Но я не смела надеяться. Если Хамида не окажется среди помилованных – как это пережить? В особенности я беспокоилась за детей. Столько упований, радостных предвестий – выдержат ли они новый удар, очередное разочарование? Я старалась, как могла, скрывать от них наши хлопоты, но слухи заполняли улицы, заливали потопом. Сиамак являлся домой, раскрасневшись от возбуждения, приносил очередные известия, а я холодно осаживала его:

– Нет, сынок, это лишь пропаганда, чтобы утихомирить народ. Прямо сейчас ничего такого не произойдет. Если будет на то воля Аллаха, когда революция свершится, мы сами откроем двери тюрьмы, и твой отец вернется домой.

Отец Хамида был в этом со мной согласен и придерживался той же тактики в разговорах с женой.

С приближением 26 октября и я поддалась нетерпеливой надежде. Не выдержала и начала покупать Хамиду новую одежду. Не в силах более подавить свои фантазии и мечты, я строила планы на после его возвращения. Но за несколько дней до 26-го отец Хамида, неустанно ходивший на какие-то встречи, пришел к нам усталый, опустошенный. Он выждал, пока мальчики не занялись своими делами, и признался мне:

– Список уже почти составлен, но имени Хамида в нем, кажется, нет, Меня заверяют, что, если продлится нынешнее положение, его в итоге все же отпустят. Но не в этот раз: в список попали в основном религиозники.

Протолкнув ком в горле, я ответила:

– Так и я думала. Не с моим счастьем: будь я удачливее, не так бы сложилась и вся моя жизнь.

В мгновение ока надежды обратились в отчаяние. Сдерживая слезы, я наглухо закрывала окна, открывшиеся было в моем сердце. Отец Хамида ушел, а мне следовало скрыть от детей разочарование и глубокую скорбь – но как это сделать?

Масуд прилип ко мне и все спрашивал:

– В чем дело? У тебя болит голова?

А Сиамак спросил:

– Что-то опять случилось?

Я сказала себе: “Держись, надо просто еще немного подождать”. Но словно бы стены дома надвигались на меня, угрожая раздавить. Я не могла больше оставаться в этом доме печали и одиночества. Взяв детей за руки, я вышла вместе с ними на улицу. Перед мечетью огромная толпа выкрикивала лозунги. Меня потянуло к этим людям. Весь двор был забит народом. Мы пробрались в самую середину. Я не знала, что происходит, не разбирала слов в выкриках. Но какая разница: у меня был собственный лозунг. В ярости, со слезами, я тоже стала кричать: “Свободу политическим заключенным!” Какая уж сила была в моем голосе – не знаю, но мой крик подхватили все.

Через несколько дней настал государственный праздник. Еще не забрезжил рассвет, а я уже утомилась, бессонно поворачиваясь с боку на бок в постели. В такие дни принимались особые меры безопасности, и мне не следовало выходить из дому. Но и дома я не находила себе места. Нужно было чем-то себя занять, чтобы хоть немного успокоиться. Как обычно, прибежищем для меня послужила домашняя работа – тяжелый, бездумный труд вбирал в себя мои силы и мои тревоги. Я сняла со всех кроватей постельное белье, сняла занавески и сложила их в стиральную машину. Помыла окна и всюду подмела. Дети путались под ногами – я велела им поиграть во дворе, но вскоре сообразила, что Сиамак, того гляди, удерет из дома – тогда я окликнула их, зазвала в дом и отправила принимать ванну. Я вычистила кухню. Готовить не хотелось. Довольно с нас остатков вчерашнего обеда, а Биби ослабла и так мало ела, что ей было все равно – дали бы мисочку йогурта и кусок хлеба. Все в том же дурном настроении я накормила детей и вымыла посуду Больше дел не осталось. Можно было бы подмести двор и там тоже прибраться, но я уже валилась с ног. Но ведь этого я и добивалась. Заползла в душ, включила воду и тогда наконец расплакалась. Спокойно поплакать я могла только в душе.

Когда я вышла из ванной, было уже почти четыре часа. Волосы еще были влажными, но я не стала их сушить: бросила подушку на ковер перед телевизором и прилегла. Под боком у меня играли мальчики. Почти сквозь сон я увидела, как открывается дверь и входит Хамид. Я зажмурилась изо всех сил – пусть длится сладостный сон – но вокруг раздались голоса. Пришлось чуть приподнять веки. Мальчики во все глаза таращились на худого мужчину с седыми волосами и белыми усами. Я не могла пошелохнуться. Это все-таки сон? Но торжествующий, надтреснутый рыданием голос моего свекра вывел нас всех из оцепенения:

– Вот он! – сказал он. – Я привел тебе мужа! Мальчики, что же вы стоите? Идите сюда. Ваш отец вернулся.

Когда я обняла Хамида, руки мои не наполнились – он был тоньше и худее Сиамака. На свиданиях в эти годы он вроде бы не выглядел таким изможденным. Быть может, дело в одежде: она обвисла, и казалось, будто под ней нет ничего, кроме хрупких костей. Он был похож на мальчика в отцовской одежде: все было велико на два, если не на три размера. Брюки на талии были заложены складкой и кое-как удерживались ремнем. Плечи пиджака спускались так низко, что рукава закрывали даже кончики пальцев. Опустившись на колени, Хамид разом обхватил обоих сыновей, а я обвилась вокруг них, обнимая всех троих любимых. Наши слезы смешались, как едины были и страдания в эти годы.

Первым утер слезы отец Хамида и сказал:

– Довольно! Поднимайтесь. Хамид очень устал, он тяжело болен. Я забрал его из тюремной больницы. Ему нужен отдых. А я поеду за его матерью.

Я подошла к свекру, обняла его, поцеловала, уронила голову ему на плечо. Плача, я твердила снова и снова:

– Спасибо, спасибо!

Как был добр этот старик, как мудр и заботлив: он целиком взял на себя тревоги и хлопоты последних дней, поберег меня и внуков.

У Хамида был жар.

– Позволь, я помогу тебе раздеться, и ты ляжешь, – предложила я.

– Нет, – сказал он, – сначала ванну.

– Да, ты прав. Смой с себя грязь и горе, и ты уснешь спокойно. К счастью, нагреватель работает с самого утра, горячей воды много.

Я помогла ему раздеться. От слабости он едва стоял на ногах. Я снимала с него пиджак, рубашку, штаны, и он становился все меньше, чуть ли не исчезал под моими руками. Раздетый, он был страшен: пустая, незаполненная плотью кожа, обвисла на костях. Вся в шрамах. Я усадила его на стул и стащила носки. И увидела нежную, подживающую кожу, стопы странные, не такие, как должны быть – и не выдержала, припала к его ногам, уронила голову ему на колени и снова заплакала. Что с ним сделали? Станет он ли снова нормальным, здоровым человеком?

Я выкупала мужа, помогла надеть нижнюю рубашку, шорты, а сверху пижаму – все это я закупила в разгар своих надежд на скорое его освобождение. Все было чересчур велико, но хотя бы не так обвисало, как костюм.

Он осторожно опустился на постель. Все делал медленно, как будто наслаждаясь каждым мгновением. Я накрыла его простыней и одеялом, он опустил голову на подушку, прикрыл глаза и глубоко вздохнул:

– Неужели я буду спать в своей постели? Столько лет я мечтал об этой постели, об этом доме, этой минуте. Не могу поверить, что все сбылось. Какое наслаждение!

Мальчики следили за ним, ловили каждое движение – с любовью, восторгом и вместе с тем настороженно. Он подозвал их. Они сели подле кровати и между ними завязался разговор. Я вскипятила чай и послала Сиамака в магазин на углу за сладостями и сухарями. Выжала свежий апельсиновый сок и разогрела остатки супа. Я все время приносила ему что-то еще поесть, пока он не рассмеялся и не остановил меня:

– Дорогая, довольно! Мне нельзя столько есть. Я отвык. Нужно есть понемногу.

Час спустя приехала мать Хамида с его сестрами. Мать чуть с ума не сошла от радости. Она порхала вокруг сына, словно бабочка, мешала нежные слова с неиссякаемыми потоками слез. У Хамида не хватало сил даже отереть собственные слезы, и он просил:

– Мама, перестань! Успокойся, ради Аллаха!

Но она осыпала поцелуями его всего, от головы до ног, и бессвязные слова сменились рыданиями. Измученная, она привалилась к стене, сползла на пол. Глаза ее затуманились, волосы беспорядочно рассыпались по плечам. Она страшно побледнела и дышала с трудом.