Алена в спешке собиралась. Она смахивала со стола в сумочку косметику и время от времени вытирала рукой текущие по лицу слезы. Гордеев подошел и попытался погладить Алену по плечу.

— Отстань. — Алена не намерена была так просто сдаваться. Но если бы Гордеев извинился и поклялся быть верным, она, может, и осталась бы. Гордеев этого не понял и вместо извинений попытался изложить свою версию:

— Ленок, у меня с Лизой ничего не было…

— Да? Сам рассказывал! И на кушетке с ней ничего не было?.. И на руках ее не тащил?.. — Возмущению Алены не было предела. — Меня-то небось на руках не носил!..

— Это было бы для меня, пожалуй, трудновато, — попытался пошутить Гордеев и обнял Алену.

— Ну ты, Гордеев, и гад. — Шутка оказалась неудачной: Алена комплексовала по поводу своего якобы избыточного веса. Она вывернулась из объятий Гордеева, с размаху влепила ему сумочкой по лицу и выскочила в коридор. Удар был столь неожидан и силен, что свалил Гордеева, здорового мужика, на диван.

В голове шумело. Перед глазами плыли не то звездочки, не то птички. Он слышал, как Алена в прихожей надевает сапоги и куртку, но останавливать ее не стал. Когда хлопнула входная дверь, Гордеев поднялся с кушетки. Он достал с балкона оставшиеся куски картона и поплелся на кухню заделывать очередную пробоину в окне.

«Нет худа без добра…» — подумал он.

На сегодняшний день лимит происшествий для Гордеева был, похоже, исчерпан. Он даже ни разу не попал в пробку, пока добирался до Пушкинской площади. Лиза Варганова уже ждала его. Рядом топтался ее «ангел»-телохранитель в кожаной куртке и без головного убора. Было морозно, и уши «ангела» приобрели багровый оттенок. Если бы Гордеев задержался, то «ангел» вполне мог остаться и без ушей.

Гордеев не захотел оставлять машину на Пушке, поэтому Лиза перебралась к нему в машину. Телохранитель вел служебную машину следом. Маленький кортеж проследовал на Рублевское шоссе и направился к государственной даче, которую в администрации президента выделили восемь месяцев назад для Варганова.

— Я вас оставлю одного ненадолго. — С этими словами Лиза выскользнула за дверь, не дав возможности Гордееву хоть что-то ответить.

Оставшись в одиночестве, Гордеев с интересом осмотрелся. В кабинете Варганова витал «культ водки». На стенах висели старинные гравюры, лубки и фотографии, так или иначе связанные с историей винокурения в России, — литографии портретов каких-то царей и царских чиновников. На полках стояли книги, посвященные водке: от популярных исследований Похлебкина и Пыжова до сугубо научных монографий по химии и технологиям винно-водочного производства. Гордеев пролистал одну из монографий. Кроме формулы спирта, известной еще из школьной программы, он не нашел больше ничего любопытного и поставил книгу на место.

В огромном стеклянном баре, занимавшем едва ли не всю стену, стройными рядами красовались бутылки всевозможных размеров и форм. И все они содержали, как смог понять Гордеев, водку. Не только русскую. На всевозможных языках только одно слово легко узнавалось — vodka. Варганов, судя по всему, любил порядок. Бутылки были расставлены по алфавиту, начиная от ангастуры из апельсиновой кожуры до грузинской чачи и альпийской водки энпиан. Были здесь китайские ханшина и маотай и японская рисовая саке, мексиканские текила и мескаль, бразильская кахаса из сахарного тростника, турецкая финиковая рака и изюмная пейсаховка из Израиля, бунеками и бренди, голландские можжевеловые женевер и щидам, яблочный кальвадос из Франции и германский вишневый киршвассер… Были бутыли и «мерзавчики», содержавшие напитки такие экзотические, о которых Гордеев не только не слышал, но и не подозревал…

«Пожалуй, пора прекращать экскурсию, а то назавтра голова от всех этих названий будет болеть хуже, чем от похмелья». Гордеев напряг всю волю и решительно отвел взгляд от бара с соблазнительными напитками и, чтобы лишний раз не искушать судьбу, отошел подальше от бара, к камину. Здесь тоже было на что посмотреть. На каминной полке располагались всевозможные стеклянные и металлические стаканчики и сосуды; Внимание Гордеева привлекла красная граненая бутыль четырехугольной формы с коротким горлом. На боку бутыли распластались царские двуглавые орлы.

— Интересно, а это что за штуковина?.. — Гордеев взял бутыль в руки и повернул к свету. Грани заиграли всеми цветами радуги.

— Это щтоф, — раздался за спиной Гордеева мужской голос. От неожиданности Гордеев едва не выронил бутыль. — Осторожнее, это гордость моей коллекции. Осьмнадцатый век, так сказать. Добрый вечер, Юрий Петрович, рад снова с вами встретиться.

Гордеев немного смутился, поставил осторожно штоф на место и повернулся к двери. Варганов вполне искренне улыбался Гордееву, твердым шагом подошел к камину и протянул руку. Крепкое рукопожатие всегда импонировало Гордееву. К тому же ладонь Варганова была сухой и теплой, что, по мнению знатоков, свидетельствовало об открытом и честном характере.

— Добрый вечер, Виталий Викторович. Я тут ознакомился немного с вашей коллекцией…

— Для того и собирал, чтоб другие смотрели. — Варганов взял в руки небольшой медный стакан. — Вот это чарка. Помните, как в оперетте поют: «Эй, гусар, пей вино из полных чар». А в чарке меньше ста тридцати граммов. Сколько, спрашивается, гусару надо выпить чарок вина, чтобы дойти до известной кондиции?

— Гусар-то русский?

— Будем считать, что русский.

— Тогда много. Сначала, как водится, выпьет сколько хочет, затем сколько может и напоследок — сколько осталось. Вот если бы не вино было, а водка… — Гордеев на минуту призадумался. — Ну тогда наш гусар выпил бы еще больше.

— Известное дело, это только шампанское из туфельки пьют, — усмехнулся Варганов, — а водку — из кавалерийского сапога. Кстати, знаете, как водку до революции называли? «Хлебное вино». Слово «водка» только в простонародье использовалось, его в широкий обиход большевики ввели в двадцатые годы. Так что гусары из оперетты вполне могли и «хлебное вино» потреблять.

Варганов жестом пригласил Гордеева сесть в глубокое кресло возле камина. Сам Варганов подбросил пару сосновых поленьев в камин и устроился напротив Гордеева. Веселые язычки пламени быстро охватили новые дровишки. В кабинете уютно пахнуло сосновой смолой. Гордеев давно не испытывал такого умиротворения и спокойствия. От Варганова исходила твердая, непоколебимая уверенность, словно и не собирались над головой этого человека невесть откуда тучи.

— Все равно чаркой пьяным не напьешься, — продолжил разговор Гордеев.

— Ну это была московская норма разового приема «на грудь» на Руси. А где раз, там еще раз и еще много-много раз. А чарку чаще использовали не для выпивки. Это была мелкая мера водки.

— А самой крупной была бочка, что ли?

— Она самая. Когда на Руси ввели стандарт, то в бочку входило сорок ведер, в самом же ведре было десять стоп или сто чарок. Ну, по-нашему, чуть больше двенадцати литров. Основной мерой это самое ведро и было. Почти до конца девятнадцатого века водку продавали только на вес, ведрами.

— Это я понимаю, — усмехнулся Гордеев. — Бутылка не ведро, много из нее не нальешь!

— Все гораздо проще. До середины девятнадцатого века бутылок в России почти не было, вот и разливали по ведрам. Одно ведро с водкой должно было весить не больше тридцати фунтов. Если больше, то водка явно была разбавлена водой…

— Со всеми вытекающими для нерадивого продавца последствиями… Эх, если бы сейчас водку на вес продавали, — мечтательно произнес Гордеев.

— А литрами водку считать стали большевики. Кстати, они же и размер дореволюционных бутылок уменьшили до пол-литра. И денег больше в казну поступает, и на водке экономия.

— Я слышал, что московский мэр нашей злодейке, с наклейкой пятьсот лет отмечать собирается…

— Мэр — он мэр и есть. Его дело в кепке ходить, — усмехнулся Варганов. — Опоздал он как минимум на четверть века с этим юбилеем, а то и побольше промахнулся. Это как считать…