Витражи окон изображали битву кентавров с лапифами[13]: кентавры лапифов предпочитали отчего-то душить, а те пассивно оборонялись, пиная своих противников по копытам.

Гости сидели за столом и облизывались на блюда. Более всех смущал умы аппетитный поросенок, возглавлявший парад яств. Однако маркиза все не было, а без него слуги стояли как истуканы, раздражая своим бездействием всю честную компанию.

Прошло пять минут с того, как все уселись за стол, десять, пятнадцать… на двадцатой минуте гости стали роптать и интересоваться друг у друга, не будет ли бесцеремонно начать пиршество без маркиза. Но, поскольку никто из них не был осведомлен в этом вопросе более других, на это решиться было сложно.

— Господа, это несносно! — воскликнул кто-то, хватаясь одной рукой за вилку, а другой — за сердце.

В этот самый момент двери растворились, и в залу вошел маркиз. Удивительно: он был одет в роскошную, шитую золотом кофточку и кожаную юбку с высоким разрезом; сапоги, на манер охотничьих, но много изящнее, открывали его белоснежные бедра.

— Рыцари Круглого стола собрались вместе после кровопролитных битв. С Востока вернулись они, где искали мудрости, и с Севера, где сражались с варварами, и с Юга, где дошли до самого последнего моря. Восседали рыцари и размышляли о вечности.

Гости напряглись, не понимая, чего ждать после такой речи, пока маркиз изящно, стуча каблуками, шел по зале.

— Но не было среди них мудрого Мерлина, и пустым оставалось его место за Круглым столом, — закончил маркиз и уселся во главе стола.

Вино полилось в бокалы, ножи и вилки зазвенели, рты дружно зачавкали. Нравы в замке были хоть и изысканные, но правилам хорошего тона обучен был лишь сам маркиз, сидящая напротив Рональда хорошенькая девушка в белом кружевном платье — Роксана, племянница хозяина замка, — да Агвилла, который чавкать не мог по определению, разве что слегка поскрипывал клювом, когда отправлял в него очередной кусок.

Более же всех чавкал барон Лукас, племянник маркиза, сидевший, по счастью, довольно далеко от Рональда. Впрочем, звуки, что издавали его дюжие челюсти, разносились по всей пиршественной зале.

Лукас, подобно своему дяде маркизу, был человек эксцентрический. Более всего поражали его лихо закрученные и поднятые торчком тонкие усики-усищи. Усы были, впрочем, самым примечательным на его лице, все остальное терялось в их тени, как Непал у подножия Джомолунгмы: крошечный вздернутый нос-пуговка, мутные от попоек глаза, кривой ехидный рот и сморщенный лобик. Как все некрасивые и незаметные люди, Лукас стремился украсить себя одеждой — грязные его волосы покрывала расшитая золотом треуголка, непропорционально короткое и кривоногое тельце было упаковано в мундир, какого не носил, наверное, сам маршал империи. На боку висела шпага такого виду, что любой незнакомец устрашился бы, шпоры сапог при ходьбе звенели, как колокола римского собора. Словом, где бы Лукас не появлялся, люди начинали опасливо расступаться — тем более, что барону сопутствовала слава отчаянного бретера и отъявленного мерзавца. По обыкновению всех мелких и заурядных мужчин, Лукас считал себя неотразимым красавцем и с женщинами особо не чикался — отчего они разбегались от барона еще быстрее, нежели мужчины.

— Славное винцо! — то и дело восклицал барон, толкая в бок дородного соседа. — Не правда ли, сударь? Если вы со мной не согласны, я швырну вам в лицо свою перчатку!

Толстяк с плохо скрываемой, впрочем, ленивой досадой поспешно кивал головою.

— Дайте же мне попробовать поросенка! — вскричал Лукас, окидывая сердитым взглядом залу, словно кто-то ему мешал это сделать. В воздухе блеснула вилка, но вместо бока поросенка воткнулась в овощи, на которых он только что лежал. Сам же поросенок вскочил, бодро захрюкал и, пробежав по столу, скрылся в мгновение ока. Маркиз, скрывая усмешку, вытирал рот платком.

— Что это? Вы видели? Это же безобразие! — взвизгнул барон. Гости хихикали.

— На дуэль! Сейчас же! — крикнул покрасневший, словно помидор, Лукас и шлепнул соседа-толстяка, дрожащего от беззвучного смеха, по физиономии.

Но тут раздался чей-то негромкий, впрочем, заставивший всех повернуться, кашель.

— Что-с? кто посмел? За кого вы меня… — молниеносно крутанул головой барон. И увидел улыбающееся лицо хозяина замка.

— Не соблаговолите ли заткнуться, друг дорогой? — ласково спросил маркиз.

Лукас побледнел и выпучил глаза, но моментально проглотил обиду.

— Здесь присутствуют, как вы заметили, благородные гости из самого Рима, — провозгласил маркиз. — И при них ваш дешевый треп, мой барон, совершенно неуместен.

Барон сдержанно кивнул и почти до самого конца пиршества больше рта не раскрывал.

Рональд на миг задумался — а не действует ли тот же самый принцип на уровне молекул, скажем? Наверняка, электроны шестерят перед протонами, а нейтроны стараются обособиться. Паханы, шестерки, мужики — он читал об этом в старинных книгах, пытаясь понять общество того времени.

— Наши дорогие гости сэр Рональд, граф Вульпи, и Иегуда из монастыря Св. Картезия прибыли, чтобы принести на нашу многострадальную землю мир. И им это удалось: вчера, как вы уже знаете, был заключен долгожданный мир. Мир… не между христианами и сарацинами, не между двумя подобными львам государями, а между господином и его холопами. Как низко мы пали… Пью здоровье наших спасителей. Дальше можете пить свое, никому не нужное.

Маркиз поднял бокал, отсалютовал рыцарю и монаху и выпил одним духом.

Остальные гости на эти довольно-таки грубые слова никак не отреагировали, а продолжали чавкать. Видно, маркиз их уже успел приучить к такому обращению.

Рональд окинул залу взглядом. Женщины вытирали руки о прекрасные груди, наливными яблоками выглядывавшие из декольте, мужчины в золоченых париках, не вынимая носа из выпитого бокала, успевали налить себе следующую порцию вина. Облик и манеры пирующих, с одой стороны, были вполне дворянскими и не лишенными известного изящества и красоты, с другой стороны, вызывали мысли об упадке культуры.

— Как поживает прекрасный Рим? — спросил маркиз.

— В Вечном городе мало что меняется за столетия, — пошутил Рональд. — Все те же сплетни, все те же забавы, оттого-то там и скучно.

Что бы рыцарь ни говорил, ему казалось, что он произносит глупости, едва только мысль слетала с языка. В сущности, он уже привык к этому ощущению и его неизбежности и приучал себя говорить все, что считает нужным, не стесняясь.

— Не скажите: столетия назад и Вечного города-то не было, — усмехнулся маркиз.

— Был другой Вечный город.

— Верно. Но что-то мне подсказывает: последнее время чуть ли не каждый год в мире происходит нечто принципиально новое, что еще недавно было совершенно невозможным. Подобное чувство, знаете ли, было у людей времен Науки: только тогда они сами делали невозможное возможным, воплощали рисунки на бумаге в жизнь — а теперь все происходит помимо нашей воли.

— Должно быть, по воле Творца, — вставил Иегуда.

Маркиз подцепил на вилку маленький помидор и отправил его в рот.

— Я тоже творец, — сказал он. — Я даю жизнь материи, может быть, не совсем мертвой — ибо где разница между мертвым и живым? — но материи явно неодушевленной. Вот посмотрите-ка на этого молодца, — сказал он, похлопав Агвиллу по плечу. — Как вы думаете, из какого теста он сделан?

Рональд ничего не ответил, поскольку сама суть вопроса была для него не ясна.

— А вот и не угадали! — воскликнул маркиз, словно в ответ на чью-то реплику. — Вовсе не из теста, а из мусора! Да-да, из мусора: я собирал начальную субстанцию по античным помойкам, искал собачьи кости, прозрачную пленку, которую в старину называли «пластиковыми пакетами», — и вот из всего этого изготовил моего лучшего ученого. Причем, как видите, он вовсе не машина, а живое существо: в его жилах течет кровь. Тело я, конечно, взял от человека — мертвого, но только что умершего… — тут маркиз несколько запнулся. — Вас не стошнит, мой дорогой друг?