— Она будет явно не в восторге.

— Вы отлично справитесь, — отмахнулся старик. — Вы досконально знаете гостиницу, знакомы и с историей «Буревестника», и с местными легендами и сможете рассказать ей то, чего она без вас никогда не узнает.

— Давайте внесем полную ясность. Я буду только рад поработать гидом, но не более того. Если вы имеете в виду что-то другое, то, уверен, это пустая трата времени. Одри думает, что я… — Он запнулся. — Словом, я ее не интересую.

Эрскин осторожно выбрался из кресла.

— Да что вы все о ней да о ней? «Она будет не в восторге», «я ее не интересую»… Куда важнее, молодой человек, интересует ли она вас.

— Меня? Одри? — Под проницательным взглядом старого фотографа Джон испытал искушение сменить тему. Но, черт побери, он никогда не боялся вопросов в лоб, исповедуя принцип: каким бы вопрос ни был, не отмахивайся от него и отвечай положа руку на сердце. — Да, — наконец признал он, — вы не ошиблись.

— Ну что ж, — улыбнулся Эрскин, — желаю успеха, — и неторопливо двинулся к двери.

Одри расположилась на английском газоне перед отелем и, подрегулировав винты штатива, приникла к видоискателю. Она смотрела на гостиницу, стараясь представить, какими получатся снимки общего вида объекта и его фрагментов, снятых крупным планом.

Она прикинула несколько ракурсов. Сейчас в объектив попадал весь отель, фасад которого увивал плющ. Она не могла не признать, что здание смотрится великолепно. Иначе и быть не могло, если вспомнить, сколько денег Фредерик вбухал в реставрацию.

Она помнила, как «Буревестник» выглядел десять лет назад. Кое-где облупившаяся старая краска на стенах, потемневшая черепица. На газонах там и сям виднелись песчаные проплешины, а по крыльцу главного входа расхаживали в поисках корма чайки. Все вокруг пахло солоноватой морской водой, а не духами гостей. Девушка с грустью призналась себе, что тот «Буревестник» ей милее.

Она перенесла штатив с аппаратом на несколько шагов правее и посмотрела в видоискатель. Нахмурившись, подошла к рододендрону и отвела в сторону закрывающую здание ветвь. Стоило Одри отвернуться, как ветка тут же упрямо вернулась на старое место.

Джон, из-за угла наблюдавшей за этой сценой, удрученно покачал головой. У Одри оказалось куда больше общего с Фредом, чем он подозревал. Вечное стремление управлять не только людьми и событиями, но природой, которую было бы лучше оставить в покое, ибо насильственное вмешательство, как правило, ни к чему хорошему не приводит.

Слава Богу, что Фред прислушался к его советам и оставил нетронутым клочок дикой природы — в противном случае весь прилегающий к отелю массив приобрел бы вид театральной декорации. Целых пятьдесят акров земли с ее флорой и фауной остались почти в первозданном виде.

Бедный, не видящий дальше собственного носа Фред! Тогда его чуть не хватил апоплексический удар. «Что? Да ты с ума сошел! — кричал он. — Как это не трогать?! Ты хоть представляешь, сколько стоят эти пятьдесят акров, если их разделать и продать?»

Джон, который сумел найти деньги на реставрацию гостиницы, пригрозил, что Фред не получит ни цента, если тронет хоть кустик. Так что кузену, у которого от ярости глаза чуть не вылезли из орбит, пришлось смириться. А когда отель, привлекавший к себе любителей природы, стал приносить большие доходы, Фредерик принялся на всех углах превозносить свое экологическое чутье и допревозносился до того, что его выдвинули кандидатом в законодательное собрание штата.

Джон посмеивался над честолюбивым кузеном, но не мешал — пусть себе кичится. Началась предвыборная кампания. С каждым выступлением известность Фредерика Олтмана росла. Но даже школьнику известно, что мозги избирателю можно пудрить только до поры до времени. А если уже тебе оказано доверие, будь добр оправдывать свою репутацию. Вряд ли у Фреда это получится.

Джон неторопливо вышел из укрытия и направился к лужайке. Он подошел к Одри так близко, что мог коснуться ее, и только тогда она наконец обернулась.

— Прекрасный получится снимок, — небрежно заметил Джон.

— Надеюсь, — пожала плечами девушка. Трудно было понять, то ли она покраснела от смущения, то ли солнце разрумянило ее щеки. — Хотя мистер Эрскин вряд ли похвалит — он слишком требователен.

Избегая встретиться с Джоном взглядом, Одри нагнулась к фотокамере. Если бы она только знала, как соблазнительны в мужских глазах ее округлые бедра, то, наверное, торопливо выпрямляясь, сшибла бы штатив.

На девушке были свободные брюки оливкового цвета, белая хлопчатобумажная, застегнутая на все пуговицы рубашка с закатанными по локоть рукавами и старенькие, но удобные спортивные тапочки. Волосы она заплела в тугую косичку и завязала белой лентой.

Подчеркнутое стремление не выделяться, одежда самая обычная, а точнее сказать — рабочая, настраивающая на серьезный лад.

Ну а Джон, глядя на Одри, испытал желание растрепать ей прическу, расстегнуть две, а лучше три пуговки. Черт возьми, неужели она считает, что сможет запечатлеть на пленке реальную жизнь, настоящие страсти и истинное лицо «Буревестника», если огородила себя неприступной стеной?

Внезапно ему захотелось пожать руку мудрому старому Эрскину. Его помощница прекрасно владеет собой и справляется со своими нелегкими обязанностями.

— Я только что поняла, как можно сделать отличный кадр, — наконец выпрямившись, заговорила Одри, по-прежнему не решаясь взглянуть на Джона. — Видите ли, я обычно не обращаю внимания на цветовую гамму объекта, потому что, как правило, работаю с черно-белой пленкой. А Эрскин может с помощью цвета передать настроение, романтику… Я же пока только постигаю эту науку. — Она смущенно засмеялась, словно сказала больше, чем собиралась. — Мистер Эрскин знаменитый мастер, а я… В общем, мне надо учиться у него, благо есть такая возможность.

Джон слушал молча, представляя, как испортит Одри настроение, сообщив о бегстве обожаемого мэтра. Придется прилежной ученице и помощнице поработать в компании с ним, Джоном, что вряд ли доставит ей радость. Нет, он не испытывал садистского удовольствия, просто ему хотелось понять секрет обаяния этой женщины, которая даже не имеет представления, какая от нее исходит чувственность. Интересно, как Одри поведет себя, когда услышит новость, что ей теперь придется самостоятельно осваивать искусство улавливать настроение и передавать романтизм атмосферы. Осудит ли она учителя, предпочитающего творчеству радость жизни?

Одри так резко сунула в нагрудный карман кассету с отснятой пленкой, что едва не сорвала с крышечки наклейку. Конечно, известие ее не обрадовало. Узнав, что Эрскин оставил ее на попечение Джона Олтмана, она была в таком гневе, что ничего не различала в видоискателе.

Как фурия она влетела в номер фотографа и не менее часа тщетно уговаривала старика одуматься и отказаться от услуг Джона Олтмана. Ей вполне по силам и самой справиться со съемками. К тому же многие кадры можно отснять и на следующей неделе. В общем, она готова была делать все что угодно — лишь бы Олтман не подходил к ней и на пушечный выстрел.

В ответ на все ее доводы Натан Эрскин лишь зевал.

— Ну почему Джон, черт возьми? — требовала она ответа, раздраженная настолько, что не выбирала выражений. Что этот кобель вообще понимает в фотографии?

Ничего не понимает, согласился старый мастер. Но он знает все о «Буревестнике», его историю и все тайны, которых у этого почтенного старого отеля, как у бродячей собаки блох. И вообще, заключил шеф, нам крупно повезло, что мистер Олтман любезно согласился поделиться своими знаниями.

Уютно устроившийся в постели с книгой на коленях и в очках, спущенных на кончик тонкого аристократического носа, Эрскин был непробиваем. Мне хочется отдохнуть, заявил старик, и если ты в самом деле желаешь мне здоровья, берись-ка, голубушка, за дело, то есть за камеру.

С тем Одри и ушла, терзаясь сомнениями: по плечу ли ей отснять такие кадры, которые удовлетворили бы взыскательного шефа. В каком она окажется смешном положении, если провалится! Да если еще потерпит поражение на глазах у Джона Олтмана… А это обязательно произойдет, если она не избавится от неприязни к нему, которая сковывает ее по рукам и ногам.