И знаете, мне стало легче. Да-да, легче. Не говорю, что лучше или здоровее — просто легче. Но ведь я заслужил это, не правда ли? О Боже, как мне хорошо теперь! — и маркиз откинулся на спинку кресла.

— Несколько невнятно, но смысл угадывается, — оценил Иегуда историю маркиза.

— Это только завязка всей истории, чтобы было интересно. Едва ли, конечно, вам доведется увидеть ее кульминацию и тем более развязку, но даже теми несколькими главами, что вы прочтете, вы вполне насладитесь.

Маркиз улыбнулся, затем поглядел на остальных своих гостей, взял вилочку и постучал ею по бокалу.

— Ну что, друзья мои, пожрали? — строго спросил он.

Гости замычали в смысле: «Нет еще, не видишь, стол пока не пуст?»

Однако маркиз уже сделал знак слугам, и те стали убирать со стола. Гости, те, что посмелей, не хотели уступать еду без боя — тянули обратно окорока, пытались заехать маркизовым слугам в физиономию, вступаясь за честь недоеденных салатиков. Рональд живо представил, как, умыкнув кость с куском мяса, кто-нибудь из здешних дворян зарывает ее в землю на черный день, как пес.

Наконец после долгой битвы гости поднялись из-за стола и направились во двор замка, куда позвал их маркиз. Рональд и Иегуда последовали их примеру.

— А теперь я поведу вас в мой сияющий сад! — воскликнул маркиз.

У ворот пиршественной залы стоял попрошайка. Маркиз положил ему в протянутую руку ломтик колбасы, прихваченный со стола.

— Мы, барин, колбасу не ядим, — хитро и с опаской посматривая на колбасу, сказал крестьянин. — Она для нас все равно что чертово яблоко…

— Это они картофель «чертовым яблоком» называют, — пояснил маркиз, вздохнув. — Никак не могу заставить его сажать. Самое обидное, что раньше, до Конца Физики, их предки ели картошку, разумеется. А теперь вот нос воротят — помнят откуда-то, что лет тысячу назад в Европе заморский овощ действительно считали чертовым яблоком…

— Чрез то наши предки и пострадали, что чертово яблоко кушали — рассудительно заметил крестьянин. — Чрез то и конец света и наступил.

— А колбасу-то отчего не есть? — с досадой спросил маркиз. — От нее-то конца света не было!

— Твоя правда, барин, колбасу можно, — неожиданно согласился крестьянин (видимо, все-таки очень хотел кушать), брезгливо принял ломтик и принялся его жевать с постным лицом.

— Вострая она… ядучая… — раздумчиво сказал он.

— Эх, дурак, — тоскливо произнес маркиз. — Будете картошку-то есть?

— Никак не будем, — отвечал крестьянин, — потому предки нам заповедовали: не ешьте. И мы, стало быть, не будем.

— А если я вас, тварей, на дыбе растяну, будете жрать? — поинтересовался маркиз. В глазах его горело любопытство.

— Ништо, — отвечал мужик. — И на дыбу, и на костер пойдем, а жрать не будем. Ты, барин, чего захотел: чтобы мы светлый Рай променяли на чертово яблоко! Ищи дураков, а нас и смертью не устрашить на такое черное дело!

Он истово перекрестился, а глаза его подернулись влагой.

— Вот так и всегда, — мрачно заключил маркиз. — Хорошо бы они так шли на крест за социальный или научный прогресс — так не пойдут же, а за тараканов своих в голове — охотно пойдут…

Двор замка был светел и чист, словно это было не захолустье, а самый что ни на есть королевский дворец. Посреди находился хрустальной чистоты пруд, украшенный множеством забавных фигур. Золотые статуи изображали персонажей сказок: старик, поймавший золотую рыбку, Гензель и Гретель, грызущие пряничный домик, кот в сапогах, гоняющийся за мышкой-людоедом. Зеркало пруда было безупречно чистым и почти неподвижным; замок, в нем отражавшийся, был, таким образом, точной копией своего собрата, высившегося позади прудов.

Стеклянную гладь рассекали какие-то водоплавающие птицы, довольно крупные, гораздо больше лебедей. Приглядевшись, Рональд понял, что у них… человеческие лица. Впрочем, после лицезрения столь великого количество териантропов в свите маркиза, это уже не казалось необычным. Разве что лица у этих птиц были на редкость печальными — серые грустные глаза, мокрые, коротко стриженные белокурые головы. Вид у них был столь же замученный, как у балетных танцовщиков после целого дня репетиций.

Оркестр заиграл «Зеленые рукава». Люди-птицы стали совершать пируэты с грустнейшими лицами, но механически красиво, как заводные машинки. Рональд угадывал в их взгляде разум, насильно подчиненный муштре — как у солдат-новобранцев, набранных из выпускников коллежа.

— Покормите их хлебом, если хотите, — сказал маркиз и сделал знак мальчику-слуге. Тот подал Рональду каравай хлеба.

К пруду вдруг сбежались поросята и, став на задние ножки, тоже стали танцевать. На копытцах у них были пуанты, на толстых попках — балетные пачки; танцевали они преотменно. Среди них, как подметил рыцарь, был и тот самый поросенок, который изображал жаркое на пиршественном столе.

Наконец танец закончился. Рональд подошел к воде и стал крошить в нее хлеб. Птицы мигом налетели на хлеб и стали хватать его человеческими ртами. Тут только Рональд заметил, что у них мокрые лица. Вроде бы и неудивительно это было — если не замечать, что их тела, покрытые перьями, были совершенно сухими.

— Вы плачете? — спросил Рональд вполголоса у человека-птицы, плавающего ближе всех к нему — впрочем, не особенно надеясь на ответ. Тот испуганно замотал головой и прошептал лишь одно слово: «Потом!»

— Бросьте, бросьте, граф! — досадливо поморщился маркиз. — Вот уж с кем и вовсе не следует говорить. Это даже не крестьяне, а мразь животная какая-то. Кыш, кыш отсюда! — крикнул он и швырнул в пруд надкусанное золотое яблоко. Люди-птицы в страхе забили крыльями и, взвившись в воздух, понеслись подальше от замка.

— Пойдемте лучше в сад, — видимо, немного смущаясь своим неожиданным поступком, предложил маркиз. Гости равнодушной толпой двинулись по тропинке к серебряным воротам, над которыми горели слова:

«Познай самого себя»

— Было такое популярное ругательство американских подростков, — пошутил маркиз.

Деревья маркизова сада оказались сине-зелеными. Безо всякого ветра ветви их колыхались, а листья шумели. Превосходное было зрелище.

У самого входа в сад стояло древо, состоящее из двух переплетенных наподобие молекулы ДНК стволов.

— Древо жизни и смерти — обратите внимание! — сказал маркиз. — Добро и зло-то я уже познал, а вот жизнь и смерть — даже для меня большая загадка.

Он сделал пафосно-задумчивое лицо и умолк на несколько секунд. Гостей его болтовня, впрочем, мало волновала — они открыто зевали, дамы пытались заслониться от палящего солнца веерами. Рональд чувствовал себя посетителем зоопарка. «Будет что рассказать в Риме о провинциальных нравах. Даже если нам и не предстоит никаких настоящих приключений — этого достанет на забавный очерк. Линмер будет доволен».

Они толпою шли по песчаной дорожке. Маркиз опирался на трость; телодвижения его сделали бы честь завзятому столичному моднику. Рональд с удивлением отмечал, что дворяне за его спиной не стесняются хватать дам за задницы и отпускать соленые шуточки. Маркиза, впрочем, это словно и не касалось вовсе; он шел так, что глядя на него, нельзя было угадать, идет ли он один по песку необитаемого острова или же шагает во главе стотысячного войска навстречу неприятелю. Рональд почувствовал — нет, не уважение, а восхищенное удивление светскостью маркиза и его манерой держаться.

Деревья вдоль посыпанной песком аллеи двигались, словно молоточки внутри рояля, — то резко наклонялись вбок, то опять принимали вертикальное положение. Более же всего поразило Рональда, что их тени запаздывают за движением деревьев, — он только раз видел такое, и то в старинном фильме, который его отец прокручивал в своем замке при помощи «волшебного фонаря», проецируя изображение на белую стену. В фильме были пластилиновые чудовища, с которыми боролся храбрый Синдбад — от них падали такие вот странные тени, движущиеся не в резонанс со своими хозяевами. Красота деревьев, равно как и их странный танец, завораживала.