— Знаете, — сказал мне однажды Игорь Григорьевич Чистяков, доктор физико-математических наук, — я ведь увлекся изучением этих веществ главным образом из-за того, что они в поляризованном свете образуют великолепную красочную картину… Потом, когда углубился в проблему, появились, конечно, и другие интересы. Но первый толчок дала именно эта необычайная красота. Глаз не оторвешь!

Честно говоря, я не сразу поверил Игорю Григорьевичу. Серьезный ученый, один из крупнейших в нашей стране специалистов в области структуры жидких кристаллов, руководитель исследовательской группы Института кристаллографии Академии наук СССР — и вдруг оказывается, что он начал заниматься новой областью знания только потому, что увидел — пусть даже и в поляризованном свете — какие-то красочные картины. Правда, в свое время профессор М. С. Навашин, исследователь хромосом растений, уверял меня, будто он посвятил жизнь изучению микроскопического клеточного ядра лишь по той причине, что с детства был близорук и питал страсть разглядывать невообразимые мелочи. А академик А. Д. Александров, физик по образованию, но занимающийся в основном математическими проблемами, объяснял эту свою склонность тем, что в математике у него «получается лучше», чем в физике. Однако те признания были сделаны в лирическую, шутливую минуту. Здесь же, в лаборатории жидких кристаллов, разговор шел в деловой обстановке, и в словах Чистякова не улавливалось и тени юмора Как-то странно все это…

Между тем Игорь Григорьевич вынул из лабораторного шкафа лист густо-черной полимерной пленки.

— Дайте-ка вашу руку.

Я протянул ее, почему-то повернув раскрытой ладонью кверху, — словно цыганке, которая будет гадать по «линиям судьбы». Игорь Григорьевич положил пленку мне на ладонь. Мгновение я смотрел на черную глянцевую поверхность, не понимая, зачем мне дали эту пленку и что я должен делать. Вдруг в черной ее глубине началось какое-то движение. В нескольких местах возникли коричневые пятна, и тут же в центре каждого из них появился красный блик, он стал расширяться, оттесняя коричневую краску к краю. Но в середине красного пятна уже всплыло оранжевое, затем, без промедления, желтоватое, зеленое, голубое, синее. И каждый новый цвет, растекаясь по пленке, гнал перед собой, словно камень, брошенный в воду, концентрические волны предыдущих цветов. Но вот появились небольшие фиолетовые пятнышки и цветные блики перестали, наконец, «выныривать» из недр пленки. Волны радужных переходов замерли. Картина стабилизировалась. И тут я заметил, что комбинация пятен образовала на черном фоне многоцветное изображение моей ладони.

— Удивительно! — вырвалось у меня.

— Вот посмотрите, — говорил Игорь Григорьевич, разглядывая узоры на пленке, — у вас пальцы до самых кончиков прорисовываются синим цветом. Это норма. А если бы они были оранжевыми, красными, или, что еще хуже, коричневыми, это давало бы основания подозревать, что вы больны холодовым нейроваскулитом. Есть такая неприятная болезнь, одно из проявлений которой заключается в понижении температуры пальцев рук и ног.

— Так это, — кивнул я на радужный рисунок, — изображение температуры руки?

— Совершенно верно. Там, где пленка нагрета менее всего, у нее коричневый цвет. На две десятых градуса больше — уже красный. Еще несколько долей градуса — получается оранжевый, затем зеленый, голубой. Самая высокая температура там, где жидкий кристалл окрашен фиолетовым цветом.

— Эта пленка и есть жидкий кристалл? — я пощупал черный уголок свободной рукой. Он тут же прореагировал, вспыхнув под пальцами заревом.

— Здесь две пленки, — объяснил мне Чистяков. — Одна черная — экран. Она необходима, чтобы лучше были видны цветовые изменения. А вторая — прозрачная. Между ними нанесен тонкий слой жидкого кристалла. Вот такого жироподобного вещества.

Игорь Григорьевич достал из шкафа колбу, до половины наполненную чем-то напоминающим вазелин.

— Здесь, в основном, соединения холестерина. Но со всякого рода добавками. Нам теперь известны десятки рецептов приготовления холестерических жидких кристаллов. И каждый состав обладает особыми свойствами. Ну, скажем, имеет свою собственную область перепада температур, в пределах которой он способен работать. Можно сделать смесь (в колбе и между пленками — именно она), которая будет градуировать радужными переходами температуру от тридцати шести до сорока одного градуса. А это как раз то, что необходимо для медицинских целей.

Вещество в колбе под действием тепла его пальцев переливалось живым перламутром.

Я положил пленку на стол. Изображение ладони сразу же распалось на отдельные пятна, и цветовые блики один за другим стали скатываться к центру, исчезая в темной глубине. Через несколько мгновений вся пленка снова была черной.

— До чего же красиво!

— Ну, это еще не настоящая красота, — оживился ученый. — Вот загляните-ка в микроскоп!

Он вынул из прибора предметное стекло, провел им по пламени горелки («Чтоб жидкий кристалл расплавился») и вставил на место. Я заглянул в окуляры. Перед глазами раскинулась обширная равнина, покрытая плотным снежным настом. Впадины и выемки на ней были заполнены голубыми вечерними тенями. Неожиданно справа, у края поля зрения, наст просел, образовалась сумрачная сине-зеленая трещина. Она стала расти, разрезая своим острием снежное пространство, и раздвигаться вширь. Теперь это уже была не трещина, а темное ущелье. И от него двинулись в стороны, пожирая голубой наст, острые клинья ущелий-пасынков.

Игорь Григорьевич заменил предметное стекло новым, с другим препаратом, предварительно прогрев его на спиртовке.

Несколько мгновений в микроскопе была мгла. Но вот она поредела, наполнилась едва заметной глухой синевой. Словно рассвет тронул тяжелое северное небо. И тут же на этом черно-синем фоне обозначились блекло-желтые, с густой коричневой полосой посередине, ветви каких-то неземных растений. А может быть, так выглядят водоросли в сумеречных морских глубинах?..

Не успел я перевести дыхание, как в поле моего зрения оказалось грандиозное полотнище желтой ткани, покрытой причудливой зеленой сеткой. Сбоку на эту ткань стали надвигаться яркие песчаные языки — словно барханы ожили. И вдруг откуда-то сверху пали, перекрывая собой и ткань, и барханы, огромные лепестки неведомых цветов — голубые, оранжевые, нежно-сиреневые, черные…

Нет, описать эти картины невозможно. Их надо видеть. И тогда вы испытаете редкостное наслаждение от созерцания чистых, сочных тонов, их переходов и игры. Будто кто-то бережно взял с небосвода радугу и осторожно стал покрывать нежными красками тончайший шелк, проводя по нему то одной ее стороной, то другой, но вдруг, не сладив с нетерпением, принялся отламывать от хрустальной небесной арки целые куски и бросать на шелк, где они сразу же начали оплывать, смешиваясь с фоном и расцветая новыми тонами.

Но наверное, более всего удивительны не сами эти звонкие цвета, а то, как гармонично они сочетаются, с какой естественностью они контрастируют и дополняют друг друга. Смотришь в микроскоп, и закрадывается мысль: а не таятся ли в этих сочетаниях пока неведомые нам законы гармонии красок, гармонии, в основе которой не зыбкая фантазия, не произвол человеческого желания, а строго определенные, хотя и бесконечно разнообразные, свойства веществ и световых волн, особенности их взаимоотношений друг с другом? И может быть, найдя эти законы, мы превратим когда-нибудь искусство наносить краски на полотно в точную науку, а произведения живописи станут естественными, как сама природа — мать всего существующего: формы и содержания, света и цвета?

И еще вопрос. Почему, пока эти законы еще не открыты, не набежали в лаборатории, нс припали к окулярам микроскопов, жадно впитывая эту, как говорили в старину, натуральную красоту, декораторы, художники по тканям, по фарфору и стеклу, специалисты по украшению фасадов и интерьеров?