"Марина", — наконец-то тихо позвал ветер. Я улыбнулась. На душе потеплело.

— Ты подожди, — пробормотала я, — он скоро придет. Вот-вот уже, он обязательно придет и тоже тебя услышит.

Но Мартин не появлялся. Я не знаю, сколько простояла там, вслушиваясь в шелест ветра и цепляясь за подоконник. Холод сковывал меня, несмотря на целительные волны от брачного браслета, которые слегка расслабляли тело, через мгновение снова начинавшее замерзать изнутри. Меня отозвали на капельницу, и я, послушно продремав час, снова побрела к окну. Солнце начало клониться к закату, слепя глаза, я, продрогшая до ужаса, чувствовала, что слабею — ноги дрожали и грозили подломиться, а я все ждала. И осталась бы там до ночи, если бы не спазм, ледяной струной прошивший живот от груди вниз.

Я дернулась, прижав руку ниже пупка. Сердце колотилось от страха, хотя боли не было, только онемение и холод. Неужели с детьми что-то неладно?

— Мария, — Горничная, перестилающая постель, подскочила от панических ноток в моем голосе, а я трясущимися ладонями ощупывала себя, будто это могло помочь понять, что происходит. В голове немного прояснилось. — Позови Энтери. Кажется, мне нужна помощь.

После сияния солнца палата казалась темной. Меня осмотрел один из наших гостей, Тевени: Энтери отдыхал после дежурства. Молодой дракон просканировал меня и сказал, что с детьми все в норме, но показатели виты по-прежнему снижены, хотя гораздо лучше, чем вчера, и мне следует подкрепиться и много спать.

— С таким браслетом тебе не о чем беспокоиться, красная хозяйка, — добавил он, разглядывая украшение чуть ли не с восторгом, — ты под защитой отца нашего, Инлия. Чувствуешь, как постепенно восстанавливает тебе виту? Ничего плохого с тобой не случится.

Я грустно улыбнулась "красной хозяйке" — все драконы, кроме Энтери, упорно именовали меня так, — и вере крылатого виталиста.

"Люка его брачный браслет не спас".

Навестивший меня чуть позже доктор Лео измерил давление и велел поставить градусник. Через пять минут высветились цифры: 34,5 — и доктор, покачав головой и обозначив гипотермию на фоне анемии и стресса, выписал обильное горячее сладкое питье и тоже приказал кормить меня интенсивнее.

Кажется, за день я уже съела больше, чем раньше за неделю, но послушно употребила тарелку обжигающего супа-пюре, устав от этого так, будто в поле пахала. Волосы на затылке повлажнели, но я продолжала трястись от холода. Мария помогла принять горячий душ, сменить сорочку на более теплую и укрыла меня двумя шерстяными одеялами, но это не помогло; принесла большой стеклянный чайник с заваренным имбирно-медовым чаем и, наполнив кружку, поставила его на подставку с маленькой свечкой внутри. Я села на койке, укутавшись в шерстяные одеяла как в плащ, и подтянула под себя ноги. Мария вышла за очередной порцией еды. За окнами горел закат, а я пила почти кипяток, стуча зубами о края чашки и, будучи не способной думать, смотрела в одну точку.

Мигнула свеча — я перевела взгляд на маленький огонек под чайником, подсвечивающий янтарную заварку.

"Где огоньс-с-с?" — вспомнилось мне ночное шипение хвостатой гостьи, и я, поколебавшись, продолжая мелкими глотками пить чай, протянула свободную руку к огню. Вдруг нестерпимо зазудели ладони, начали неметь, холодеть, словно вот-вот начнется повторный спазм… а огонек снова мигнул и тонкой струйкой потек ко мне, впитываясь в пальцы. Их закололо, будто я отогревала их у костра.

Я, изумленно моргнув, застонала — так это было приятно, — и меня затрясло от жадности, ледяная струна в животе сжалась голодной судорогой. В палате похолодало, салфетки со столика снесло порывом ледяного ветра. Ойкнула Мария, застывшая с блюдом пирожков на пороге; в руке моей треснула чашка — я коснулась губами льда, в который превратился чай, и застыла, заторможенно глядя на него. Изо рта у меня вырвался пар. Заскрипел чайник — я подняла глаза: заварка выползала через трещины янтарными мерзлыми наплывами. Задеревенели одеяла, потекли от меня к стенам ледяные узоры… Мария, жмущаяся к двери, завизжала, выронив поднос. Волосы ее обледенели, на ресницах и одежде был иней.

— В приемное, — приказала я ей сипло, пытаясь дернуться и не в силах выбраться из замерзших одеял. — Быстрее.

Она, встрепенувшись, неловко толкнула дверь, захлопнула ее за собой — и через несколько секунд поднялись вверх по створке и стенам морозные побеги. Треснуло стекло в зеркале, стали лопаться окна и светильники, скрутились пластиковые панели на потолке, начали падать на меня… я втянула голову в плечи и зажмурилась, не в состоянии остановить происходящее, чувствуя, как со всех сторон ко мне льется тепло, впитывается в кожу, и ужасаясь оттого, что я в этот момент, возможно, уничтожаю замок и всех в нем.

Это длилось какие-то мгновения — только что тело мое покалывало, согреваясь, как в сауне после мороза, скрипели вокруг разрушаемые поверхности, и вдруг все стихло.

Я приоткрыла глаза. За дверью, откуда ранее доносился гул голосов коллег и пациентов, стояла мертвая тишина. А я чувствовала себя теплой и почти здоровой. Только спать хотелось так, будто меня только что подвергли мощной виталистической процедуре.

Снова прислушавшись, я всхлипнула.

Боги… только бы не оказалось, что я доделала то, что не смогли враги… только бы не оказалось, что я заморозила всех вокруг.

Прижав руку к губам, чтобы не разрыдаться, я кое-как выползла из ставших колоколом одеял, растолкав их сверху локтями и перешагнув через "ворот" на койку. Спустилась на пол и, аккуратно ступая тапочками по хрустящему пластику, для начала выглянула в окно. Сразу идти к двери я струсила.

Одеревеневшие занавески чуть двигались от ветра, покачиваясь, как ставни. А внизу, наискосок от окна, шагах в двадцати от стены замка начиналась полоса заиндевевшей травы, уходящая к лесу и даже тронувшая первые деревья, красные от заката. Но — я выдохнула — там были и люди, живые люди: несколько человек обступили полосу и о чем-то изумленно толковали, поглядывая на мое окно. Я, высунувшись из него, с ужасом осмотрела стену вокруг — она на полметра от рамы была покрыта слоем инея.

— Только бы обошлось, — умоляюще прошептала я, направляясь к двери, у которой белыми сугробиками лежали вмороженные в пол пирожки. — Только бы обошлось.

Я прижалась к створке, покрытой иглистой изморозью, прислушалась. Там глухо звучали голоса, и я дрожащей рукой поскребла по льду у косяка. В дверь тут же заколотили.

— Марина Михайловна, с вами все в порядке? Что случилось? — раздался нервный голос доктора Кастера. Едва слышимый — видимо, изморозь хорошо так законопатила щели.

— Не знаю, — откликнулась я, тоже с заметными истерическими нотками в голосе. — А с той стороны все живы?

— Живы, — подтвердил он, — и почти здоровы, если не считать легких обморожений. Половина приемной в инее.

— Тогда и я в порядке, — ответила я, чувствуя такое облегчение, что захотелось плакать. Если уж в соседнем помещении никого не заморозила, то и в остальных должно быть все нормально. — Как Мария?

— Все нормально, ваша светлость, — голос моей горничной был едва слышен. — Нос облез и щеки красные. Господин Вени прямо сейчас лечит меня. Если простужусь, выпишете мне премию.

— Обязательно, — пообещала я, улыбаясь, и зевнула. Что может быть лучше понимания, что ты никого больше не убила?

"Разве что приход Мартина. И определенность".

Я помрачнела.

— Моя госпожа, отойдите, будем ломать дверь, — это уже голос капитана Осокина. Видимо, с той стороны собрался целый спасательный отряд.

Через минуту раздался грохот, дверь сотряслась — а я села на койку рядом с торчащим коконом из одеял и принялась ждать освобождения, стараясь не заснуть.

Меня извлекли не сразу. Дверь пытались оттаивать кипятком, рубить топором, но иней оказался стойким и отходил с трудом. Было самое время для эффектного появления Мартина с его жизнерадостностью и шуточками, чтобы он всех спас и все исправил. Но его не было, и я сонно гладила сигналку, подавляя желание дергать ее до тех пор, пока друг не отзовется.