— Слушай, Марков! Все, что ты нам здесь говоришь, — чепуха. Ты прекрасно знаешь, за что ты задержан, — заговорил Станислав. — Советую рассказать о налете на контейнеровоз. Кто организовал, кто участвовал и где сейчас груз? Ты знаешь, твой подельник Баринов, к которому ты так часто приезжал в Адмиралтейскую слободу, задержан и дает показания. Теперь тебе ясно, почему ты здесь?

— Да, я хорошо знаю Андрея Баринова, мы часто встречались с ним, ходили в кафе, на танцы. Он не мог вам рассказать такого, потому что я ничего преступного не совершал! Если вы не врете, то пригласите Баринова, пусть он при мне расскажет. Я просто хочу посмотреть ему в глаза и понять, почему он на меня наговаривает. А то, что сейчас вы мне говорите, как раз и является полной чепухой, как вы выразились.

— Хорошо, Максим, — спокойнее сказал Станислав, — мы непременно организуем эту встречу, но тогда ты потеряешь единственный шанс, который называется чистосердечным признанием. Все последующие наши действия будут называться не иначе, как изобличение преступника в совершении им тяжкого преступления. Ты хоть понимаешь, что тебе грозит? Молчишь? Это, брат, сто девяносто первая статья со значком «прим.», по-русски — кража государственного имущества в особо крупном размере, и санкция там вплоть до расстрела! Дошло до тебя? Теперь понимаешь, что будет, когда мы докажем этот разбой?

— Извините меня! — обратился Марков ко мне. — Вам просто не на кого повесить это преступление, вот вы и решили загрузить меня. Я не совершал никаких противоправных действий, и если вы меня будете дальше грузить, то я найму адвоката и без его присутствия ничего говорить не буду. То, что я разбил машины милиции, — не отрицаю, но все остальное — не мое, и отвечать за какие-то разбойные нападения не собираюсь. Ищите дураков в другом месте! А сейчас я устал, у меня очень болит нога и обожженная спина, — сказал Максим и попросился в камеру.

Через три минуты Максим был уже в камере и отдыхал на своем лежаке. К нему подсели сокамерники и стали расспрашивать, у кого был, и что ему вменяли. О том, что кто-то из этих двоих работает на милицию, Марков не сомневался, но кто конкретно, не знал. Прикинувшись простачком, он стал пересказывать им весь разговор, состоявшийся наверху в кабинете Абрамова.

— Да, ты, мужик, влип в историю, — посочувствовал Наиль. — Теперь начнут грузить по полной. Тебе остается только защищаться. Главное, если ты действительно не при делах, не грузись, что бы они тебе ни говорили и ни обещали. Требуй очные ставки, заключения экспертизы, обязательно найми адвоката, при нем они хоть бить тебя не будут. Главное, не сдавайся и не думай писать явку с повинной, пусть все доказывают.

Леша начал издалека. Он стал приводить примеры, когда задержанный в ходе следствия не произносил ни одного слова, но его все равно судили и расстреливали, так как за него все говорили его подельники.

— Я что тебе посоветую, — говорил Леша, — может, тебе стоит поторговаться, ведь твоя судьба сейчас у них в руках. Как они этот вопрос поставят перед следствием, так все и будет решено. Здесь «чернуха», а не РОВД. Здесь умеют развязывать языки. Я еще не знаю такого случая, чтобы кто-то отсюда вышел на волю. Здесь только одна дорога — в зону.

Марков повернулся к стене и закрыл глаза.

«Вот я и в тюрьме, — подумал он, засыпая, — сколько дней и ночей мне предстоит провести здесь, не знает никто, кроме Бога. Увижу ли я живую мать?»

От этих мыслей на глазах выступили слезы. Он тихо заснул.

Ночью во сне он видел мать, которая стояла у окна и плакала, глядя ему вслед, а он все шел и шел, не в силах оглянуться.

Марков проснулся от лязга двери. Мужчина средних лет в погонах старшего сержанта занес ведро с водой и тряпку. Все это он бросил на пол:

— Уборка помещения. Всем оставаться на своих местах. Берегите свое здоровье!

Леша, встав с койки и взяв в руки тряпку, начал уборку. Отжав тряпку и вылив грязную воду в парашу, он постучал в дверь камеры. Прошло минуты две, прежде чем ее открыли. Охранник молча забрал ведро с тряпкой и закрыл дверь.

Максим лежал на койке и разглядывал потолок. Лежак был жестким, с непривычки болели бока и спина, и боль эту невозможно было никак облегчить. Поврежденная нога по-прежнему сильно болела. Он встал, подошел к двери и начал стучать.

— Чего надо? — услышал он голос из-за двери.

— У меня сильно болит нога, вы не дадите мне что-нибудь, анальгин например? — попросил Максим.

— Может, тебе еще и бабу в камеру привести? — ответил голос и противно засмеялся собственной шутке.

«Может, врач специально неправильно наложил мне повязку, чтобы нога постоянно мучила, — думал Максим. — И милиция будет уверена, что я не смогу сбежать».

Первым из их камеры на допрос вызвали Алексея. Из камеры его вывел старший сержант, и сокамерник отсутствовал часа два.

Когда он вернулся, сразу принялся рассказывать, как его кололи оперативники, но он ничего не сказал.

«Врет, — решил Максим. — Не похоже, чтобы его два часа кололи, а он остался не только спокойным, но даже веселым. Чудес не бывает».

Следующим вывели Наиля. Алексей тут же подсел к Максиму и начал плести истории, как угонял машины. Максим лениво поинтересовался, какие машины тот угонял, как вскрывал двери и отключал сигнализацию. Алексей почувствовал заинтересованность Максима и радостно продолжил. Он заливал о своих подвигах более часа, но на вопрос, как отключал сигнализацию, так и не смог вразумительно ответить.

Чувствуя, что засыпается, Алексей сразу ввел в рассказ новое лицо. Оказывается, эту работу осуществлял его подельник, а он сам лишь угонял уже открытые машины.

Алексей неосмотрительно близко нагнулся к Максиму, и тот уловил явный запах копченой колбасы и чеснока.

— Интересно, Леша, кто же из оперативников тебя угощал копченой колбасой? Насколько я знаю, их кабинеты — не магазины. А главное, за что они тебя кормили? Может, за то, что стучишь? А может, страшно подумать, за то, что трахают тебя?

Алексей отскочил, как ошпаренный.

— Меня еще вчера насторожило твое предложение о маляве, — начал Максим, — но я как-то не придал этому особого значения. Но сегодня — колбаса, чесночок! Ты явно, заигрался!

— Ты что, Максим! Подумай, кому ты делаешь предъяву! Обоснуй или я тебя, пидара, замочу прямо в камере, — крикнул Алексей. — Ты еще зоны не видел, не знаешь порядков, а все туда, в обвинители. Если я прокричу, тебя ведь на ремешки порежут.

Неожиданно лязгнула дверь, и в камеру ввели Наиля.

Мы сидели в кабинете со Станиславом и обсуждали ситуацию. Руководство МВД требовало результата по раскрытию преступления, и нам приходилось пахать сутками, придумывая оперативные комбинации, которые могли бы подтвердить причастность Маркова к разбою. Очная ставка с водителем контейнеровоза положительных результатов не принесла. Водитель не опознал в нем преступника.

Мы знали, что очная ставка не даст результата, и всячески препятствовали ее проведению, но следствие было неумолимо и, несмотря на наши протесты, провело его.

— Ну, теперь вы видите, что я не виноват ни в каком разбое, — произнес Максим. — Я сразу понял, что вам главное повесить на кого-нибудь это преступление, вот вы мне и стали его вешать. Представьте, как я рад, что он меня не опознал. Я сидел и думал, уговорите вы его или нет. Видно, не уговорили!

Марков сидел на стуле и нагло улыбался, глядя на нас. Агент, внедренный Балаганиным в разработку Максима, был срочно выведен из операции в связи с его расшифровкой. Нам ничего не оставалось, как признать Маркова дерзким и опасным преступником. Вот и сейчас мы рассуждали с Балаганиным о его аналитическом уме. Этот парень, ранее не судимый и ни разу не привлекавшийся к административной ответственности, совершенно спокойно расшифровал группу наружного наблюдения, а теперь и агента в камере.