забеспокоилась я и достала изрядно потрепанные листочки.
Марина пробежала глазами.
–?У меня другие.
–?Программа же одна!
–?А толкований много, – заметила Марина. – Если ты поступаешь в «большой» университет, то должна излагать историю по концепции Фроянова.
Я была вынуждена признаться, что не знаю не только концепции, но и кто такой этот Фроянов.
Тень легла на прекрасное лицо Марины. На мое лицо, наверное, тоже что-то легло, а то и село. Возможно, ледяная задница Морры: я онемела и застыла. Как померзшие цветы на клумбе Муми-мамы, так много сил положившей на то, чтобы зерно дало ростки, а потом распустились розы. Но пришла одинокая, не любимая никем Морра и села на клумбу, завороженная светом керосиновой лампы…
Зерна исторических дат надежно сидели в голове, но вот ростки и бутоны надо было срезать и выращивать заново – по профессору и декану исторического факультета Фроянову, пока на экзамене не срезали меня.
Оказалось, что Марина уже почти все прошла с репетитором. Конспекты ответов хранились в папке.
–?Можно посмотреть?
Марина ответила не сразу…
Оставшиеся три недели я дословно перекатывала конспекты, все больше напоминавшие мне ту самую запятую на экзамене по французскому языку.
Все то – да не то.
Почувствуйте разницу.
С собой эти записи Марина, конечно, не давала, но на курсах, пока историк в полудреме грузил нас знаниями, я успевала окучить по пять-десять билетов.
Только сейчас, почти двадцать лет спустя, я понимаю, что попала тогда на место Оли – настолько зеркальной оказалась ситуация, что я почти превратилась в Яло.
Творческий конкурс и сочинение я сдала на «пятерки», за французский получила честный «четвертак». Всю ночь перед экзаменом по истории я открывала наугад страницы учебников, перебирала лекции и, зацепившись взглядом за дату, рассказывала воображаемому экзаменатору все, что было с ней связано.
Днем с шестнадцатого этажа общежития на Кораблях Васильевский остров был виден как на ладони. Ночью подо мной расстилалось море огней во все широкое, без занавесок, окно с шаткой, прогнившей деревянной рамой.
Под утро я словно парила над городом – и молилась Ксении Блаженной, к часовне которой на Смоленском кладбище мы накануне сходили с Мариной, профессору Фроянову, имевшему особый взгляд на историю Древней Руси, какому-то неведомому божеству или силе, которая, казалось, дремала среди серых стен, дворов-колодцев, набережных, широких линий и узких проспектов и могла повлиять на мою личную историю.
Оставить здесь или гнать восвояси.
В таком экстатическом состоянии и отправилась я на экзамен, предварительно утрамбовав по укромным уголкам маленькие книжечки шпаргалок – формат собственного изобретения, образец упражнений в каллиграфии. Не то чтобы я собиралась ими пользоваться, но все же написала по развернутым конспектам краткую структуру каждого ответа – для спокойствия.
Сдавали на геологическом факультете, на Десятой линии.
У входа на геофак уже кто-то самозабвенно плакал. Значит, первая партия вышла.
Я ждала Марину, но та опаздывала.
На широкой лестнице роилась толпа – вторая партия. Я пристроилась в хвост, рассчитывая, что очередь дойдет не скоро, еще подышу перед смертью…
Но смерть не заставила себя ждать.
Двери в аудиторию раскрылись, и стало ясно, что она больше нашей 601-й – всем места хватит.
Я занесла руку над билетами.
Кто не помнит этот миг испытания судьбы?
Господи, помоги…
Помог.
Билет достался с издевкой, похожий на пирожок, всю начинку которого бухнули в один край: реформы Петра Первого и подвиг тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны.
Села за парту. Оценила обстановку.
Отвечать выходили в другую аудиторию. Тех, кто засиживался над ответами, подгоняли ходившие по рядам преподаватели. Абитура из первой партии почти вся уже ответила. Значит, скоро будут вытаскивать нас.
Петровская эпоха ожила и зашевелилась в голове. Даты, тезисы, аргументы – лист за листом.
–?Можно у вас еще бумаги попросить?
Четыре листа, на тружеников тыла останется.
Сидящий впереди парень и до этого беспокойно елозил, теперь оглянулся.
–?Эй, отличница… Помоги. Про Столыпина что-нибудь знаешь?
–?Отстань.
–?Пожалуйста!
–?Не мешай.
–?Буду мешать.
«Шпора» со столыпинскими реформами лежала первой в левой туфле или четвертой в бюстгальтере на правой груди. Улучив минутку, когда «надсмотрщик» прошел мимо и оказался у меня за спиной, я наклонилась почесать ногу и извлекла малюсенький, сложенный вдвое листочек – не то.
–?Дай, дай шпору, – молил и вертелся мой беспокойный сосед.
–?Отберут и выгонят.
–?А так выгонят за то, что не знаю. Не боись – не заложу!
Я погладила грудь, лихорадочно загибая листочки – первая, вторая, третья.
Есть!
Когда сотрудник приемной комиссии снова оказался к нам спиной, сунула шпаргалку соседу. Тот успокоился и застрочил.
–?Ну-ка, ну-ка, что это у вас такое? – заинтересовался преподаватель, курсировавший по соседнему ряду.
–?Это не мои! – громогласно заявил парень, когда его заставили встать и отобрали шпаргалку.
–?А чьи?
–?Ее!
–?У меня вообще другой билет, – лепетала я, когда нас обоих вели из аудитории. – Я сама все написала.
–?Ну, вот и нечего сидеть, идите сдавать, – оборвал меня препод, кивнул на дверь с надписью «Тихо. Идет экзамен!» и увел парня за собой.
Экзаменаторами оказались средних лет мужчина и неопределенного возраста дама, раздраженно водившая карандашом по ведомости.
–?Начинайте! – не глядя на меня, буркнула она.
И тут я отчетливо представила длинную красивую фразу из Фроянова, вернее, из Марининых конспектов – как раз про Петровские реформы. Она встала перед глазами со всеми запятыми, я помнила ее от первого до последнего слова. Это было отличное вступление для моего ответа на экзамене.