– Разрешите войти? Доставлен… – Он выслушал ответ и оглянулся на меня, недобро зыркнув через прорезь маски. – Заходи.

Я переступил порог и оказался в кабинете размером чуть больше моей клетушки. Это был именно кабинет. Теперь стало ясно, куда стащили всю самодельную мебель с биржи. Напротив двери за грубо сколоченным столом примостился тщедушный мужчина лет тридцати, похожий на бывшего генпрокурора Юрия Скуратова. Мужчина был одет в синий прокурорский китель с майорскими погонами. На меня уставились серенькие, ничего не выражающие глазки. Морда у следака была постная, душа бумажная.

Введший меня спецназовец закрыл дверь и остался в кабинете. За дверью в углу обнаружилась табуретка.

– Садитесь, – предложил следователь и достал из папки чистый бланк протокола допроса.

Я сел. «Лет на двадцать», – мелькнула суеверная мысль, но подчинился беспрекословно. Желания качать права в присутствии бойца СОБРа не возникало.

– Фамилия, имя, отчество? – следователь взял шариковую ручку.

– Потехин Илья Игоревич.

– Число, месяц, год рождения?

Я назвал.

– Место рождения?

Канцелярская рутина нагоняла страх. Внешне безобидная, она была сильна неотвратимостью движения колосса государственной машины.

– Место работы?

Из наезженной колеи деваться было некуда, и я сказал:

– Санкт-Петербургский Горный институт.

«Что я несу! – ужаснулся я. – Это же учебное заведение. Впрочем, ничего другого все равно не знаю».

– Должность?

– Старший научный сотрудник.

Формальные вопросы давили, как асфальтовый каток. Уже на них можно было срезаться. Я благополучно миновал первый этап. Следователь не спорил, загоняя меня в ловушку. Если Слава сказал, что они не поверили в геологическую легенду, да еще ляпнул о ГРУ, бесстрастность следака можно было объяснить лишь желанием поймать меня на противоречиях, запутать и расколоть.

– Ну, рассказывайте, – следователь смиренно поднял глазки и застыл, не меняя позы: согнувшись над столом, держа руку над протоколом. Посадка была прочной и удобной. Следователю было комфортно, он в ней жил. Он был законченной канцелярской крысой.

– Что рассказывать?

Я мог только прикинуться валенком и попытаться узнать как можно больше, а сказать как можно меньше. Все равно терять было нечего. Хотелось потянуть время. Чтобы сегодня от меня отстали, а завтра время покажет. Почему-то отсрочка казалась важной.

– Все рассказывайте.

– Я прибыл в поселок Усть-Марья в составе комплексной геолого-разведочной экспедиции. Целью экспедиции являлась повторная геологическая разведка района и отбор проб. От местного жителя, директора усть-марьского краеведческого музея Лепяго Андрея Николаевича я узнал о так называемой пещере шаманов. Мы посетили пещеру и нашли завал явно искусственного происхождения. Об этой находке мы доложили Проскурину Феликсу Романовичу, представителю местной власти. Проскурин предложил нам задержаться и принять участие в разборе завала, для чего выделил необходимую рабочую силу и технику.

– Продолжайте, – следователь перестал строчить в протоколе, заметив, что я остановился.

– Дальше… Даже не знаю, – я замялся, рассказывать об этом было непросто. – Там такое случилось…. Не знаю, как сказать.

Я запнулся.

Следователь ждал.

Спецназовец недвижно высился у двери.

– Это было похоже на массовую галлюцинацию, – наконец выдавил я. – Как будто мы разом обезумели и наблюдали одинаковые бредовые видения. В дальней точке пещеры мы обнаружили две большие золотые пластины под натечной корой. Когда мы сняли пластины, открылась глухая полость. В ней были странные существа.

О Кровавой реке я упомянул кратко, чтобы меня не сочли вконец сумасшедшим. Следователь внимательно слушал, занося мои показания в протокол лаконичными казенными фразами, которые повторял вслух. Факт захвата вертолета я скрыл, так же как и применение оружия против солдат внутренних войск. Следователь не перебивал уточняющими вопросами. Когда я закончил, он придвинул к краю стола лист и ручку.

– Подойдите, прочтите и распишитесь.

Странно, подлавливать меня и колоть он, наверное, решил завтра.

Покосившись на спецназовца, переминавшегося с ноги на ногу, я несмело подошел к столу, взял протокол, вернулся на табуретку. Прочел. На двух страницах уместились все наши злоключения.

– Что писать? – Я решил играть простака и дальше.

– «С моих слов записано верно, дополнений и замечаний не имею».

Сколько раз я писал эти слова!

– Простите, как? Можно еще раз?

Следователь терпеливо повторил.

Я записал, неловко примостив протокол на колене.

– Число, подпись, – напомнил следак.

Он мельком глянул на мои каракули и кинул протокол в папку.

– Уводите, – сказал он собровцу. – И постарайтесь без эксцессов там.

Спецназовец открыл дверь.

– Руки за спину, – буркнул он.

В коридоре барака и снаружи царило оживление.

«Что-то произошло, – понял я. – Приехал кто-нибудь важный? Или поймали кого?»

Бойцы красноярского СОБРа скучились у барачной стены вокруг человека в парке с вышитой бисером красной каймой, подозрительно напоминающей об экспозиции усть-марьского краеведческого музея. Возле парки синел прокурорский китель, над которым в свете заходящего солнца поблескивала лысина. Пороившись, делегация двинулась к входу в барак.

– Шагай, – пробормотал спецназовец, к которому никто не спешил присоединиться для конвоирования особо опасного преступника. Более того, из всех собровцев в маске остался он один. Что-то изменилось. Мы с ним еще не поняли, что.

Когда ватага проходила мимо нас, я кинул взгляд на странную согбенную фигуру в парке с наброшенным капюшоном и инстинктивно шарахнулся прочь. Рука непроизвольно дернулась сотворить крестное знамение.

– Куда щемишься? – Локоть сжали железные пальцы и надавили на нерв. Я дернулся как от удара током.

Спецназовец толкнул в спину, и видение исчезло. Как завороженный, я снова и снова оборачивался, чтобы увидеть демонический оскал под капюшоном, но фигура уже скрылась в бараке. Я не мог поверить своим глазам. Андрей Николаевич Лепяго пришел в стан врага, и по лицу его гуляла блудливая усмешечка.

Жуткая встреча с Лепяго завершила мытарства вчерашнего дня.

Как только я оказался в импровизированной камере, так сразу лег на пол и прижал губы к переговорной щели.

– Слава! – позвал я. – Слава, ты меня слышишь?

За стеной завозились.

– Слышу тебя. Говори.

– Я Лепяго видел.

– Кого?! Кого видел?

– Лепяго. Директора музея.

– Чего? Труп сюда привезли?

– Нет! Он живой. Только странный какой-то. Улыбается очень жутко.

– Ты не перепутал?

– Нет!

– Не может быть, Ильюха, – после небольшой паузы заявил Слава. – Мы же сами видели, как его застрелили.

– Знаешь, Слава…

Я прикусил язык, собираясь с мыслями.

– Ну, чего?

– Помнишь, как Проскурина расчленили в пещере?

– Ну да. Такое не сразу забудешь.

– …А потом опять собрали, и он ходил живой, хотя мы считали его погибшим…

– Было такое, – нехотя признал Слава.

– Может быть, и Лепяго оживили? Эти харги, которых заперли в пещере… откуда мы знаем, на что они способны?

Слава так тяжело вздохнул, что из щели полетела труха.

– Да уж, кто знает…

– Как там Вадик? – спросил я после долгого молчания.

– Нормально. Слабый только. Перевязали его, антибиотиков дали, – сообщил афганец.

– Бежать сможет? – спросил я.

– Погоди ты бежать. Чую, какая-то поганка затевается. Посмотрим, что завтра будет.

По моим соображениям, бежать надо было сегодня, но без корефана с ножом одолеть часового я бы не взялся. А Слава что-то задумал. Приходилось его слушаться, тем паче что опыта выживания у него было больше.

Стемнело. Мы заснули, не поев. К счастью, мне от пережитых волнений ни есть, ни пить не хотелось. Слава за стеной ворочался, Вадик иногда стонал. Я подумал, что фамильное древо Гольдбергов разрастается исключительно в направлении спекулятивной торговли золотом и антиквариатом. Любое отклонение от родового бизнеса порождает чахлые ветви, которые спешит отрезать заботливый садовник. Смерть Вадика здесь или в тайге, неподалеку от места гибели беспутного отца, будет вполне закономерной. Нельзя отрываться от исконного дела! Небеса за это карают.