Стал учиться разному ремеслу. Взялся за сапожное дело — не получается. Попробовал столярить — та же история. Нет, стало быть, способностей…

А был у меня талант к железу. Стояли при госпитале два грузовика — никто их отремонтировать не мог. Вот я и отличился. Стали разрешать мне выезды. Только я не за баранкой сидел, а рядом. За городом пробовал и водить, — нога болит, спасу нет. Не видать, думаю, баранки, как отрезанной ноги.

Вернулся домой, стал работать в совхозе: пять лет бригадиром, пять — кузнецом. А в тысяча девятьсот пятьдесят втором понадобился тракторист. Я и обратился: дозвольте, мол, попробовать…

И полез я на гусеницу. Лезу и боязно мне: марка-то для меня новая, «ДТ-54». Поехал… Поначалу, конечно, трудно было: на три педали одна нога. Нужна правая, а у меня ее нету. Но я виду не подавал. Так и пошло…

Тут подошел тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год — для нас очень даже памятная дата. Попросился тогда в целинный Хайбуллинский совхоз, в котором и работаю по сей день. Старался я от молодежи не отставать, работал и в дождь и в темень.

О чем только не передумаешь за долгую осеннюю ночь! Ты, да трактор, да земля. Пашешь, пашешь… Круг сделал — три километра. Семь кругов сделал — и ночь прошла. К утру две нормы готовы… Бирюкову первому в совхозе присвоили звание ударника коммунистического труда.

…С большой радостью вспоминаю я поездку на целину. Пятьсот тысяч гектаров башкирской целины, поднятой комсомольцами и их старшими товарищами… Хорошо сознавать, что живут, существуют на земле веселые девчата из Таналыкского совхоза и молодые богатыри из Хайбуллинского совхоза — славные продолжатели дел зоотехника и поэта Чекмарева, что живет, существует на свете Алексей Бирюков — достойный соратник погибших героев войны и труда, что существует и Таналык.

Существует! Такой же скромный, такой же незаметный и незаменимый, как люди, которые пьют его воду. Нужно подойти к этой речке совсем близко, чтобы узнать ее красоту и силу, стойкость и напористость, увидеть солнечную — от берега до берега — улыбку…

Бабушка сидит на широких нарах, покрытых кошмой.

Как ее звать?

Все зовут ее просто «эби», то есть «бабушка».

Сколько ей лет?

Она и сама не помнит. Может, семьдесят, а может, все сто…

Она словно каменное изваяние.

Неподвижно ее морщинистое лицо, неподвижны узловатые руки, покоящиеся на коленях.

Бабушка слепа и глуха. Ее мир безмолвен и беспросветен.

Лишь иногда, если говорить очень громко, прямо в уши, доходят до нее звуки из нашего мира. Но громче всех крикнула ей — прямо в сердце — война и оглушила навек.

У нее было девять детей. Семерых унесла тяжелая жизнь при царе. Двое погибли на войне, защищая новую жизнь. Ей говорили: «Не плачь, ослепнешь ведь!..» Но она не могла не оплакивать последних, самых любимых своих сыновей — и ослепла.

Какое бы солнце ни сверкало на небе — бабушка его не видит.

Какой бы гром ни грохотал — бабушка его не слышит.

Она перебирает четки и молчит.

Лишь изредка она разговаривает.

Она разговаривает с собой и с аллахом.

И еще со своими мертвыми сыновьями. Но это все равно что с собой.

Редко-редко перекинется она словом с домашними: вдовой погибшего сына, с внуком и его молодой женой, которую теперь тоже зовет внучкой. Да еще говорит она с кошкой.

— Уйди, кошка! — ворчит бабушка. — Ты мокрая. Или на улице дождь?

Кошка, равнодушная к ее воркотне, растягивается у ее колен. Бабушка нащупывает ее и гладит кошачью спину узловатыми руками.

Домашние выделили бабушке самое почетное место, стараются накормить ее повкуснее или вывести на улицу. Иногда они улавливают ее слова.

— Вот она где, война. — И бабушка кладет непослушную руку на грудь. — Отобрала сыновей. Не видать бы людям такого горя снова.

А внучке она однажды сказала так:

— Слыхала — хорошо ты работаешь, слава о тебе далеко разнеслась. Гляди, не роняй свою славу. Тяжело она достается, а расстаться с ней еще тяжелей. Это все равно что родить в муках сына, а потом потерять. — И бабушка опять уходит в глубь своего горя, в котором лучи и звуки гаснут точно головешки, упавшие в колодец.

Каким солнечным кажется мир внучки рядом с черным глухим миром бабушки!

Когда у нас, в Башкирии, во вторую весну семилетки стало известно, что Рамзие Гайфуллиной присвоено звание Героя Социалистического Труда, все мы и обрадовались и… поразились.

Нас бы не так удивила эта весть, если бы сказали, что Золотая Звезда вручена бывалому человеку. Рамзие же тогда едва исполнилось двадцать лет.

Нас бы не так удивила эта весть, если бы сказали, что высокое звание присвоено нефтянику или каменщику, трактористу или экскаваторщику. К их победам мы как-то привыкли. А тут был отмечен труд девушки из безвестного аула Кандрыкутуй, труд не где-нибудь, а на свиноферме.

Мусульманская религия, долгие годы довлевшая над сознанием народов Востока, запрещала есть свинину. Содержание свиньи считалось грехом, самым грязным делом и наказывалось.

Подвиг Рамзии засвидетельствовал, что башкирская деревня не только отрешилась от устаревших традиций, но и за короткое время достигла выдающихся побед в новом для себя деле.

Много людей подготовило этот подвиг.

Родители воспитали Рамзию усердной и трудолюбивой.

Школа научила ее смотреть на мир неистребимо любознательными глазами.

У деда Тихона и его внучки Вали, в доме которых Рамзия прожила несколько зим, пока училась в школе в их деревне, она не только научилась русскому языку, но и… поняла выгоду разведения свиней.

Через некоторое время Рамзия сама попросилась на свиноферму, несмотря на осуждение старых людей.

Каждый день вместе с солнцем и раньше солнца встает свинарка и идет к своим подопечным.

Здесь вот, на этой работе, и проявились упорство и трудолюбие Рамзии.

Казалось бы, все было сделано до нее, оставалось только придерживаться инструкции.

А она пошла против инструкции!

Считалось, что свиноматка должна давать два потомства в год.

Рамзия добилась трех опоросов и стала получать от каждой свиноматки по 42 поросенка вместо 25–30!

Когда пришла эта победа, Рамзия решила вступить в комсомол.

— Ты что так поздно пришла к нам? — спросили ее в райкоме.

— Решила делом доказать, что достойна быть комсомолкой.

Минул год. Старшие товарищи стали говорить ей:

— Теперь ты достойна вступить в ряды партии.

И на бюро райкома ВЛКСМ ей сказали на этот раз:

— Что ж ты так скоро уходишь от нас?

— А я вместо себя сестренку подготовлю.

Еще через несколько месяцев она вновь пришла в райком:

— Я выполнила свое обещание, подготовила…

А в приемной притихшие и взволнованные сидят… двадцать юных кандрыкутуевцев!

— Ну, Рамзия во всем остается обязательной: и здесь перевыполнила норму. Как же ты нашла силы подготовить столько человек?!

Да, это было трудно: готовить из сестренки и ее подруг свинарок, да к тому же в редкие минуты отдыха вести кружок вступающих в комсомол. Но она нашла и время и силы.

Перенявшая от окружающих много хорошего, она сторицей им возвратила.

Рамзия стала примером для молодежи республики.

Когда я писал о судьбах Рамзии и ее бабушки, я держал в уме судьбу всех башкирских женщин. Сейчас мне хочется сказать о них еще несколько слов.

Во всех великих завоеваниях башкирского народа есть большая доля башкирских матерей, башкирских женщин. Не всегда она заметна, а ведь цены ей нет! Об этом пишет поэт Назар Наджми в своей поэме «Мать»: