Харги казались кошмарным сном. Но вот сон закончился, а явь оказалась такая уютная…

– Илья!

– Спасибо, дорогая, – я отодвинул пустую тарелку. – Было очень вкусно.

– У вас что-то настолько страшное произошло, о чем ты стараешься забыть? – проникновенно спросила Маринка.

Интересная мысль. Не иначе как супруга популярных книжек о психологии начиталась на досуге. Время у нее было.

– Как у тебя сегодня день прошел? – совершенно невпопад спросил я и посмотрел на Маринку невинным взором.

Вопрос привел жену в совершеннейшее смятение. Маринка замерла и только было открыла рот, как телефон, в который я упирался локтем, пронзительно зазвонил.

– Возьми узнай, кто там. – Вибрация от звонка неприятно отдавала в кость, но совершенно не хотелось двигаться, и я даже руку не убрал.

Маринка схватила трубку. Я заметил, что глаза у жены на мокром месте.

– Тебя, незнакомый мужской голос.

Вот как… Обычно супруга безошибочно определяла всех моих партнеров по бизнесу. Непрошеный звонок не предвещал ничего хорошего, но мне и это было безразлично.

– Алло, – я взял трубку.

– Здравствуйте, Илья Игоревич, – сухим казенным тоном приветствовал меня Ласточкин. – С возвращением в Санкт-Петербург.

– Спасибо, – сказал я и подумал, что у криминального прошлого очень цепкие когти. Иногда оно может ослабить хватку, и тогда жертве кажется, что она освободилась. Однако это вредная иллюзия: воспользовавшись беспечностью добычи, прошлое все глубже запускает свои длинные кривые кинжалы в душу несчастного. Вырваться из его захвата практически невозможно. Особенно если тебя давит хорошо знакомый со старыми грехами человек. Например, твой следователь.

– Как прошла поездка на дальние севера? – ехидно поинтересовался легавый.

– Спасибо, хреново, – радостно ответил я.

– Место выбирал для отсидки? – не унимался следак.

– Ага.

– Нашел?

– Угу.

– Делиться будешь?

Только сейчас я заметил, как двусмысленно прозвучал предыдущий вопрос. Что я, собственно, нашел? Беседа с Ласточкиным подобна прогулке по минному полю, каждый шаг грозит бедой, и надо быть чертовски внимательным. Даже весело стало.

– Чем, сроком поделиться? – поспешил исправиться я. Ошибок допускать было нельзя.

– Что, много накрутил?

Ласточкин лупил в десятку, будто следил за мной всю дорогу. Но откуда ему знать, не мог же он в самом деле меня пасти? Глупости. Просто берет на понт, пробивает, уверенный, что в моей работе без криминала не обойтись.

– Нисколько. Я закон чту, – самым благочестивым тоном ответил я.

– Врешь ведь, – Ласточкин вдруг стал серьезен. – Я знаю, какие у тебя дела с еврейской семьей. Ты слишком круто попал. Это не твой уровень, Потехин.

– О чем вы говорите? – Я постарался изобразить праведное негодование, хотя на сердце кошки заскребли.

– О золоте, – веско уронил следователь.

Знал или угадал? Я попробовал уточнить:

– Вы чрезвычайно расплывчато говорите. Еврейских семей в Санкт-Петербурге много, а еврей без золота не еврей, – краем глаза я заметил стремительно растущее выражение тревоги на лице жены. – Если хотите ясности, будьте конкретны, иначе нам не достигнуть взаимопонимания.

Тут я немного приоткрыл свои карты, зато поставил Ласточкина перед выбором: проявить осведомленность или уйти не солоно хлебавши. Прямой, открытый, мужской разговор.

– Твой лепший кореш Гольдберг – высокого полета птица, – предупредил следователь. – Он потомственный антиквар, а ты мелочь пузатая. Тебе пока везет.

– Я знаю.

– Но это временно, – заверил Ласточкин. – Здесь игра пошла на миллионы долларов. Давид – папик тот еще! Таких, как ты, он как семечки лузгает.

– Ну-ну, – сказал я.

– Тебе по неопытности все в розовом свете видится, – наставительно заметил следак. – Ничего ты, милый мой, про теневиков не знаешь, а я всю жизнь с ними проработал и, уж поверь мне, знаком с этим каннибальским племенем до тошноты. Они только на первый взгляд такие респектабельные да любезные, а когда до разборок дойдет, жрут друг друга, как пауки.

– Это предупреждение? – спросил я.

– Совет.

– Пауки друг друга не жрут, – брякнул я, не подумав.

– Жрут, да еще как! Особенно ЭТИ, положись на мой опыт, – вздохнул следователь. – И тебя сожрут. Ты для них вообще муха. Они из таких, как ты, всегда соки тянули, это по жизни расклад такой. Пищевая пирамида. Сверху антикварные дельца, внизу армия мародеров. Так что сожрут тебя, любезный. Давид жалеть не станет. И врагов ты нажил немало. – Ласточкин опять вздохнул, с укоризной. – Если тебя убьют, следствие запутать можно.

Какое следствие? Чушь! Я привык доверять своим партнерам, и Давиду Яковлевичу, который спас наши шкуры в Красноярске, склонен был верить. А ведь Ласточкин меня почти убедил. Впрочем, у него работа такая – убеждать. Может быть, старый обэхаэсник[19] и нынешний убэповец относительно своих подопечных не врал. Может быть…

Вот так мусора для достижения своих низменных целей вносят раздор в среду подельников.

– Ты хоть частично контролируешь свой хабар? – снисходительно осведомился Ласточкин, видимо решив меня добить.

– Вообще-то мы говорим «хабор», – поправил я и заметил, что конкретно о найденных ценностях не было сказано ни слова. Ласточкин превосходно умел заговаривать зубы, и я чуть было не попался на крючок. – Это во-первых, а во-вторых, с чего вы взяли, что я что-то нашел?

– Знаю, – без прежней уверенности заявил следак. – Даже у стен есть уши.

– Дятлы, которые вам стучат, в эти самые уши долбятся, – я развеселился. – Мне нечем вас порадовать. Увы, нечем!

– Зря вы так, Илья Игоревич, – снова переключился на официоз Ласточкин. – Работали бы вы лучше со мной. Гольдберг серьезный уголовник. Он вас жалеть не станет. Хорошо, если кинет, а не убьет. Но вряд ли так легко отделаетесь, деньги там большие.

– Какие деньги? – удивился я. – Где? О чем вы?

– Звоните, если надумаете, – посоветовал на прощание Ласточкин. – Только смотрите, чтобы не было поздно. С богатыми евреями сейчас шутки плохи.

Благодетель! Заботливый следователь – настоящий клад. Который должен лежать в земле.

– Кто это был? – спросила Маринка, когда я положил трубку.

– Клад, – машинально ответил я и тупо посмотрел в стол, раздумывая.

Надо позвонить Славе.

– Это Ласточкин, – пояснил я. – Следователь мой, помнишь?

– Зачем он звонил? – Маринка побледнела.

– Мусорской ход наладить. Чтобы я ему стучал и при этом максал регулярно. Предлагает свою крышу за раскопки. Да только зря старается. – Я оскалился в улыбке, утратившей благость. – Я никогда никому не платил и не буду! Стучать тоже.

Маринка сморгнула слезу и обняла меня.

– Ты упрямый, – прошептала она. – Ты хороший, умный, только очень упрямый.

– Да, – сказал я. – И что?

– Он… Он может тебя снова… посадить?

– Может. – В способностях Ласточкина я был уверен. – Но не будет. Красиво жить, конечно, не запретишь, но помешать можно. У отдельных людей, вроде Кирилла Владимировича, это превращается в некий вид спорта.

– Я так за тебя волнуюсь, – голос Маринки дрогнул. – Лучше бы мы жили как все.

– Я бы рад жить как все, да совесть не позволяет, – вздохнул я.

– Ты слишком гордый.

– Может быть, это и к лучшему?

– Другим бы я тебя не любила, – призналась Маринка.

Наши губы встретились, и я с удивлением обнаружил, что еще не все потеряно.

Через час, накрыв спящую Маринку одеялом, я вышел на кухню, чувствуя прилив сил.

«Жить стало лучше, жить стало веселее», – говорил товарищ Сталин. «Шея стала тоньше и в два раза длиннее», – отвечал ему советский народ. Юмор висельников вполне соответствовал теперешней ситуации.

А ведь действительно настроение поднялось! Жизнь наполнилась смыслом, душа наполнилась эмоциями. Положительными эмоциями, бодростью и радостью.