Прежде чем мы вышли, Франц развернулся. Сделал он это в четыре приема — свернул к углу дома, где начиналась «палуба», сдал назад, до упора вывернув руль, пока задние колеса не оказались почти над канавой, вывернул руль в обратную сторону, проехал вперед, чуть не упершись передними колесами в металлический отбойник на краю обрыва, и, наконец, откатился задним ходом к гаражу, практически перегородив задней частью автомобиля дверь, которая, по словам Франца, вела на кухню.
Мы втроем вылезли, и Франц позвал нас на середину дворика, чтобы еще разок оглядеть окрестности до того, как войдем внутрь. Я заметил, что между булыжниками кое-где проглядывает настоящий монолитный гранит, присыпанный тонким слоем земли, что говорило о том, что терраса была не земляная, искусственного происхождения, а представляла собой верхушку скалы, торчащей сбоку от склона. Это придало мне чувство уверенности, которое я особенно приветствовал по той причине, что имелись и некоторые другие впечатления — а скорей, неосознанные ощущения, — которые заметно меня беспокоили.
Это были едва заметные, практически неуловимые ощущения — все до одного шатко балансирующие на самом пороге осознания. В другой ситуации я вряд ли обратил на них внимание — я не считаю себя слишком уж чувствительной личностью, — но что тут говорить, невероятное видение на утесе несколько выбило меня из колеи. Для начала, едва заметно пованивало горелой тряпкой, из-за чего во рту ощущался горьковатый медный привкус; не думаю, что я все это просто себе вообразил, поскольку заметил, как Франц недовольно принюхивается и проводит языком по зубам. Потом, не оставляло чувство, будто лица и рук легонько касаются какие-то тончайшие нити — вроде паутины или водорослей в воде, хоть мы стояли на совершенно открытом месте, прямо посреди двора, а ближайшим предметом над нами было облако, от которого нас отделяло не меньше полумили. И едва я это ощутил — чувство было едва уловимым, не забывайте, — то тут же заметил, что Вики неуверенно провела рукой по волосам и затылку, как обычно поступает женщина, когда опасается, что ей на голову упал паук.
Все это время мы особо много не разговаривали — разве что Франц рассказал, как пять лет назад на весьма выгодных условиях купил Домик-На-Обрыве у наследников одного любителя серфинга и спортивных машин, разбившегося на повороте в Корабельном каньоне.
Так что мне, ко всему прочему, начали чудиться еще и какие-то неясные, почти за границами слышимости звуки в той практически полной тишине, которая нахлынула на нас, когда умолк мотор «фольксвагена». Я знаю, когда попадаешь из города на природу, слух непривычно обостряется и начинаешь слышать даже собственное дыхание, что поначалу немного раздражает, но в том, о чем я говорю, было действительно что-то необычное. Что-то тихонько посвистывало — слишком высоко и пронзительно для нормального слуха — и мягко погромыхивало, на слишком низких для него нотах. Но вместе с тем, что вполне могло объясняться просто шумом в ушах, три раза мне показалось, будто я слышу шипящее потрескивание осыпающихся камешков или гравия. Каждый раз я поспешно поднимал голову и оглядывал склон, но так и не заметил даже мельчайших признаков осыпи или обвала, хотя видел гору почти целиком.
Когда я третий раз поднял туда взгляд, облака уже немного разошлись, и на меня в ответ глянула верхушка прячущегося за вершину солнца. В голове у меня тут же промелькнуло сравнение со стрелком, залегшим за горой и берущим меня на мушку. Я торопливо отвернулся. Не хватало еще, чтоб опять перед глазами поплыли темные пятна. В этот самый момент Франц повел нас через «палубу» ко входной двери.
Я опасался, что неприятные ощущения усилятся, когда мы зайдем внутрь — особенно почему-то запашок горелого и невидимая паутина, — так что очень приободрился, когда все они моментально исчезли, будто не выдержав прямого столкновения с присущими Францу сердечностью, душевным уютом, цивилизованной основательностью и интеллигентностью, которые прямо-таки источала гостиная.
Это была длинная комната, вначале узкая, где она уступала место кухне с кладовкой и небольшой ванной, а затем расходящаяся на всю ширину дома. У стен не оставалось ни дюйма свободного пространства, настолько они были заставлены шкафами — большей частью с книгами. Между книг виднелись статуэтки, какие-то археологические редкости, научные приборы, магнитофон, стереосистема и все такое прочее. У внутренней стены, что отделяла гостиную от кухни, стоял большой письменный стол, несколько картотечных шкафчиков и подставка с телефоном.
Стол был приставлен к глухой стене, но чуть дальше, за углом, где начиналось второе «крыло» дома, располагалось широкое, как витрина, окно, выглядывающее через каньон на нагромождения скал и утесов, которые полностью закрывали собой не такой уж далекий океан. Прямо перед этим большим окном стояли длинный диван и такой же длинный стол.
В конце гостиной узкий коридорчик вел до самой середины второго крыла к двери, которая, в свою очередь, выходила на небольшую, закрытую со всех сторон лужайку, вполне пригодную для использования в качестве солярия и достаточную по размерам для игры в бадминтон, если б нашелся такой хладнокровный человек, чтобы скакать с ракеткой на высоте птичьего полета у самого края глубочайшего обрыва.
С той стороны от коридора, что ближе к склону, располагались просторная спальня — Франца — и большая ванная комната, дверь которой выходила в коридор в самом его конце. На противоположную сторону выходили двери двух спален чуть поменьше, каждая с огромным окном, которые можно было полностью закрыть плотными темными шторами. Это были комнаты сыновей, заметил он походя, но я не без облегчения отметил, что в них практически не осталось никаких предметов, могущих напомнить об их юных обитателях: в глубине моего шкафа, честно говоря, висели какие-то женские вещи. Обе эти спальни, которые он отвел нам с Вики, соединяла общая дверь, которая с обеих сторон запиралась на задвижки, сейчас отпертые, хотя сама дверь была прикрыта — типичное проявление, хотя и совсем незначительное, интеллигентной тактичности Франца: он не знал, или, по крайней мере, делал вид, что не знает, какие у нас с Вики отношения, и вопрос с дверью оставил решать нам самим, как сочтем нужным — без лишних слов и многозначительных намеков.
К тому же прочными задвижками были снабжены и обе двери в коридор — Франц всегда искренне считал, что гость имеет право на уединение, — и в каждой из комнат обнаружилась небольшая вазочка с серебряными монетками, не какими-то там коллекционными, а самой обыкновенной американской мелочью. Вики это заинтересовало, и Франц смущенно пояснил, посмеиваясь над собственной романтичностью, что исповедует старинный обычай испанской Калифорнии, требующий, чтобы помимо всего прочего под рукой у гостей имелись и необходимые им деньги.
Познакомившись с домом, мы разгрузили «фольксваген» от нашего скудного багажа и провизии, которой Франц запасся в Анжелесе. При виде тонкого слоя пыли, собравшейся повсюду за его месячное отсутствие, он тихонько вздохнул, и Вики настояла, чтобы мы пришли к нему на выручку и на скорую руку навели порядок. Франц особо не протестовал. По-моему, всем нам — по крайней мере, мне-то уж точно — очень хотелось поскорей заняться чем-нибудь обыденным, чтоб стереть из памяти недавнее невероятное событие и вернуть ощущение реальности, хотя вслух этого никто не высказал.
За компанию с Францем с этим делом мы управились легко и непринужденно. За домом он, конечно, следил, но никогда не возводил чистоту полов в культ. Сноровисто орудуя веником и шваброй, Вики просто-таки великолепно смотрелась в своем свитере, тореадорских штанах и сандалиях с длинными ремешками — она носит современную униформу молодых интеллектуалок, старающихся не забывать и о своей принадлежности к женскому полу, правда, не подчеркивая это положение, а исключительно следуя моде.
Покончив с этим делом, мы засели на кухне с кружками черного кофе — выпить почему-то никому из нас не захотелось, — слушая, как побулькивает в котелке мясо, которое Франц поставил тушиться на плиту.
