Увы, оставалось то, что остается всем, кого зачерпнули сачком для ловли человеческих пиявок, всем, чей сапог накрепко застрял промеж двух неподъемных скрижалей кармы. Оставалось попытаться сбежать. Где он, этот вольный край, Chiortovy Kulichki?
Сен-Поль плохо представлял себе, как нужно это делать – бежать от опасности – хотя в общем, как обычно, все было ясно. Правильно скрепленная последовательность «приуготовления» – «дополнительные приуготовления» – «собственно бегство» в теории гарантировала спасение. Но многие опции в ней пока не были правильно выставлены. Нельзя было вот так, вот сейчас, покинуть насиженное место.
Неопределенной оставалась конечная станция, неизвестным – имя убежища. От бывших друзей, как водится, бегут к бывшим врагам. Врагов у Бургундии валом – выбирай на вкус, все равно пожалеешь и все равно будет уже поздно. Это как с женщинами: из толпы одинаковых нужно выудить одну, чтобы затем какое-то время считать ее самой подходящей. Сен-Поль запустил руку в рейтузы и погладил себя, настрадавшегося.
Волос на столе невзначай стал пахнуть Гельмутом – жженым салом, старым вязом и ржавчиной. Сен-Полю показалось, что пока он так лежит, волос успел свернуться пригласительной удавкой. Стоп. Дворян не вешают. Под рейтузами, где поначалу царил полный штиль, пришли в движение соки. Размышления продолжались. В чем его могут обвинить? В том, что он, как распорядитель, устроил все так, что Мартин убился. Все свидетели «устроений» мертвы, кроме Жювеля, чтоб он сдох. Но может еще кто-нибудь видел, как он нес тело через лесок? Как он стоял над мальчиком и читал надпись на коре? Какой-нибудь грибник, лесник, дух источника? А вдруг этот Гельмут не так христианен, как выглядит, и не погнушается обратиться за помощью к… Чтобы покончить с навязчивыми тевтонским мыслеобразом, Сен-Поль хотел было осенить себя крестным знамением, но его правая рука, его десница, была занята. Она жалела Сен-Поля, вздымая айвазовскими волнами добротные шерстяные рейтузы зеленого цвета, цвета влюбленности. Креститься левой нельзя. Да и вообще делать обе эти вещи одновременно, попеременно или непосредственно последовательно представлялось Сен-Полю кощунством.
Над графом, как летучие акулы над Летучим Голландцем, кружили мысли о бегстве.
Из врагов Бургундии Сен-Поль отдал предпочтение французскому вождеству под началом Людовика. В Дижоне несчетно раз крыли матом Париж, французские порядки и французского государя. Это означало, что в Париже не так уж дурно. К примеру, султана Мегмета с его языческой бандой поругивали умеренно. Итальянских дожей[88] вспоминали часто, но склоняли редко, оправдывая это тем, что в Италии люди устроены иначе, на манер антиподов, а значит им, наверное, лучше быть под дожами. От тоскливой степенности англичан и их угрюмых, свинцово-мерзостных междоусобий у Сен-Поля, имевшего библейские россыпи английской родни, с детства сводило скулы. Итак, бежать к Людовику.
Дыхание Сен-Поля стало вкрадчивым и частым. К Людовику! При всех «за» это все равно что бежать к Гаю Калигуле. Сен-Поль исполнился самосостраданием и задул свечу – он помогал себе как мог, но облегчение не приходило. Наверное, свет мешал, решил он. Под рейтузы отправилась левая рука, также отменно милосердная.
Беглецу положено снестись с врагом бывших друзей посредством письма. Это особый текст, он вне географии, вне истории.
«Здесь плохо, здесь меня притесняют и не ценят. У вас все лучше, и мне по душе ваш мудрый образ правления. Я готов служить вам. Падаю в ноги. Возьмите меня к себе. Я полезный, хороший мальчик». К этому следует приложить трехэтажные формулы вежливости, неуклюжие книксены и несуразные описочки (у них своя роль – свидетельствовать о волнении корреспондента, его чистосердечном трепете, о том, что письмо не замусолено рассудочным расчетом, а, напротив, есмь вдохновенный крик души).
Та голова, с которой упал волос, исполнена флюидов мщения, да и сам волос тоже. Сен-Поль бросит его в огонь, нет, вышвырнет на помойку, но не притрагиваясь руками – руки у него заняты. Затем заберет самое дорогое и ускачет в Париж. Пусть разбираются сами, кто убил Мартина, где, за что и зачем. Но самоустраниться можно будет не раньше, чем Людовик призовет к себе своего блудного сына, графа Сен-Поля. Не раньше, чем ему будет дозволено свить гнездо у ног справедливого и мудрого монарха. Стало быть, придется ждать ответа. Бегство – это то, чего еще нужно дождаться. На глаза Сен-Поля навернулись слезы, и пролил он семя свое на все и вся, обернувшееся столь скверным образом.
Слуга, поспешивший на вызов, отнес рейтузы прачке. Перо Сен-Поля возносило скрипучие похвалы Людовику.
– Я пришла, потому что говорили – вас интересует, кто убил Мартина.
Гельмут покосился на девушку и сделал согласительный жест вроде «говорите дальше, не останавливайтесь».
– Так я правильно понимаю? Интересует?
– Это в общем верно… ну а кто вам сообщил? Или это… впрочем, ладно, продолжайте, – Гельмут, как и все рыцари Ордена, с трудом включался в беседы со шлюхами. Даже деловые.
– Говорят… мало ли кто, знаете, говорит, важно, чтобы это была правда. Так?
– Разумно, продолжайте…
– Если вас интересует, то я, конечно же, знаю, кто его убил. Это очень просто – всегда найдется кто-то, кому кто-то не по душе. И вот этот, кому не по душе другой, в один прекрасный момент гоп – да и перережет веревочку, например. Ну это так, к слову. Впрочем…
– Что?
– Ну, впрочем, например, я даже знаю кто это был, кому не по душе был, скажем, Мартин. Это интересно?
Гельмут старательно выражал одобрение и поощрение. Конечно, это очень интересно, даже если полная чушь.
– Говорите что знаете, а я отвечу, интересно или нет. Быть может, ваши сведения тривиальны или общедоступны?
«Триви-тривиальны?» Франсуаза почувствовала, что ее собираются надуть.
– Нет, они полезные. Я слыхала, что за полезные сведения полагается денежка. И я, конечно же, очень интересуюсь ее размерами. Скажите честной девушке, какие размеры?
– Пятьдесят флоринов, если укажете убийцу и сможете доказать. И ничего – если нет. Понятно? – пригласив Франсуазу следовать рядом, Гельмут двинулся по дорожке вглубь парка.
Двести шагов туда, двести десять шагов назад, десять шагов в жертву анизотропии пространства,[89] усталости, небольшому подъему. Пятьдесят флоринов?! Как же, как же, достанет и двадцати. Разве что если докажет, что убийца Филипп или Карл – лучше всего если Карл. Пятьдесят флоринов!
Франсуаза трезво взвесила свои шансы в этих торгах и обиженно поджала губки.
– То есть вы мне не заплатите. Ладно. Я скажу, кто убил Мартина, а доказывать ничего не буду. Если вам интересно – платите двадцать флоринов, тогда я скажу еще зачем и почему. Не хотите – не надо.
– Кто же, по-вашему, убил Мартина?
Франсуаза смолкла. С тем же дальним прицелом молчит учитель, спросивший у класса: «В каком году почил герцог Карл Смелый?». И только, садонасладившись озадаченным сопением и дежурными шутками вроде «А я и не знал, что он болел», упоенно возвещает: «Ну конечно же в одна тысяча четыреста семьдесят седьмом году».
– Ну конечно же Сен-Поль, – выдала Франсуаза.
Вместо того, чтобы хлопнуть себя широкой ладонью по широкому лбу со словами: «Как это я сразу не догадался?!», Гельмут повел головой из стороны в сторону, словно это движение позволяло ему лучше впитать и равномернее распределить информацию между клетками мозга.
– Сен-Поль. Хорошо.
– Ну так что, – Франсуаза раскрыла ладошку, – двадцать флоринов мне?
– Говори дальше.
– Так. Граф Сен-Поль убил Мартина. Он ревнивец, это хорошо известно и без меня. Сен-Поль, я имею в виду. Его подруга Лютеция, Вы знаете ее? Так вот она заодно и моя подруга не в том смысле разумеется что подруга Сен-Поля но она очень доверяет мне поскольку мы с ней в молодые годы были ну работали что ли вместе то она до сих пор мне все говорит это порой интересно так она когда фаблио было в самом разгаре а Мартин еще был жив то говорила мне как они ну вы понимаете с Мартином словом как она спала с Мартином хотя он совсем был мальчишка она говорит он влюблен был в нее без памяти ну вы знаете когда совсем еще мальчишка ему было так просто влюбиться но она говорила он ух был силен в постели ну постель то у них понятно в кустах была но он ее всю измучил такой он был горячий маль…
