Проскурина я отыскал в нумизматическом зале. Директор проводил меня до входа и удалился едва ли не на цыпочках, далее я прошествовал в полной тишине. Все комнаты музея были ярко освещены – по случаю посещения хозяином царила «совершеннейшая иллюминация».

– Здравствуйте, Феликс Романович, – молвил я, переступая порог.

Полковник склонился над стендом с золотыми монетами, пристально рассматривая коллекцию империалов.

– Здравствуйте, Илья Игоревич, – не разгибаясь, повернул голову Проскурин. – Как продвигается ваша деятельность?

– Доделали дорогу, – отрапортовал я. – Это было нелегко, но мы справились. Рабсила оказалась ледащей.

– Это все от неумения. – На губах Проскурина зазмеилась улыбочка. – Рабсилу следует погонять. Вы что, не привыкли организовывать трудовой процесс?

Полковник выпрямился и развернулся ко мне всем корпусом, сложив руки за спиною. Его массивное туловище на коротких, широко расставленных ногах производило впечатление монолита.

– Я все больше как-то один тружусь, – пожал я плечами. – Тихо, сам с собою… Какой из меня надзиратель?

– Зэки говорят: «Скорей бы вечер, да завтра на работу», – назидательно сообщил полковник, буравя меня пристальным взглядом узеньких черных глаз. – Но есть другой девиз: «На трассе дождя не бывает!» Это более правильно и полезно. Работать надо заставлять, принудить, если необходимо. Твердый порядок дает повышенный эффект.

– Для этого есть конвой, – припомнил я раскопки в Узбекистане, где набранных для черновой работы бичей жестко держала в кулаке пара звероподобных быков, взятых для этой цели из Питера.

– Конвой для того, чтобы охранять, – прояснил ситуацию Проскурин.

М-да, кажется, образ вольнонаемного инженера на производственной зоне крепко прилепился ко мне.

– Ладно, – смягчился Проскурин. Он расцепил руки и прошелся по залу. Половицы скрипели под его начищенными до блеска сапогами. – Подготовительные работы проделаны и теперь начнутся основные. Их вы должны завершить как можно скорее. – Мент приблизился и участливо посмотрел мне в глаза. – В конце недели прибывает комиссия из Управления. Потом я рабочих заберу. К этому времени вы должны дать заключение: есть в пещере что-нибудь, представляющее интерес для музея, или нет. Четкий ответ, вы поняли?

– Вполне, – кивнул я.

Что тут не понять? Проскурин решил прогнуться перед начальством – вот какой я хороший: и зона у меня образцовая, и музей по изучению истории края, в моем ведении находящийся, преуспел, да еще как! Ого-го как! Тут можно и проверяющих ценными сувенирами одарить, а взамен, глядишь, и третья звездочка на погон свалится.

– И лучше, чтобы ответ был положительный. Людей я выделю сколько нужно, инструментом и транспортом обеспечу. Только найдите, – он взял меня за локоть. – Кровь из носу, надо!

Хватка у него была стальная.

«Партия сказала: „Надо!", комсомол ответил: „Есть!"». О, вашу мать, товарищ полковник! Я шел домой с тяжелым сердцем. Неприятно было сознавать, что попал в окончательную зависимость от поганого мусора. Неужели меня так легко оказалось прибрать к рукам?! Настоящий хозяин, и все в его хозяйстве путем, всяк сверчок знает свое шесток: зэки лес пилят, археологи клады ищут. Ну, а если не найдут, тогда что, запрет в ШИЗО без права переписки, пока не сгнию заживо? Здесь возможно и такое. Может быть, смыться, пока не поздно? Проскурин вряд ли станет погоню снаряжать, но только что я скажу Гольдбергу? Как я объясню ему ситуацию, что меня взял под крыло царь и бог здешних мест, потребовав взамен передать найденное сокровище в краеведческий музей, являющийся, по сути, его собственной коллекцией? Как я все это Давиду растолкую, если мне даже Вадик наверняка не поверит?

Как я ни старался замедлять шаги, чтобы растянуть время и обдумать наиболее убедительный способ подать компаньонам бесперспективность дальнейшего поиска гольдберговского клада, но так ничего путного не придумал. Взявшись за ручку двери, я плюнул и очертя голову решил: будь что будет, начнем копать, а дальше, как говорил Ходжа Насреддин: «Или ишак сдохнет, или эмир, или я». Ничего такого Проскурин со мной не сделает. Допустим, не найду – охрана свидетель, что я золото в рукав не спрятал. Какой может быть с меня спрос? Словом, двум смертям не бывать. Я распахнул дверь в жилую половину избы.

– Как?

– Ну чего?

– Что он?

Три пары глаз уставились на меня. Я же невозмутимо ответил:

– Обещал в честь приезда комиссии оказать посильную помощь, – и с этими словами оглядел компаньонов: Слава ворочал мозгами, Вадик с иронией меня рассматривал, а Лепяго с почтением внимал волеизъявлению повелителя, чьими устами я говорил. – Короче, завтра вплотную начинаем искать клад!

– Командир, бригадир зовет, – обратился ко мне серый человек и добавил, поглядев на корефана: – Лаз вроде бы открылся. Слава, оставь пару тяг.

Я поспешно поднялся с бревна, на котором восседал у дымового костра неподалеку от пещеры, и направился к черной пасти входа, откуда вдруг перестали выносить камни. Краем глаза я увидел, как друган протягивает рабочему сигарету. Было даже обидно, что Славу все знают, любят и называют по имени, в то время как меня зовут только «командиром». Как цирика какого-нибудь. Досадно! Мой друган был в хороших отношения и с зэками, и с охраной, несмотря на то что гонял тех и других в лучших армейских традициях. Наверное, ностальгировал по доблестному офицерскому прошлому. Я же, хотя никого не погонял, а только давал указания, симпатии у народа не вызывал.

– Ну, что нашли? – протиснулся я сквозь толпу, сгрудившуюся в дальнем конце сталактитового зала. Силами тридцати человек ниша превратилась в глубокий грот, а отвалы камня пополнились свежими кучами.

– Щель наверху, – мотнул головой Доронин.

В тусклом свете карбидных ламп видно было немного. Я включил свой фонарь, сунул его Вадику, показал, куда светить, а сам полез на вершину завала. Из-под ног, сухо пощелкивая, покатились камни, несколько штук я спихнул руками уже на ту сторону – в пустоту.

– Фонарь!

Зияющий непроглядностью лаз был шириною полметра. Я просунулся под свод грота, выставив вперед фонарь. Луч прорезал кромешную мглу и растворился в ней – пространство было слишком велико, чтобы он достал противоположную стену. Если стена вообще там была… Я выкарабкался обратно и сбежал по завалу вниз.

– Продолжайте разбирать, – велел я Доронину, – уже немного осталось.

– Давай, ставь людей, – приказал он нахальному здоровяку с сучьей мордой – бугру археологической бригады.

Зэки, которыми Проскурин усилил бесконвойников, были из мужиков, тянущих на УДО.[13] Хозяин даже конвоя не прибавил – с нами так и ездили Доронин, Толян да Володя, – видимо, считал, что эти мыши серогорбые не способны даже на побег. Мужики пахали, рога расчехлив, о чем свидетельствовали кубометры освобожденной породы. В результате за три дня раскопали соседнюю пещеру.

– Ну, Ильюха, сейчас озолотимся! – хмыкнул Слава, когда мы устроились с наветренной стороны костра, спасаясь в едком дыму от налетавшего временами из тайги гнуса. Лица и руки у всех распухли, зудели и чесались, но Доронин уверял, что скоро организм привыкнет и укусы будут не столь ощутимы.

– Поживем – увидим, – ответствовал я и подложил дров. А когда пламя раскочегарилось, навалил толстый слой зеленых веток. Огонь сердито зашипел, повалили густые белые клубы. Комарье отступило. Столь бесившее меня жужжание утихло. К вечеру обещала быть мошка – удовольствие ниже среднего. Эта гадость забиралась даже под джинсы, от ее укусов оставалась маленькая кровоточащая ранка, проклятое насекомое выедало кусочек кожи!

Мы сидели у костра и плакали, ожидая доклада. От дыма слезы текли в три ручья. Правда, я иногда сомневался: только ли от него или еще от бессилия сделать что-то против мириад настырных палачей.