Щупальца тумана ползали у подножия двуглавого холма, холодные звезды отражались в стоячей воде озера, над которым не проносилось даже слабое дуновение ветерка. Слева от груды битого камня немая кладбищенская дорога упиралась в полуразрушенную стену, а справа чернел безмолвный старый пруд с осколком луны посередине. Из темноты у дальнего склона холма, сплошь заросшего колючим кустарником, выехала на лошади женщина со столь отталкивающей внешностью, что у Петеры подкосились ноги. Всадница покрутила головой, задрала острый подбородок вверх, неуловимым движением выхватила арбалет и выпустила стрелу в черноту над головой. Покрутив перед широким носом маленькую летучую мышь, пронзенную стрелой, она засунула ее за пазуху и дернула поводья, приближаясь. Остановив худую кобылу на том месте, где дорогу обрывала каменная стена, она отвязала чересседельные торбы и легко спрыгнула из седла на землю. Размалывая сапогами камень в крошево, добралась до огромной черной проплешины. Расшнуровала торбы, достала лопату и поставила по обеим сторонам тропки два человеческих черепа с вставленными в глазницы свечами. Затем сбросила пояс, зазвеневший мечом о камень, подобрала вверх, завязав тяжелым узлом, волосы, что были чернее самого черного мрака, плюнула на ладони, похожие на старые плоские корни с кривыми отростками, и принялась расчищать дорогу, размеренно махая лопатой. Тихий стон дуплистой вербы, склонившейся над водой пруда, пополз внутрь девушки леденящим страхом. Испуганно закрутились в водовороте мысли, то поднимая ее на крыльях, то жаля беспощадными шершнями, и она одной рукой схватилась за грудь, пытаясь унять гулко застучавшее сердце, второй крепко вцепилась в ствол дерева, и вскрикнула, едва не задыхаясь от ужаса, накатившего волной, а женщина обернулась, принюхалась и вдруг рассмеялась, подняв уродливое лицо в беспросветное небо.

– Она здесь, – яростный шепот, слетевший с искривленных усмешкой губ, ударил в уши.

Еще три тени появились в тумане, подобрались к ней ближе, проплыв над ломким бурьяном и не касаясь стеблей ногами, уплотнились, превращаясь в призрачные уродливые фигуры. Тонкие руки поднялись, указывая пальцами прямо на нее. А чудовищная женщина потекла страшным лицом, сбрасывая кожу, будто вместе с волосами сняла ее с голого черепа, и протянула к ней обе руки:

– Я так хочу обнять тебя.

Ласковый голос матери возник прямо в голове, согрел нутро горячим травяным отваром, застил глаза слезами. Петера потянулась навстречу женщине и выпала из морока, услышав стук копыт…

– Ты смотри, – удивленно протянул кирвенский мечник, вгоняя обнаженный меч обратно в ножны, и крикнул за спину: – Тешин! Глянь, кого встретили.

Керана сидела на поваленном ветром стволе дерева. Все утро, расспрашивая Лагоду одной половинкой разума, она одновременно плела во второй колдовской наговор. Нащупала, зацепила на дороге в Вилоню двух всадников, подчинила своей воле одного, отправив ему жесткий приказ. И сейчас, с трудом скрывшись от Хорлая и Гальсы, она прислушивалась к лесным шорохам и ждала посыльного Пяста с таким же нетерпением, как неделю назад его ждал хольд Тримира. И большеголовый Уло, глухо рыча от ярости, искал встречи с иларис. Тащила его чужая воля в это заболоченное урочище. Волокла вместе с лошадью, и как ни упирался, как ни противился, только что зубами за дорогу не цеплялся, а шаг за шагом двигался обратно к Стоходу.

У неприметной развилки Уло свернул в лес. Спешился сразу за первыми деревьями. Постоял за глубокой канавой обочины, наполненной доверху гнилой водой, обнажив меч. Затем выдернул второй рукой из-за пояса нож, на котором еще не застыла кровь сопровождающего его монаха, и осторожно ступая, направился туда, куда его так настойчиво звали. Через десяток шагов за сплетением корней огромного выворотня, выдернутого бурей из мокрой земли, заметил девку в доспехе. Та сидела, не шелохнувшись, будто ничего не слышала в шелесте листвы над головой: так и торчала пнем, уставившись себе на сапоги. Понял, что она его звала, что достиг нужного места, прищурился озлобленно, обжег ее взглядом, еще крепче сомкнул тонкие губы на уродливом лице, чтобы ненависть, клокотавшая внутри, не выплеснулась яростным криком наружу. Он обошел яму от выворотня, стараясь, чтобы ни один сучок под ногами не хрустнул, сделал маленький шажок ближе, затем еще один, пока не оказался на расстоянии броска ножа и пригнулся. Его плотно сжатые губы раздвинулись в кривой усмешке. Он даже поднял одну бровь от нежданного сочувствия. Пригнулся, примеряясь, где рубануть мимо доспеха, чтобы не сдохла сразу, оставив немного времени на развлечения, и прыгнул вперед, отводя клинок для удара. Соблазнился близкой целью, полоснул мечом ненавистную девку, а ее на поваленном стволе не оказалось. Керана, рванувшись в сторону за миг до чужого удара, прикусила нижнюю губу и спокойно проделала все то, что вбивал в нее Наслав на воинском дворе. Крутнула свой короткий меч кистью, одновременно прокрутив в голове затверженные за столько лет движения, скользнула слева от размашистого удара, оказавшись за спиной противника. Вскинула клинок, и почти без замаха потянула его на себя, опуская лезвие на беззащитную спину. Хорошие мечи ковал Браним в Оружейной башне. Возможно, что и лучшие среди всех. Он враз вспорол железо пластин доспеха, рассек хребет, достал до сердца, покрывшись дымящейся кровью, и порыв ветра взметнул ее волосы, хлестнув по бледным щекам. Мгновение она рассматривала поверженного врага, затем повернулась и твердыми шагами направилась к его лошади, оставленной неподалеку.

Час спустя, разглядывая из мелколесья вспухшую после дождей Волму, Керана выругалась про себя, Этого следовало ожидать, и она сознательно шла на такой риск, решив не переправляться через реку на просматриваемых даже безлунной ночью вдоль и поперек бродах. А тут и погода с утра наладилась – все, как на ладони. Она отлично усвоила наставления корта, что не из всех навьев следует лепить воинов. «Помни, – мягко говорил он, гладя ее ладонью по слипшимся от пота прядям волос, когда она выла от боли, скорчившись в пыли, и с трудом удерживала слезы после подлого удара, – не то лезвие смертоноснее, которое острее, а то, о котором не знают. Кому-то же надо быть и дозорным, и лазутчиком, и соглядатаем». Теперь иларис смотрела в мутный, пенящийся поток, несущий обломанные ветром ветви, а то и целые стволы, а видела перед собой сжатые о одну линию губы Войдана, и его сведенные вместе брови над злыми глазами, когда она, гордая своим бесстрашием, впервые добралась на рассвете до стоянки его отряда. В том, что быть дозорным настоящее искусство, она убедилась через мгновение. Старшина распахнул полог небольшого шатра, где ее ждал горячий завтрак и чистая постель. «Не отвлекай нас больше, госпожа, – скривился он. – Тебя уже несколько часов, как заметили. Костер пришлось жечь, а он в темноте ни к чему».

Она поправила на спине лошади мешок Уло и почувствовала себя так, словно тайно пробиралась по чужому дому, где смертельно опасные обитатели никогда не спят. Если Дарьяна узнает, что в этом мешке… Она поежилась, ощутила, как стали ледяными кончики пальцев и остро заныл низ живота. Стоит только первой навке Анлора что-то заподозрить, как она перетряхнет все Пограничье в ее поисках, и вряд ли ее мастерство фехтования на мечах станет для нее преградой, когда они встретятся. Она подняла голову, втянула ноздрями едва уловимый запах лесных цветов с того берега и поморщилась. Не такая уж и наивная девица Дарьяна Анлор, чтобы позволить возможной сопернице свободно разгуливать по своим землям. Каждый скажет, что в прекрасной голове дочери Мораны сплелось в клубок больше болотных гадюк, чем можно было встретить во всех болотах Пограничья и за год. Более злобной и мстительной навки эта земля еще не носила. Если, конечно, не считать ее собственную сестру. Однажды та сказала, что только сумасшедший может перейти дорогу Дарьяне. Захочет заметить – переступит, чтобы не раздавить. Не разглядит под ногами – так слизью по земле и размажет, и подошву о траву вытрет без сожаления. Не верить Нисаре оснований не было – она была единственной, кто мог на равных потягаться с янгалой Анлор. Хоть в колдовском могуществе, хоть в красоте тела. И старшая дочь Озары тронула поводья, направляя лошадь к топкому берегу реки.