Говоря это, она подталкивала меня к открытой двери.

– Не бойся, там, может быть, никого и нет, – сказал Идас и встал за нами так близко, что я почти автоматически шагнул в открытую дверь.

За дверью было темно, хоть глаз выколи, но я тут же понял, что стою не на твердом полу, а на какой-то шаткой и редкой решетке и что место, куда я попал, много больше обычной комнаты.

Гунни коснулась волосами моего плеча, вглядываясь в темноту и обдавая меня смешанным запахом пота и духов.

– Включи свет, Сидеро. Нам же ничего не видно.

Тут же загорелся свет, более желтоватого оттенка, чем в коридоре, из которого мы только что ушли. Это желтое сияние, казалось, высасывало цвет из всех предметов. Мы вчетвером стояли, сбившись вместе, на полу из черных прутьев не толще мизинца. Никаких ограждений не было, а пространство вокруг нас и под нами (ибо потолок над головой, очевидно, поддерживал наружную палубу) вместило бы нашу Башню Сообразности.

Сейчас же здесь размещалась немыслимая мешанина грузов: всевозможные ящики, бочки, баки, механизмы и детали машин, множество мешков из блестящей полупрозрачной пленки, штабеля бревен.

– Туда! – скомандовал Сидеро. Он указывал на шаткую лесенку, спускавшуюся вдоль стены.

– Ты первый, – сказал я.

Он набросился на меня – между нами не было и пяди, – и поэтому я не успел выхватить пистолет. Сидеро сжал меня с поразительной силой, заставил отступить на шаг и безжалостно толкнул. Мгновение я пытался удержаться на краю, хватаясь за воздух. Потом упал.

На Урсе я наверняка сломал бы себе шею. На корабле же я, можно сказать, плавно спланировал вниз. Но, несмотря на замедленность падения, испуг мой был ничуть не меньше. Я видел, как вращаются надо мной решетка и потолок, понимал, что приземлюсь на спину, приняв удар на позвоночник и затылок, но повернуться никак не мог. Я махал руками, чтобы ухватиться за что-нибудь, и воображение лихорадочно рисовало мне висящий где-то подо мной кливер. Глядевшие на меня сверху вниз четыре лица – закрытое забрало Сидеро, алебастрово-белый лик Идаса, ухмылка Пурна, красивые, грубые черты Гунни – казались масками из ночного кошмара. И уж точно ни у одного несчастного, сорвавшегося с Колокольной Башни, никогда не было столько времени, чтобы так досконально прочувствовать свою гибель.

Я упал, стукнувшись так сильно, что захватило дух. Сто или больше ударов сердца я лежал, ловя ртом воздух, как некоторое время назад, когда я только-только вернулся на корабль. Постепенно я осознал, что хотя мне и больно, но не больнее, чем если бы я упал с кровати на ковер, увидев в страшном сне Тифона. Сев, я обнаружил, что все кости целы.

Ковром мне служили пачки каких-то бумаг, и я подумал, что Сидеро знал об этих пачках, которые не дадут мне разбиться. Тут совсем рядом с собой я увидел причудливейших очертаний механизм, весь утыканный рычагами и педалями.

Я поднялся на ноги. Платформа наверху опустела, и дверь в коридор была заперта. Я поискал лестницу, но она вся, кроме самых верхних пролетов, была закрыта этим механизмом. Я стал обходить его вокруг, спотыкаясь о беспорядочно наваленные связки бумаг (многие сизалевые веревки, которыми они были связаны, лопнули, и я шел по документам, поскальзываясь и падая, как по снегу), но легкость моего тела изрядно выручала меня.

Я смотрел себе под ноги, выбирая дорогу, и не увидел его, пока не столкнулся с ним буквально нос к носу.

Моя рука метнулась к пистолету – я вынул его и прицелился, почти не отдавая себе в этом отчета. На первый взгляд лохматое существо ничем не отличалось от сутулой фигуры саламандры, которая однажды чуть не спалила меня заживо в Траксе. Я так и ждал, что сейчас он откинется и я увижу его пылающее сердце.

Но он не сделал этого, и я не выстрелил, пока не было уже слишком поздно. Какое-то мгновение мы стояли неподвижно и выжидали; потом он бросился бежать, подпрыгивая и протискиваясь между ящиками и бочками, как неуклюжий щенок в погоне за живым шаром, которым был он сам. Повинуясь злобному инстинкту, велящему человеку убивать все то, что боится его, я выстрелил. Луч – наверняка смертельный, хоть я и свел его мощность до минимума, чтобы заплавить свинцовый футляр – прорезал воздух, и большой слиток какого-то металла зазвенел точно колокол. Но существо, чем бы оно ни было, оказалось уже на дюжину элей в стороне, а через мгновение исчезло за какой-то статуей, укрытой защитными полотнами.

Кто-то крикнул, и мне почудилось, что я узнал низкий, с хрипотцой, голос Гунни. Послышался звук, похожий на свист летящей стрелы, и снова чей-то вскрик.

Лохматое существо появилось опять, но на этот раз, взяв себя в руки, я не выстрелил. Подбежал Пурн и пальнул из своего каливера, подняв его, как охотничье ружье. Вместо молнии, вопреки моим ожиданиям, из его ствола вылетела лента, гибкая и быстрая, казавшаяся в этом странном свете черной; она полетела с тем самым свистом, который я только что слышал.

Эта черная лента, попав в зверя, пару раз обмотала его, но других действий вроде бы не произвела. Пурн издал клич и прыгнул словно кузнечик. Мне до сих пор не приходило в голову, что в этом просторном трюме я могу скакать так же, как и на палубе, но сейчас я немедленно последовал за Пурном (в основном потому, что не хотел терять Сидеро, не отомстив ему) и едва не размозжил себе голову о потолок.

Пока я висел в воздухе, я смог прекрасно оглядеть трюм под собой. Лохматый зверь, шерсть которого под солнцем Урса казалась бы охристо-коричневой, был перепоясан черными полосками, но все еще отчаянно прыгал; как раз в тот миг, когда я смотрел на него, каливер Сидеро покрыл зверя еще несколькими полосами. Пурн уже почти настиг его, за ним – Идас и Гунни, и Гунни не переставала стрелять, перемахивая гигантскими прыжками с одного возвышения на другое через горы грузов.

Я приземлился рядом с остальными, кое-как умостившись на вершине какой-то груды, и совсем не заметил, что лохматый зверь несется прямо на меня, пока он почти не угодил мне в руки. Я говорю «почти», потому что в сущности я не поймал его, а он уж точно не сцапал меня. Но мы сцепились с ним – черные ленты прилипли к моей одежде так же легко, как и к шерстистым полоскам на его коже, не похожим ни на мех, ни на перья.

Мгновение – и мы рухнули с вершины груды, и тут я обнаружил еще одно свойство ленты: растянутая, она стягивалась опять, и намного туже, чем прежде. Пытаясь высвободиться, я лишь оказался связан еще крепче, а Пурн и Гунни нашли это в высшей степени забавным.

Сидеро перекрестил зверя новыми лентами и велел Гунни освободить меня. Она сделала это при помощи кинжала.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Так всегда бывает, – успокоила она. – Я тоже попала однажды в такую корзину. Не переживай.

Возглавляемые Сидеро, Пурн и Идас уже уносили существо прочь. Я встал.

– Боюсь, я отвык от насмешек.

– Значит, когда-то ты был привычен? По тебе не скажешь.

– В обучении. Все смеются над младшими учениками, особенно те, что постарше.

Гунни пожала плечами.

– Если пораскинуть мозгами, над доброй половиной всего, что делает человек, можно только посмеяться. Например, спать с открытым ртом. Если ты – старшина, не смешно. А если нет, то даже лучший друг обязательно сунет тебе в рот комок пыли. Не тяни их. – Черные ленты прилипли к ворсу моей бархатной рубашки, и я пытался оторвать их.

– Надо бы и мне нож, – посетовал я.

– А у тебя нет? – Она глянула на меня с сочувствием, и глаза у нее стали большими, темными и мягкими, как у коровы. – У каждого должен быть нож.

– Раньше я носил меч, – сказал я. – Потом стал надевать его только для церемоний. Покидая каюту, я думал, что пистолета мне будет больше чем достаточно.

– Для боя. Но часто ли приходится биться человеку с твоей внешностью? – Она отошла на шаг и сделала вид, что оглядывает меня оценивающе. – Думаю, не многие доставляют тебе такие хлопоты.