Имя Проскурина произвело на шныря сильное впечатление. Он оглянулся, словно боялся, что нас подслушивают.

– А вы слышали, что хозяина… – серый выдержал драматическую паузу.

– Короче! – нетерпеливо одернул Слава.

– …что хозяина в пещере подменили?

– Знаем, – ответил я. – Мы там были.

– И че там?

– Ничего хорошего. А что с зоной? Гляжу, ты на воле, и прикид у тебя вольнячий.

– Зона вчера взбунтовалась. А потом эти… зомби через запретку полезли и всех ментов чкр-р!.. – Серый красноречиво резанул себя ребром ладони по горлу. – Загрызли!

– Ну вот, сам видишь, что творится, – сказал я. – В пещере было то же самое.

– Вот и я о том же, – зачастил шнырь. – Когти рвать надо. Возьмите меня с собой, все равно куда. На трассе высадите, я там уж своим ходом. Попутку поймаю…

– Отставить! – отрезал Слава.

Командирский тон серый понял и смирился. Обмяк, словно из него вынули хребет, понуро сошел с крыльца.

Не обращая больше на шныря внимания, мы сели в грузовик.

– Хорошо, что он про тумблер не знает, – я покосился в боковое зеркало, но ничего там не высмотрел. – Иначе нам попутку пришлось бы ловить.

– Может, он водить не умеет, – пожал плечами Слава. – Уебан тот еще по виду.

– Ну и храни его Господь! – Я постарался выкинуть этого придурка из головы.

Ситуация, когда я чуть было не замочил шныря, чем-то напомнила пьяную разборку на ночном проспекте, после которой «ниву» пришлось отмывать от крови.

Мы развернулись и покатили назад. Серый исчез, наверное, забежал в Дом офицеров. Решил еще чем-нибудь поживиться или спрятался от зимогоров. Ходячие мертвецы были слишком большим испытанием для слабых нервов. После виденной в пещере Кровавой реки они не казались чем-то ужасным, но всем остальным нормальным людям, не посвященным в таинства харги, зимогоры должны были представляться наглядным подтверждением конца времен в полном соответствии с Апокалипсисом.

Убитые кварталы Правой стороны, мост, клоака Левой. К моему удивлению, кроме зимогоров в исподнем, из бараков повылезали вполне человеческого вида обитатели босяцкого района. От дохляков они старались держаться подальше, но в целом страха не выказывали, а занимались своим делом – таскали воду из колонки, рубили дрова, шли по улице, будто ничего не случилось. Жизнь налаживалась, пусть даже при новой, шаманской власти.

Вадик прятался в кустах на расстоянии прямой видимости от машины.

– Я уже думал, вы не приедете, – простонал он, выходя навстречу, когда мы составили грузовики вплотную задними бортами и вылезли, чтобы перетащить Врата.

– Мы в музей заезжали, – сказал я.

– Зачем?! – изумился Вадик.

– За свитером, – язвительно хмыкнул Слава. – Ильюха замерз.

– Ну вы даете! Вообще страх потеряли.

Я ухватился за покореженную стойку и запрыгнул в кузов. Золотые пластины басовито звякнули под ногами. Корефан, повесив автомат за спину, присоединился ко мне. Я откинул тент нашего нового грузовика. И тут же отпрянул. В кузове кто-то ждал!

В ближнем бою доставать и снимать с предохранителя пистолет уже не было времени. Я инстинктивно рванул из-под свитера заткнутый за ремень Сучий нож и тут же о него порезался.

– Стой, командир! – взмолился серый.

Я замер, сердце колотилось. Ранку на пальце щипало, из нее показалась кровь.

Шнырь торопливо выбирался на свет.

– Ты че творишь? – Слава выругался. – На хрен ты здесь оказался?

– А там я что буду делать? – прохныкал серый.

– А тут нам что с тобой делать?

– Пусть пользу приносит, – шипя от боли и слизывая текущую из пореза кровь, я осторожно засунул клинок под брючный ремень сбоку и прикрыл мамонтовым свитером. – Давайте грузить.

Втроем ворочать золотые плиты было сподручнее, хотя все равно тяжело. Пыхтя и матерясь сквозь зубы, мы перекантовали Врата в новую машину. Укрытые брезентом, пластины были в относительной недосягаемости для посторонних глаз, а мы, соответственно, в безопасности.

Закончив погрузку и слив горючее с раздолбанной машины в новую, собрались на короткий перекур. Слава угостил шныря сигаретой из найденной в вещмешке пачки.

– Что же с тобой делать? – афганец задумчиво выпустил тонкую струю дыма.

– А че? – глаза серого забегали. – До трассы бы меня докинули, а там я…

– До какой трассы? – грустно сказал Вадик.

– А че?..

– Да ниче, – безразличным тоном обронил Слава.

Только что наглый, как стая колымских педерастов, шнырь окончательно посерел лицом до оттенка ржаной муки. Он видел золото. Он знал, что мы увозим Врата с собой.

– Беги в лес, – неожиданно для себя сказал я.

– Что?

– Если ты сейчас убежишь, никто тебе в спину стрелять не будет.

Слава шумно вздохнул.

Это было неправильно, но проклятый шнырь ассоциировался с несчастным пацаном, перед которым я был виноват.

– Сделай так, чтобы мы тебя долго искали.

– Бегом! – рыкнул Слава.

Серый человек, словно подстегнутый плеткой, бросился наутек. Слава бросил руку назад, зацепил цевье, потянул «Калашников».

– Нет, – я схватил корефана за руку. – Пусть уходит.

– Ты че?

– Жизнь за жизнь, – сказал я. – Он здесь все равно никому ничего не расскажет.

Мы долго смотрели друг другу в глаза.

Тем временем серый скрылся за деревьями.

– Наигрались в гляделки? – спросил Вадик.

– Поехали, – я первый отвел взгляд, потому что дело было сделано.

Мы провели ночь в грузовике, съехав с дороги в лес. Вадику дали отоспаться в кабине, на широком зиловском диване, а сами улеглись в кузове. Давить на массу можно было без боязни – ехали весь день и от Усть-Марьи оказались слишком далеко, чтобы нас беспокоили зимогоры.

На рассвете я пробудился от леденящего озноба. Не спасал и мамонтовый свитер. Ночью я долго корчился от холода на жесткой скамейке и заснул, подогнув колени к животу. Четвертая по счету ночевка в спартанских условиях далась тяжело. Спину ломило, и дальше лежать, скорчившись в эмбриональной позе на узких досках с широкой щелью посередине, было невыносимо.

Кряхтя и постанывая, я спрыгнул с борта и наконец-то смог разогнуться.

– Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох! – вырвался из груди крик души.

Размяв спину, я сорвал охапку листьев помягче и присел под кустом.

Было зверски свежо. Лес еще дремал. Со стороны дороги понизу веял легкий ветерок, подмораживая открытые части тела. Я дрожал, обхватив руками плечи, и старался расслабиться. Так я пропустил появление зверя, заметив только когда он приблизился почти вплотную.

Сначала я принял его за длинную черную собаку, но толстый пушистый хвост, который он держал на отлете, как все лесные животные, разубедил меня в этом. Зоолог я никудышный, но росомаху определить сумел. Настоящую, живую, а не харги, к счастью, но тоже хорошего мало. Зверь подходил все ближе, ветер дул в мою сторону, донося его смрадный запах.

Процесс у меня уже пошел, и я застыл, не зная, что делать. Кидаться с криком к машине было неразумно. Во-первых, со спущенными штанами я был как стреноженный конь; во-вторых, неизвестно, как росомаха отреагирует на убегающего. Вдруг инстинкт сработает, примет за добычу, кинется вдогонку и покусает за голую жопу! Росомахи славятся своим злобным и подлым нравом. Недаром северные народы верят, что в росомах вселяются души особо вредных шаманов.

Зверь шел прямо на меня, его уже можно было коснуться рукой. Я затаил дыхание. Хищник остановился, задрал голову и посмотрел прямо в душу. Морда у него была совсем не звериная, и все из-за глаз. Я понял, что поверья не лгут – на меня смотрел Проскурин!

Лязгнув, открылась и громко хлопнула дверца «Урала». Вадик выбрался из кабины. Звук сорвал напряжение. Я громко вскрикнул и по-настоящему обосрался. Крик, вонь и появление постороннего вспугнули росомаху. Зверь отпрянул и метнулся прочь, неся свой хвост параллельно земле. Все-таки росомахи – бздиловатая порода. Правда, на моем примере схожее представление можно было составить и о человеке.