На плетеной кушетке под высоким окном развалясь возлежал полный светловолосый молодой человек, читавший «Уэйкфилдского викария"note 23. Джентльмен являл собою мужскую копию леди Кемпбелл, и, несмотря на то, что лицу его недоставало ее красоты и магнетического обаяния, он все же, как и его сестра, обладал фамильной способностью располагать к себе людей. С первого взгляда на него становилось ясно, что он ленив и добродушен, самыми серьезными в жизни занятиями, вероятнее всего, считает скачки, петушиные бои и охоту на лисиц. Менее очевидным представлялось то, что он проявляет интерес к политике и переживает за судьбу колоний.

При появлении Лэтимера мистер Томас Айзард — так звали молодого человека — отложил книгу в сторону и подавил зевок.

— Я начал за тебя беспокоиться, — сказал он.

— Почему? Который час? — Задавая эти вопросы, Лэтимер уже посмотрел на стоящие в углу напольные часы в ореховом футляре. — Пол-шестого. Боже мой! Я и не думал, что уже так поздно.

— Должно быть, приятно проводил время.

— Приятно! — Лэтимер плюхнулся в кресло и коротко рассказал обо всем. — Видишь, — заключил он, — я не преувеличивал опасность ареста, хотя не думал застать там капитана Мендвилла.

Том бросил на него мрачный взгляд.

— Было бы странно, если бы его там не оказалось. Этот галантный капитан ездит туда чуть ли не каждый день.

— Почему же ты меня не предупредил?

— Ты сделал бы свои выводы и назвал бы меня лжецом, вероятнее всего. А мне, Гарри, хоть убей, не хотелось с тобой ссориться даже из-за самой что ни на есть распрекрасной представительницы женской половины человечества.

Ровно год тому назад его бросила жена — сбежала с каким-то французским дворянчиком, случайно осчастливившим колонию своим посещением. Жена его была сущей мегерой, изводившей его все два года супружества, и потому ему следовало благодарить судьбу после этого события, но душа человеческая непостижима: вместо этого он негодовал и молился о наступлении того дня, когда сможет вызвать на дуэль и убить француза, оказавшего ему воистину величайшую в жизни услугу.

Об этой истории мы вспоминаем только для того, чтобы пояснить читателю, что Том Айзард был самым неподходящим советчиком, какого только мог найти Гарри Лэтимер.

— Н-да-а, — протянул Лэтимер; в его глазах промелькнуло неприятное воспоминание, но он заставил себя отбросить тревожные мысли. Голос его стал будничным. — Миртль нежданно обнаружила, что не может выйти за человека, сомневающегося в непогрешимости короля Георгаnote 24. Поэтому она отдает предпочтение красному мундиру, имеющему честь служить его всемилостивейшему величеству. Что ж, сие логично.

— Логично! — поперхнулся мистер Айзард. — Слыхано ли, чтобы женщина вела себя логично? Обыкновенный расчет — вот что это такое, Гарри. А коль скоро это так, то не стоит убиваться. Я рад, что ты воспринял все так спокойно. Я ведь писал тебе как-то, что Мендвилл, если ему повезет, может в один прекрасный день стать графом Челфонтским.

К его удивлению, Гарри накинулся на него с внезапной яростью:

— Что, черт побери, ты хочешь этим сказать?

— Боже милосердный! Разве ты говорил не о том же?

— Ты думаешь, я подозреваю Миртль в корысти? Что она продает себя за титул?

— Можно подумать, такого никогда не бывало от сотворения мира.

— С такой женщиной, как Миртль, это невозможно.

— Сдается мне, Гарри, у тебя маловато жизненного опыта, — сказал Айзард тоном умудренного старца. — Женщины — это самые…

— Буду премного благодарен, если ты обойдешься без обобщений. Не может мистер Томас Айзард быть наставником по части женщин.

— Ей-Богу, не может! Уж больно предмет неблагодарный. Хотя пример упомянутого кандидата в наставники весьма поучителен.

Появление старого Джулиуса прекратило неприятную дискуссию. Он внес поднос с рюмками, серебряной бутылью, заключавшей в себе изумительный пунш, приготовленный из рома, ананаса и лимонов, серебряною же коробкой с прекрасным табаком и парой трубок.

Пока слуга наливал пунш, друзья молчали, а после его ухода спор на щекотливую тему не возобновлялся. Существовали более неотложные вопросы.

— Раз мне теперь не понадобится представитель на совещании, Том, ты можешь отдать мне письмо.

— Охотно, — сказал Том и вытащил пакет из кармана. — Ей-Богу, если бы ты не вернулся и мне пришлось идти на это собрание вместо тебя, я не стал бы на нем засиживаться. Я бы поднял всю партию Сыновей Свободы и помчался вызволять тебя из Фэргроува.

— Я был уверен, что на тебя можно положиться, — с улыбкой сказал Гарри.

— Думая меня схватить, они сами не ведали, чей гнев на себя навлекают.

Часы в ореховом футляре пробили шесть. Мистер Лэтимер вскочил на ноги.

— Я должен идти. Шесть — это назначенный час. Я ненадолго — оставайся на ужин. Выкури пока трубочку.

Он уже приблизился к дверям, когда Том его окликнул.

— Берегись, Гарри. Не выходи без оружия. Голову даю на отсечение — после всего, что случилось, они начнут за тобой следить. Ты стал опасным человеком.

Дом Генри Лоренса стоял всего в нескольких шагах от дома Лэтимера. В нем и собрался чрезвычайный следственный комитет, чтобы выслушать доклад, обещанный Лэтимером.

Не тратя времени попусту, они тут же приступили к делу. Лэтимер ясно и лаконично изложил то, что разведал утром у губернатора. Склонный к драматическим эффектам, он оставил наиболее сенсационное известие под конец и начал рассказ с сообщения о связи, поддерживаемой лордом Уильямом с сельскими тори. И сразу прозвучала первая нота назревающих разногласий.

— У меня сложилось впечатление, джентльмены, — сказал Лэтимер, заканчивая первую часть своего повествования, — что лорд Уильям относится к нам непредвзято…

Его бесцеремонно перебил старший Ратледж. Обращаясь к Лоренсу, председательствующему на заседании, он сказал своим обычным, лишенным выражения голосом:

— Я полагаю, это не имеет отношения к нашей проблеме. Личные впечатления мистера Лэтимера не могут служить для нас доказательствами.

Так говорил адвокат, но те, кто адвокатами не являлись, немедленно возмутились.

— Придержите свой язык, Джон Ратледж, — выпалил Гедсден, — то, что думаете вы о том, что думает Лэтимер, — тем более не доказательство.

Над Ратледжем посмеялись, что, впрочем, никак на нем внешне не отразилось. Когда смех прекратился, полковник Лоренс — во время войны против индейцев чероки он служил заместителем командира в полку Миддлтона — выразил мнение, что мистер Лэтимер может продолжить.

— Если бы в мою задачу входило представить вам подробный отчет обо всех словах, произнесенных лордом Уильямом и мною, то для возражения мистера Ратледжа имелись бы некоторые основания. Но поскольку я целиком полагаюсь на свою память, оно бессмысленно.

— Бессмысленно, — эхом отозвался Ратледж. И хотя он постарался произнести это нейтральным тоном, в нем все-таки слышалась издевка.

— Бессмысленно — потому что впечатления в данном случае не менее надежны, чем память, а может статься, и надежнее.

Переждав, пока смолкнет гул одобрения, Лэтимер продолжал. Его речь сводилась к уверению, что лорд Уильям — недаром он связал себя с колонией родственными узами — искренне желает пойти на мировую и будет всерьез этому способствовать. Одновременно он ведет не менее серьезные приготовления и на случай нежелательного развития событий, дабы не оказаться захваченным врасплох.

— Что ни говори, — снова вставил замечание Ратледж, — а факт остается фактом: он поддерживает активную связь со сторонниками короля на периферии и приказывает им вооружаться. Лорд Уильям, похоже, пытается сидеть между двух стульев.

Полковник Лоренс поднялся и начал миролюбиво, как бы рассуждая вслух: