Я несколько оторопело разглядывал её «трофеи». Да-а, блин! Это ж надо так лохануться!? Передо мной лежала куча пластмассовых бус, заколок, перстней… и назвать «это» ценностью не смог бы даже самый жадный старьевщик. У нас даже на помойке можно достать гораздо больше ценностей одномоментно. Я как-то выпустил из виду, что тут главная ценность — пластмасса. Раз из нее делают деньги, то и самая дорогая она. То, что лежало на столе не надела бы ни одна селянка, даже в самом глухом углу моей прошлой родины.

— Попадос…

— Пластмассовые бусики…!!!? — было видно, как от негодования у Юльки перехватило горло. — Бусики… — это ценность?! — она в величайшем негодовании пнула ножку стола. — Я тобой попозже поговорю.

Она гордо развернулась и двинула куда-то в другой конец двора. Титаническим  усилием она сдержалась и не стала устраивать скандал посреди двора — на потеху многочисленной публике.

— …может, ей нужно было предложить посетить «оружейку»? — прервал затянувшее молчание Баярд.

— Думаю это бесполезно, шевалье. Лишить женщину золотых украшений, которые она мысленно примерила и стала считать своими… это, пожалуй, тоже самое, что отнять у неё их на самом деле.

— Что-то ты загрустил?

— Я не грустный, я трезвый.

— Тогда надо выпить.

— Согласен, шевалье. Человек приходит из небытия, и уходит в небытие… И разве это не повод – выпить двум благородным людям между двумя такими знаменательными событиями? "А вотр санте"![6] — предложил я, и мы подняли кружки.

Пока двое благородных донов предавались вполне заслуженному отдыху, остальная «компания» пришла в себя и рассматривала нас. Говорить им запретили, а ослушникам тут же объясняли пагубность и помощью подручных средств. Смотрели в нашу сторону с всякими разными выражениями на лицах. Ненависть, равнодушие, злоба…

На мой взгляд, мы сильно напоминали немцев на Великой Отечественной, как их показывают в кино. Сидят двое чинно-благородно выкушивают вино из лафитничков, закусывают и ведут высокоумную беседу. (Не буду врать — это мне чем-то сильно нравилось).

— Эй! — я пощелкал пальцами. — Ты… — принеси стулья и ещё один стол. А вам шевалье — опять возглавлять Трибунал.

Он как-то странно посмотрел на меня. Мы встали и отошли подальше, чтоб поговорить без помех.

— Да, и долго не заморачивайся,— это я проговорил еле слышно. — Приговори воинов к смерти.

Брови рыцаря в негодовании и изумлении взлетели:

— Зачем?

— Так надо! Сделай — и тебе понравится. Ты что думаешь, если бы я хотел их всех убить — я стал бы с судом заморачиваться? Я бы вывел их подальше — и сам бы их кончил, чтоб вам не мараться. Да, и прояви фантазию — не всё ж вешать? Сдирание кожи… четвертование… разрывание конями… Дай им вкусить э… и прочие прелести имперского судопроизводства.

— Как-то это не благородно…

— Ой, я тебя умоляю. Можно подумать, тебе посмеяться не охота. И главное, остальным ничего не говори.

— Ну, не знаю…

— Не нравится, давай я Чику — Председателем назначу…? Ща я ещё пару моментов озвучу людям и начинай. Главное пафоса побольше.

Суд прошел прекрасно — с выдумкой и огоньком. Поставили стол. За него уселся Трибунал — Баярд, Дрег и один из солдат. Сидящие на мощеных камнях двора пленные весьма мрачно поглядывали на нас, тихо переговариваясь. Ожидали решения своей судьбы.

— Ты! — палец рыцаря указал на ближайшего. — Имя?

— Гогрид Плешивый, Ваша… э…

— К Председателю Трибунала обращаться — Ваша Честь!

— Ваша Честь…

— Кто таков?

— Я — простой воин Ваша Честь…

— Гогрид Плешивый  — виновен! Приговариваешься к повешению!

— Ты…? — длань судьи Трибунала простерта вперед, глаза его пылают праведным гневом и кажется, что за его широкими плечами развевается плащ с малиновым подбоем.

— Шенго Гарез, Ваша Честь…

— Кто таков?

— Я — десятник, Ваша Честь…

— Виновен! Четвертование!

— ….

Картинка — сюр. Пока идет суд, большая сволочь — Наместник, сидит за столом и с удовольствием попивает вино — щурясь как довольный кот при объявлении очередного приговора. Не успевшие к началу шоу соратники, стоя чуть дальше с большим недоумением взирают на это действо. Как только объявляют приговор, солдаты хватают очередного неудачника, отсаживают в сторону и заодно прихватывают ему и ноги петлей — во избежание. Приговоренных уже человек тридцать. Наконец очередь доходит до слуг.

— Женщин… освободить. Non-combattants[7], — кратко формулирует рыцарь. — Ты. Кто таков?

— Оська — конюх я, Ваша Честь…

— Двадцать плетей!

На лице конюха парня лет двадцати такое облегчение, что можно подумать ему шоколадку дали вместо наказания. Слышен ропот и разнообразные проклятия в проклятия в адрес столь жестокосердного судьи. Один клоун начал разоряться конкретно про рыцаря. Я встал и подошел к полусидящему парню. Тот естественно переключил внимание на меня. Было видно, что парень расстроен. Но не тем, что предстоит умереть — с этим он смирился, а вот способ его категорически не устраивал. Вот почувствовал я это — и все тут.

— Самый говорливый?

— Да! — с вызовом уставившись на меня, ответил он. — За что нас так?! Звери вы! Видать не врали, что вы от Императора. У нас отродясь так не казнили. Сука — ты! …! — и дальше по матушке, от сердца.

Было понятно, что он ищет легкой смерти. Я медленно достал «Осу» и выстрелил. Его тело выгнуло дугой и заколотило. Остальные мгновенно опасливо отодвинулись.

— Разговаривать надо вежливо, — скучным голосом произнес я, информируя остальных. — Всем молчать! А вот легкую смерть ещё надо заслужить. Тот, кто расскажет мне, что-то интересное про свое бывшее начальство — может на это рассчитывать. Желающие есть?

Нашлись, трое.

— Этих посадить отдельно, — я кивнул в сторону хлева. — Продолжайте уважаемый Председатель, — я снова сел за стол.

Народ смотрел на все происходящее со здоровой долей страха. И теперь все распоряжения выполнялись бегом. Слугам прописали плетей, женщин помиловали. Теперь они стояли в ожидании. Чика контролировал процесс подготовки к экзекуции. Палач и двое слуг притащили здоровую лавку, и устанавливали её для порки. Наконец, дошла очередь и до благородных пленников. Они лежали не на камнях, а на попонах.

— Может их судить отдельно? — вопросительно посмотрел на меня Баярд.

— Перед волей Императора все равны, — равнодушно сообщил я. — Можно Вас попросить господин председатель подойти ко мне?

Рыцарь подошел.

— Короче, повара отдай мне. Остальных — помилуй. С возвращением всех привилегий.

— Зачем?!

— Посмотрим насколько они — благородные и как любят и ценят своих людей. Баронесса — дура, это понятно. А вот реакцию остальных — надо посмотреть. Нам союзники нужны, а не кучка трупов. И в конце объяви, что правом помилования — обладает только «Голос Императора».

— Кровь Христова! — вполголоса выругался Баярд. — Ты хитроумен, как генерал иезуитов.

— Ты посмотри на наших, только незаметно. Как переживают… а? Красота!

Да, на наших стоило посмотреть. Чика добыл на кухне какие-то ржавые тесаки и ножики, после чего посадил оруженосца шевалье Гела за работу — точить их. Тот, потрясенный таким коварством рыцаря, которого он уже начинал любить, едва не плакал, когда вжикал железом для казни по точильному камню. Сам же Чика, то пальцем проверял остроту «инструмента», то поглядывал с вожделением на пленных… На мой взгляд он переигрывал, строя настолько кровожадные рожи. Но когда я посмотрел на пленных, понял, что телевидение со Станиславским сюда не добрались —  эти верили. Да и барон покойный был сволочь ещё та. Правда, без наших «столичных изысков». Юлька с нескрываемой злобой зыркала на меня, как будто я уже собственноручно пленников разделал и схарчил… Да еще и с особой жестокостью.

Отче, молился… Может за меня, …а может за души пленников?