– Всегда готов!

– Тогда пошли. – Слава вытащил из кармана куртки «Вальтер ПП», я достал ТТ, мы синхронно распахнули дверцы и выскочили из машины.

Молодежь, похоже, не ожидала от нас такой прыти, потому что только начала покидать свой рыдван. Задняя дверца открылась, в салоне включился свет, из машины появилась знакомая фигура веснушчатого боксера. На переднем сиденье маячил долговязый патриот. Он с чем-то копался и лишь успел высунуть за порог ногу, когда я подскочил и что есть силы пнул по дверце.

– Ложись, падла! – Я дважды выстрелил в землю перед боксером.

У того хватило ума не рыпаться, а может быть, выработался страх передо мной. Он пал мордой вниз, а я рванул на себя переднюю дверь и обнаружил долговязого с короткой «Сайгой» на коленях, лихорадочно пытающегося сдвинуть флажок предохранителя. Как оно бывает с перепугу, рычажок залип. Долговязый сбледнул с лица и судорожно дрочил упрямую железяку, перестав обращать внимание на окружающее. Я схватил его за плечо и ткнул стволом в рожу:

– Брось, завалю!

Долговязый покорно замер.

Слава выволок водителя и потащил за шкирку на мою сторону.

Я забрал у долговязого «Сайгу», уткнув ему под нос пахнущий горелым порохом ТТ.

– Выходи!

Долговязый засуетился.

– Видал? – показал я Славе трофей.

– Ого, – обрадовался афганец. – Валить нас приехали!

– Ты что, петух, – рыкнул я долговязому, который стоял, держась за дверцу, и трясся. – Ты грохнуть меня хотел?

– Н-нет, – быстро ответил долговязый.

– Что же ты тогда за «Сайгу» хватался? За оружие хватаются, когда хотят кого-то убить. Вот я, например, хочу тебя убить, поэтому у меня в руках пистолет. Это значит, что я тебя убью.

Слава пинком в сгиб ноги поставил водителя на колени рядом с лежащим ничком боксером и стал с интересом наблюдать за нами.

– Лавэ с меня приехал получать?

– Д-да, – долговязого колотило.

– А «Сайга» тебе зачем? Хотел деньги забрать и меня завалить?

– Нет…

– Ты же меня грохнуть обещал, если денег не будет, помнишь?

– Нет! – затараторил долговязый. – Это на всякий случай… так… потому что ты это…

– Что я «это»? Что ты молотишь, нервный поносный кролик?

Долговязый забуксовал, белея на глазах. Я несильно ударил его рукояткой ТТ в нос. Потекла кровь.

– Пидорасина тупая! Я тебя с волыной в руках поймал, а ты метешь, что убить меня не хотел! Кто у Ласточкина сын? Как его зовут? Имя!

В тусклом свете, пробивающемся из салона «Волги», я увидел, что зрачки долговязого со страха расплылись во всю радужку.

– Не знаю, – пробормотал он.

– Кирилла Владимировича! Ласточкина! Знаешь?!

– Д-да, знаю, – закивал долговязый, капая кровью на рубашку.

– Его сына как зовут?

– Какого сына? Я не знаю.

– Он в «Трискелионе» у вас! В клубе! Сын Ласточкина! Его имя?!

– Имя? – долговязый побелел еще сильнее, хотя казалось, что больше некуда. – Не знаю.

– Сука ты, – выдавил я с разочарованием. – Становись на колени.

Долговязый торопливо бухнулся, как подрубленный, не чувствуя боли.

Я наставил ему между глаз ствол ТТ.

– Выбирай, как с тобой поступить. Грохнуть тебя, пидораса, или еще нам послужишь? Хотя, что с тебя толку…

– Послужу, – с готовностью заявил нацик.

– Поставь-ка этого на колени, – кивнул я Славе на боксера, – пусть тоже посмотрит.

Недовольный боксер был вздернут за шкирятник и с некоторым трудом приведен в рабскую позу.

– Окрестим вас сейчас по полной. – Я передал корефану «Сайгу», переложил ТТ в левую руку и достал Сучий нож, держа его над головой нациста. – Тебя как зовут, долговязый пидорас?

– Андрей, – пробормотал трискелионовский бригадир.

– Отрекаешься литы, сука Андрей, от своего нацистского «Трискелиона»?

– Отрекаюсь.

Мы со Славой даже переглянулись, так легко это было сказано.

– Готов ли ты, сука, всеми силами, верно и преданно служить великому делу истории и археологии?

– Да. Готов. – То ли служить делу науки было не западло для патриота, то ли он был готов сейчас согласиться с чем угодно.

– Целуй, сука, нож и будешь наш!

Долговязый так истово облобызал окровавленными губами поднесенный клинок Сучьего ножа, будто принимал посвящение в рыцари.

Финка Короля, казалось, отяжелела в моей руке.

– Вставай, сука, и бери нож, – торжественно произнес я.

Трясясь от страха и унижения, долговязый поднялся, принял Сучий нож и по моему жесту проследовал к водителю.

– Вы чего это, эй? – забеспокоился тот.

– Не ссы, фашист, – хмыкнул Слава.

– Я не фашист, я русский патриот!

– Если ты такой патриот, чего не в армии? Иди, Родину защищай.

– А ты чего сам не в армии? – огрызнулся водила.

Похоже, мы его мало пугали.

– Моя война в восемьдесят девятом закончилась, – спокойно ответил Слава.

– Как тебя зовут, мудила? – перешел я к продолжению церемонии.

– А тебе зачем?

– Затем… Да что мы с ним разговариваем, – оборвал я себя. – Слава, застрели его!

– Эй, а… – проблеял водитель, когда к его лбу стремительно взмыл дульный срез «Вальтера».

– Хуй на! Во всем вини свою тупость, быкота! Как твое имя?

– Артур.

– Ты русский вообще-то, Артур?

– Русский. Из Баку.

– Что-то не похож. Из Баку? Ты же азер! Андрей, сука, как у тебя в русском патриотическом клубе затесался азербот? Непорядок.

– Он русский, – пробубнил долговязый. – Мы проверяли, родители русские. Просто так назвали, там традиция.

– Я русский, – закивал Артур. – Я не азер!

– Ну, если ты не азер, тогда повторяй слова клятвы, – отчеканил я. – Отрекаешься ли ты, сука Артур, от своего корявого «Трискелиона»?

Водила кивнул.

– Не слышу!

– Говори: «Отрекаюсь», – настоятельно посоветовал Андрей, стоя рядом с ножом в руке.

– Отрекаюсь, – повторил водила.

– Готов, сука, археологам земли русской служить свято и преданно?

– Готов.

– Целуй, сука, нож!

– На, целуй, – заторопился долговязый и чуть не испортил всю церемонию.

Артур заколебался, но все же приложился губами к клинку Сучьего ножа, и мы заполучили еще одного.

Он встал с колен, и мы все столпились вокруг боксера, который инстинктивно прижал подбородок к груди.

– Я не буду целовать нож, – буркнул он.

– Да и черт с тобой, – пожал я плечами. – Не хочешь, не целуй. Только как ты будешь дальше со своими товарищами жить? Мы сейчас тебя наедине с ними оставим и посмотрим, что они с тобой сделают, если ты не хочешь нож целовать. Хотя было бы лучше, если бы ты его поцеловал.

– Что они сделают? – насупился боксер.

– Да то, что для девушки может быть заманчиво, а для мужчины позор, по-любому. Не хочешь нож целовать, они тебя по-другому окрестят, как Ермак татар крестил, хуем по лбу. Не хочешь нож целовать, будешь целовать хуй. Как ты будешь ходить в свой спортивный клуб опущенным? Подумай своими мозгами, прежде чем принимать решение. Подумай, в этом нет ничего плохого, чтобы пару слов сказать. Твои друзья сказали, и ничего. Подумай правильно.

– Да, правда, – подтвердил долговязый, страстно желавший разделить тягость падения.

– А ты что молчишь? – дыбанул я на Артура.

– Чего ты, в натуре, Олежа? – прогундосил тот.

– Хуль ты ломаешься, как целка, Олег? – спросил я. – Все твои друзья уже сделали выбор, от которого ты отказываешься как дурак. Не будь ты быком пробитым! Начинай уже ворочать мозгами, делай выбор. Давай, говори, отрекаешься от своего «Трискелиона», который тебя предал вот только что?

– Ну, не молчи, Олег! – взмолился длинный.

– Эта… да.

– Что «да»? – надавил я. – Отрекаешься? Ясно говори!

– Отрекаюсь.

– Будешь, сука, служить археологам и кладоискателям?

– Буду… служить.

– Целуй, сука, нож!

Долговязый торопливо, словно я мог передумать, ткнул плашмя Сучий нож в лицо боксера. Веснушчатый нехотя клюнул в него губами.