Серебристый туман, истекающий из зеркала, принял форму двух огромных змей. Они были очень похожи на воздушных духов, виденных мною на Серебряном балу у Луциуса Инландера, но раз в двадцать больше тех малышей.

Я заморгала, пытаясь прийти в себя. Хвостатые видения не пропадали — наоборот, бормоча что-то, направились ко мне, поднимая головы выше койки и ругаясь, как старушки.

— Ссстара я ужссе рисссковать… рассвеяться можемссс…  — сердито потрясала одна огромной башкой.

— А ветеркамиссс ты рисссковать не боишшшшься? — фыркала в ее сторону вторая. — Огненныессс все дурныессс… сожшшшет себя тоссскоюууссс… вонссс полыхает каксс…

Этот мой бред оказался очень ворчливым и потешным. Я растянула губы и начала тонко, хрипло смеяться. Санитарка распахнула глаза и ойкнула — и одна из змей неуловимой туманной полосой оказалась перед ней и зашипела:

— Спиииссс. Спиииссс до утрассс.

Девушка откинулась затылком на стену и заснула.

Спины моей коснулся воздух из окна.

"Марина".

Смех мой перешел в плач.

— Нуссс, нуссс, — добродушно зашипела ближняя змея, — шшшто тут у нассс… чрезссвычайная чувссствительноссссть к тонкимссс сссферамссс… расссбитое сссердце… а вот и высссс мои хорошшшшиесссс… сссладкиессс… зссмеяткиссс мои…

Она, сюсюкая престарелой бабушкой, положила голову мне на живот как ужи в парке незадолго до нападения — я приподнялась на локтях и сквозь головокружение увидела, как она улыбается. Реально, змеино, улыбается. Почему-то именно это воркование заставило подумать, что это никакой не бред.

— Вы кто? — спросила я, всхлипывая, и сама поразилась, как трезво и несонно прозвучал мой голос. Да и мне больше не было жарко.

— Ссснимсся мы тебессс, — ехидно ответила вторая змея, подползая ближе. Подцепила пастью мое правое запястье, прокусила, начала слизывать кровь. Я заторможенно следила за этим, и не думая возмущаться. Боли не было. Или мне и так было слишком больно.

— Многоссс не бериссс, сссгоришшшь, — прошипела первая нервно.

— Зссснаю, — отмахнулась та. — Морковьссс ешшшь, — сказала она мне строго, тоном напомнив доктора Лео, — яблокиссс, и ссспи большшше…  — она огляделась и погрозила мне хвостом. — А где огоньссс? Шшшто такоессс — крассссная и бессс огня рядомссс… шшшто делать… сссейчас тебе и ветеркамссс виты добавимссс… двое ихссс… не бывало такогоссс… Правдусс говорят, чтосс красссные всссе преумносссжаютссс…

Змея обвилась вокруг меня бесконечными кольцами и разлилась голубоватым сиянием, поднимая над койкой. И словно пухом стали мышцы, и выдернули из сердца боль, и слезы высохли, остановившись.

— Нуссс вот и хорошшшоссс, — шептала первая, не отнимая головы от моего живота. — Айссс какиессс ветеркиссс, исссстинные, крепкиессс…

Перед глазами у меня темнело, мерцало, и я уже не разбирала, где явь, где сон.

"Марина"…

Я, забыв про змей, выдохнула, рванувшись из своего тела, потекла, расправляя крылья, над замком за зовом ветра, рухнула вниз, вжалась в Люка, обхватила его руками и ногами, чувствуя, как впиваются в бок тысячи драгоценных камней, и заснула, как на лучшем ложе в мире.

И проснулась одна на койке в своей палате. За окном сияло высокое солнце. Дверь была приоткрыта, из-за нее раздавались голоса.

Колотилось сердце, дыхание было частым, нервным. Счастье уходило, заполняясь темной пустотой. И в этой пустоте полуденный ветер из открытого окна звал меня к себе.

— Где ты? — зашептала я умоляюще, лихорадочно, кривя рот в попытке сдержать слезы и чувствуя накатывающий приступ удушья: слишком явным во сне было ощущение крепкого тела Люка рядом, его тепла, его дыхания, его запаха. — Что ты мучаешь меня? — грудь уже сдавливало, и в глазах темнело. — Я не могу больше, не могу, не могу. Боги, как мне тебя не хватает…

"Марина".

Я перестала дышать. В голове что-то сместилось, полыхнуло белым сиянием. Пропали мысли. Я потянулась навстречу своему имени, теперь уже наяву, я улыбнулась.

Веди меня, ветер, веди… туда, где нет боли. Я лежала — но я словно стояла, я видела белые стены палаты — но передо мной, у ног моих расстилалась пропасть, и в пропасти этой кипела тьма. Тьма моего безумия. Я чувствовала ее дыхание на своем лице и сама полной грудью дышала ею, чувствовала, как уверенно касается она моего разума, стирая реальность, насылая утешающие видения, как шепотом ввинчивается в мои уши, как воспоминаниями и чувством вины пластует мне сердце.

Во тьме этой мелькали крылья огнептиц и скорченные тела сожженных мною людей; я знала, что они враги, что дрогни я, и меня, и обитателей замка ждала бы участь хуже смерти. Но это не спасало: они смотрели на меня пустыми глазницами, кричали обугленными ртами: "Убийца", — а я вспоминала выгоревший листолет, который подарила Люку, ожоги на его коже, и кивала, не видя ничего перед собой: да, убийца, да, убийца…

— Марина.

Кто-то осторожно взял меня за запястье, и я недоуменно посмотрела на свою руку. А потом реальность поднялась вокруг меня фрагментами, цветами: темной рамой раскрытого окна и прохладным подоконником под ногами, белой занавеской, скользнувшей по плечу, мокрой от пота розовой сорочкой, синим небом, зеленым лугом внизу. На нем замерли раненые, санитарки, кто-то из моих гвардейцев и молча, со страхом смотрели на меня.

Я стояла в окне, а Энтери держал меня за запястье. В дверях палаты застыли доктор Кастер и маг Тиверс — тоже молча, напряженно. И меня затрясло — я отшатнулась, я почти упала дракону в руки, я оторвалась от него и, шатаясь от слабости, поковыляла к раковине ополоснуть лицо.

Вряд ли я бы разбилась, шагнув со второго этажа. Но я бы могла потерять детей.

В зеркале отразился мой больной взгляд, мокрое лицо. Я вспомнила двух туманных змей, вышедших отсюда, замотала головой, посмотрела на руку. Следов укусов не было. Чего и следовало ожидать.

Коллеги продолжали молчать.

— Какое сегодня число? — прошептала я, глядя в зеркало.

— Шестнадцатое апреля, — ответил кто-то. — Двое суток прошло…

И восемь со дня смерти Люка.

— Не оставляйте меня одну, — сипло попросила я, повернувшись. — Я схожу с ума. Я вижу… и слышу то, чего не существует…

Со мной говорили, меня чем-то кололи, Энтери опять качал мне виту, а я лежала на койке, глядя в потолок. Снова накатывала дрема. Но я не могла спать. Не хотела.

Ветер продолжал шептать мое имя.

Я бы никогда не решилась коснуться сигнальной нити, не ощути, что рассудок мой висит на волоске. Но я должна была жить и оставаться в здравом уме ради детей. А для этого я должна была понять, почему слышу ветер. Я обязана была убедиться, что Люк погиб, увидеть его тело, принять, понять, сжиться с этим. Иначе я сожгу себя.

"Ты ведь не веришь, что он мертв. Ты с самого начала не верила".

— Никто не верит в смерть, — пробормотала я, и вокруг меня обеспокоенно зашуршали. Я не смотрела на окружающих.

Сколько я видела таких же как я, которые не могли принять реальность.

"Но ты ведь чувствуешь его. Слышишь его".

— Я всегда бредила, когда была ослаблена, — бормотала я, — когда болела… всегда бывали видения при истощении, температуре… у нас всех они бывают…

"И иногда они сбываются".

— Это просто бред, бред…

"Ты хочешь верить. Вопреки здравому смыслу".

— Вопреки всему, — признала я упрямо и яростно.

Тьма безумия снова колыхнулась ко мне, и я, зажмурившись, дернула сигнальную нить Мартина.

Он поможет мне. Он придет. Мертвого или живого — он найдет Люка.

Шестнадцатое апреля, вечер, Блакория

Барон фон Съедентент, сидя у входа в палатку, размеренно зачерпывал из глубокой жестяной миски кашу с мясом. Было свежо: в Блакории в апреле ночами еще бывали заморозки. На небе уже зажглись первые звезды, сиял голубоватый полумесяц. Глаза слипались, и можно было бы использовать один из Максовых тоников, но Мартин их берег, а сегодня была редкая возможность полноценно выспаться.