Проходит полчаса, и революции откладываются. Телевизионные антенны вспарывают брюхо чернильно-черным облакам. Издалека крыша церкви Мадлен напоминает сцену из диснеевских «Котов-аристократов». Эта маленькая, клюющая носом компания сильно смахивает на собрание короткошерстных черногрудых уличных котов. Они не мурлыкают. Так, мявкают… их и гонять-то не за что.

Фаб растянулся на спине. Он смотрит в хмурое небо.

– 24 февраля 1987 года звезда Сандулеак 69-202 взорвалась в районе Большого Магелланова облака в ста восьмидесяти тысячах световых лет от Земли. Если бы эта сверхновая взорвалась чуть ближе, допустим, на расстоянии десяти световых лет, Земля мгновенно погибла бы. Сгорело бы все: животные, растения, биосфера. 24 февраля 1987 года могло стать последним днем этой планеты. Чем вы занимались 24 февраля 1987 года? В ответ – всеобщее молчание.

– Маленький шарик с маленькими зверушками – людьми – испарился бы, – иронизирует Ари.

– Ах, если бы так! – вздыхает Марк. – Не выпендривались бы тогда все эти умники – Пруст, Джойс, Селин… Их писанина сгинула бы на веки вечные! Нечто объединяет эту компанию в единое целое. На вечеринке каждый из них был одинок среди остальных, а сейчас они становятся командой. Томление духа не есть бесплодная игра: каждый из них ждет, что товарищ поделится с ним печальной и поэтичной историей; наступил тот редкий момент, когда время останавливается и любой может почувствовать себя несчастным, сохраняя при этом полную невозмутимость. Не каждый день переживаешь конец света.

Площадь Мадлен и улица Руайяль перетекают в улицу Тронше, а ресторан «Фошон» стоит напротив кафе «Эдиар». Франсуа Миттеран правит Францией уже больше десяти лет. В это время суток мало что происходит. Группка полицейских изучает урон, нанесенный окрестным бутикам. Раздосадованные, они срывают злость – словесно – на слишком ярко накрашенных дамочках, сидящих в своих машинах с папашками из Везине. Потом легавые исчезают в сверкании мигалок.

– Смотрите, – восклицает Жан-Жорж, – Блонден не умер! И верно: посреди мостовой несколько гуляк, вообразивших себя тореадорами, сняли пиджаки, превратили их в мулеты и укрощают машины, едущие в сторону бульвара.

Спускаясь с крыши, Ондин ломает каблук. Когда-нибудь они смогут рассказать детям, какая бурная у них была молодость.

– Спустить воду! Спустить воду! – скандирует компания, вернувшаяся в клуб. Они знают, что в «Нужниках» оборудован гигантский слив, и считают, что настал идеальный момент, чтобы Жосс Дюмулен привел систему в действие. Отравившись кислородом, они торопятся «подлечиться».

– Спустить воду! Хотим СПУСТИТЬ ВОДУ!

Жосс покровительственно улыбается им, как палач, у которого приговоренный к смерти требует последнюю сигарету. Он пожимает плечами и тянет за рычаг. Мольбы услышаны.

В мгновение ока разбушевавшиеся безумцы скинуты на дно унитаза. Вода с утробным ревом устремляется из труб. Все барахтаются по горло в пенистой воде, стекающей по желобам, словно искрящаяся магма. Публика купается в паническом восторге.

Вот оно – завершение праздника: бурный апокалипсис, последний транс, отрезвляющее обливание. Марк клянется завязать с хождением по клубам, Бойня, резня, он тонет. Пузыри позора. Slime на Smiley. Горечь кислоты. Маски сорваны.

Прилив вдохновляет его. Барахтаясь в мыльной пене двухметровой глубины, он жаждет воздуха и каламбуров, натыкается на фригидных наяд. Ему нет дела до исхода этой мыльно-купальной оперы. Триста обезумевших от экстаза гостей застят ему дорогу Марк Марронье – не Эстер Уильямс. Он выныривает из водоворота, как чертик из табакерки.

Марк отдается на волю течения, оно несет его, качает и баюкает, он смеется как безумный, испытывает бесконечный оргазм, волшебный обморок, управляемую невесомость. Ему чудятся звуки «Dies Irae», пение сирен во время пересечения им Стикса. Его язык лижет чужие языки, ладони тискают чьи-то сиськи: конопляная жвачка забирает всерьез. Который час? В каком мы городе?

Ему бы сейчас жевательную резинку, чтобы не скрипеть зубами! Скорее всего, следующую книгу он назовет «Пситтацизм и приапизм». Он признает себя виновным во всем. Десять новых альбомов Принца уже записаны, но никогда не выйдут. Краткосрочные процентные ставки вскоре начнут снижаться. Если выпить пять рюмок «Бейлис» и отлакировать стаканом «Швепса», желудок взорвется. Марк может на пару секундочек зажмурить глаза, никто ему не помешает.

«Я дрейфующий дредноут. Я – комета, лунатик, мне сделали трепанацию черепа. Я – клоака, кахексия, атаксия, атараксия, бум-бум-ах.

Жидкое электричество пробуждает гетер и побуждает их к мезальянсу – бум-трах-тарарах.

Then then cockney весьма гидравлический на сладостном хрипе справа налево – трах-тах-тибидох-ох.

В турецких банях тук-тики-так-ик-ик озера очищения хмельных сосок протекают до дна метастазами и подгоревший желатин на дионисийском купоросе – грррум-будум-гррум.

Вот, звучащие облака уже и паучихи с округлыми болотистыми сиськами трам-пам-пам-тарарам.

Существование предшествует пирсингу – тум-тудудум-дум. Свинцовый сон внутривенно сон – дзинь-динь-динь. От скотча до потолка подскочишь – дин-дон-дон-дин-дон-дон.

Поезд-беглец, стоит смежить веки – черная дыра, пропасть, бездна ментальная Ниагара – тотальное затмение – вжик-вжик-вжик. Артериальное раскачивание, прыжок в воду, нейтронный пентотал пидимпадам-пумп и вззздам.

Отслоение сетчатки и обоев – чпок-чпок-чпок. Я интерактивная дека, микшерный пульт, насыщенный, плавкий, отсоединенный– бззбззбззбззбззззз.

Замораживание, я криогенизируюсь, как только захожу в дом, запираюсь в морозильнике, решено, я буду первым homoбургером. Источник всех моих печалей: Я не есть Иной. Я не есть Иной. Я не есть Иной. Я не есть Иной.

Dance Dance Dance or Die».

Очнувшись, Марк обнаруживает себя лежащим на самой красивой девушке в мире. Они спали возле звуковой колонки, убаюканные децибелами. По соседству переодетый женщиной мужчина вопит: «Eat my cunt!», но гормоны его явно поизносились.

– Здорово весело, правда? – говорит Марк.

– Какая жалость, что за этиловую кому не платят медицинскую страховку, – отвечает девушка-матрас.

– Я долго дрых? Девушка что-то говорит, но Марк не схватывает/ потому что:

1) в уши ему попала вода,

2) Жосс делает музыку громче,

3) возможно, девушка ему вовсе и не отвечала.

Уровень воды на танцполу понижается. Из клуба выносят тела утопленников. Уцелевшие организуют конкурс мыльных коктейлей. Праздник еще не кончился.

Фаб восклицает:

– Слоновоподобное пати! Диджей стабилизует данс-холл! Измерение вечности! Техноделические сирены!

– Ты прав, Фаб, – восклицает Ари, – по мне, так эта вечеринка на грани фола!

– Yo, ты прав, man! Настоящая Ниагара-Фоллс! Идет подсчет выживших. Лулу Зибелин, потерявшая сознание, покоится под грудой человеческих тел: среди них голый по пояс кутюрье Жан-Шарль де Кастельбажак, братья Баэр, придающиеся инцесту, младенец Хардиссонов и Гийом Раппно, голый от пояса. Группа «Дегенераторы» вновь извергает потоки шума на головы измочаленных посетителей. Жосс Дюмулен рыскает среди публики. Девушка-матрас позволяет Марку целовать себя в разные места. Он шумно дышит ртом. У него все сильнее болит живот: интересно, прорезалась язва двенадцатиперстной кишки или это первые симптомы надвигающегося кризиса среднего возраста?

Эта девушка… Марку кажется, что он ее знает. Он ее где-то видел. Она вертится у него на кончике языка (в буквальном и переносном смыслах). Она такая нежная, такая успокаивающая… Такая логичная, такая очевидная… Нет ничего приятнее, чем проснуться на женщине, которая обвязала шнурком свою хрупкую шейку, словно это муаровая лента… Марк полагал, что ищет нимфоманку, а на самом деле искал девушку хрупкую, утонченную, спокойную, безмятежное видение, счастливую любовь… Эта женщина исцелит его… Она держит мокрую голову Марка в своих руках, ее пальцы теребят его волосы… Возможно, потому, что они успели заняться любовью в воде, кто знает?.. В такой сутолоке все могло случиться. Какой прекрасный подарок… Марк чувствует, как его сердце стучит в ее прекрасные груди… Да, это она, та, которую он искал… Он умиротворенно закрывает глаза, потому что ЧТО-ТО подсказывает ему: она не уйдет.