Сиамак шагнул ко мне. Масуд беззаветно кинулся мне на помощь, вклинился между нами, и тот гнев, который Сиамак не мог выплеснуть на меня, обрушился на его брата. Он принялся колотить его руками и ногами, шипя сквозь стиснутые зубы:

– Проваливай, заморыш! Кем ты себя вообразил? Не вмешивайся, дохлятина!

Масуд пытался его урезонить, но Сиамак заорал:

– Заткнись! Не твое дело! – И так сильно ударил Масуда в лицо, что тот упал.

Я заплакала, приговаривая:

– Старший сын должен быть опорой семьи. Я-то думала, он займет опустевшее место отца, а теперь он готов променять меня на чужих людей, хоть я на коленях прошу его не выходить из дома – сегодня, только сегодня.

– Почему не выходить? – рявкнул он.

– Потому что я тебя люблю, потому что не хочу потерять тебя, как твоего отца.

– Что ж ты не остановила моего отца-коммуниста?

– С ним я справиться не могла. Я делала все, но он был сильнее меня. Но ты мое дитя – если я не смогу тебя остановить, лучше бы мне умереть.

Сиамак ткнул пальцем в Масуда и крикнул:

– Выпусти меня, не то я его убью!

– Нет, меня убей. Я все равно умру, если с тобой что-нибудь случится – так убей меня сам.

Он заплакал от ярости. Еще с минуту глядел на меня – потом развернулся и ушел в дом. Скинув кеды, он уселся, скрестив ноги, на деревянную кровать на террасе перед комнатами Биби.

Через четверть часа я попросила Ширин:

– Сходи, поцелуй брата: он расстроен.

Ширин подбежала к нему, с трудом залезла на кровать, приласкалась – но Сиамак оттолкнул ее руку и пробурчал:

– Оставь меня в покое!

Я подошла, спустила Ширин на пол и сказала:

– Сынок, я понимаю, как интересно принадлежать к политической партии и совершать подвиги. Мечтать о спасении народа и всего человечества – блаженство! Но знаешь ли ты, что стоит за этими разговорами и куда они ведут? Что именно ты хочешь изменить? Ради чего готов рисковать своей жизнью? Готов ли пожертвовать собой затем, чтобы одна группа людей поубивала другую и заполучила богатство и власть? Этого ты хочешь?

– Нет! – сказал он. – Ты не понимаешь. Ты ничего не знаешь об этой организации. Они хотят справедливости для всех.

– Сердце мое, все так говорят. Ты слышал, чтобы хоть один властолюбец признался, что вовсе не стремится к всеобщей справедливости? Но справедливость для них состоит в том, чтобы их группа пришла к власти, а если кто-то встанет у них на пути, они его быстренько спровадят в ад.

– Мама, ты хоть одну их книгу читала? – спросил Сиамак. – Слышала хоть одну речь?

– Нет, дорогой. Довольно и того, что ты читаешь их книги и слушаешь их речи. Ты считаешь, правда за ними?

– Да, разумеется! И ты бы так думала, если бы вслушалась!

– А как насчет других партий и групп? Их книги ты тоже читал? Их речи слушал?

– Нет, зачем мне это? Я и так знаю, о чем они говорят.

– Но погоди, так ведь неправильно, – возразила я. – Рано еще утверждать, будто ты нашел верный путь и готов пожертвовать ради этой правды своей жизнью. Вдруг другие предлагают что-то получше? Много ли мнений и идеологий ты изучил – без предубеждения, – прежде чем принял это решение? Прочел ли хоть одну из отцовских книг?

– Нет, его путь был неверным. Они все были атеисты, а то и прямо безбожники.

– Тем не менее он всегда считал, что знает верный путь к спасению человечества и установлению всеобщей справедливости. И он сделал этот выбор после многих лет учения и раздумий. А ты – хотя у тебя нет пока и сотой доли его знаний – говоришь, что он зря сгубил свою жизнь, что погиб, избрав дурной путь. Может быть, ты и прав – я и сама так считаю. Но задумайся: если при всем его опыте твой отец так горько ошибся, не ошибешься ли и ты? Ты даже по имени не знаком с различными школами политической мысли и философии. Подумай, сын мой. Жизнь – самое драгоценное, что у тебя есть. Нельзя опрометчиво рисковать ею, ибо если допустишь ошибку, обратно уже не вернешься.

– Ты ничего не знаешь об этой организации и сомневаешься в этих людях безо всякой на то причины, – упорствовал Сиамак. – Ты заведомо решила, что они обманщики.

– Ты прав, о них я мало что знаю – но одно мне известно: люди, использующие в собственных целях чувства неопытных и невинных юнцов, бесчестны. Я тебя не на помойке нашла, чтобы вот так просто отдать какому-нибудь рвущемуся к власти негодяю.

Я поныне горда решительностью и отвагой, которые проявила в тот день. Ко второй половине дня просочились слухи об арестах и убийствах, началось всеобщее смятение. Каждый день Сиамак узнавал об очередном аресте товарищей. Их руководство ушло в подполье или бежало, а молодежь расстреливали десятками.

Каждое утро по телевизору сообщали имена казненных, и мы с Сиамаком в ужасе слушали этот нескончаемый перечень. Услышав знакомое имя, Сиамак ревел, точно пленный тигр, а я и представить себе не могла, что же чувствуют родители этих мальчиков и девочек, когда имя их убитого ребенка произносят с экрана. И я в своем эгоизме благодарила Аллаха за то, что мне удалось в роковой день удержать сына дома.

Люди реагировали по-разному. Одни онемели от ужаса, кому-то было все равно, кто-то нервничал, а кто-то был доволен. Трудно было поверить, чтобы в обществе, недавно с виду едином, теперь проявлялись столь несхожие чувства.

Однажды я столкнулась с бывшим коллегой, который сильно увлекался политикой. Он поглядел на меня и спросил:

– В чем дело, госпожа Садеги? Выглядите так, словно у вас все корабли потонули.

– А вас не тревожит ситуация – и известия, которые мы получаем каждый день? – удивилась я.

– Нет! По-моему, все идет именно так, как надо.

В начале лета мы переехали в отведенное нам помещение при доме свекрови. Нелегко было покидать дом, где я прожила семнадцать лет. Каждый кирпич в нем хранил воспоминания и подсказывал их мне. Со временем ведь трудно бывает расстаться даже с печальными воспоминаниями. Мы все еще называли гостиную “комнатой Шахрзад”, а первый этаж – “домом Биби”. Запах Хамида все еще чуялся в каждом углу, я все еще находила там и сям его вещи. Лучшие годы моей жизни прошли в этом доме.

Пришлось отчитать себя: выбора не оставалось. И я начала паковать вещи. Кое-что продала, кое-что выбросила, остальное раздарила. Фаати советовала мне:

– Сохрани мебель. Вдруг ты однажды переедешь в больший дом. Зачем же отдавать диваны? Ты и купила-то их в первый год революции, помнишь?

– О, сколько тогда было надежд! Мне казалось – начинается сказочная жизнь! Но к чему мне теперь эти диваны? Большого дома у меня теперь не будет – во всяком случае не скоро, – а комнатки у свекрови очень малы. Да я и не собираюсь устраивать вечеринки. Возьму с собой только необходимое.

Новое наше жилье состояло из двух смежных комнат, а гараж переделали в гостиную и кухню. Ванная и туалет были пристроены к дому, но попасть в них можно было только снаружи. Я поселила в одной комнате мальчиков, а себе с Ширин взяла другую. Мы втиснули в спальни парты мальчиков, мой стол, печатную и швейную машинку, а на кухне поместились два небольших дивана, журнальный столик и телевизор. Из всех трех помещений можно было выйти в сад – большой, с круглым бассейном посередине. Дом свекрови располагался на дальнем конце сада.

Когда из старого дома вывезли всю мебель, я прошлась по комнатам, провела рукой по стенам, которые стали свидетелями моей жизни, и попрощалась. Я поднялась на крышу и повторила “путь отступления” вплоть до соседского дома. Я полила старые деревья во дворе и сквозь пыльные окна заглянула в комнаты Биби. Не так давно этот дом был полон жизни. Я осушила глаза и с тяжелым сердцем закрыла за собой дверь, распрощавшись с этим отрезком жизни, с молодостью и счастьем. Я ушла.