Удаляясь от Лиона на юг, мы все время на полдня опережали самый пик паводка. Проезжающие не раз сообщали нам, что восточнее положение еще хуже или что за нами река высоко поднялась и буквально идет по пятам. В конце концов я задумалась: влияют ли как-то на это призраки? В Анже и Шамборе возбуждение Мадлен вызвало перемену погоды. Не оказывает ли она или они оба подобное же действие на реку и теперь? Я содрогнулась, подумав, что она может натворить у перекрестка дорог.

Мы ехали через плодородные равнины близ Вьена вдоль поросшего ивами берега реки. Здесь север сменялся югом, а виноградники — черешней, абрикосами и грушами. Еще дальше начиналось царство оливковых деревьев, заглушавших всю остальную растительность, — низкорослых, серебристо-серых, без определенного возраста. Этьен ловко провел карету сквозь лабиринт узких улочек средневекового Вьена. Я не знала, когда соизволят явиться призраки, поэтому собиралась постучать своей тростью в потолок кареты, чтобы Этьен остановился: в книге, которую я в это время держала в руках, было сказано, что Вьен ни много ни мало — колыбель христианства на Западе, а местный собор с его архитектурой коринфского ордера достоин посещения. Я уже решила было распорядиться о возвращении во Вьен, когда почувствовала, что трость выскальзывает из моей руки. Долго гадать, что произошло, не пришлось: прямо напротив себя я обнаружила отца Луи с тростью в руке, а рядом с ним Мадлен.

— У нас нет времени на остановки, ведьма. Мы ведь хотим добраться до перекрестка дорог в это новолуние, а не в следующее?

— Да, — сказала я, — конечно, но… — и робко, словно извиняясь, показала на хорошо выполненный рисунок собора в путеводителе.

— Отложи в сторону свои книжки! — приказала Мадлен. — Поговорим о жизни!

—  О жизни? — переспросила я.

— Да, о жизни. И о путях, ведущих к смерти… И давай сделаем это до того, как эти чертовы воды поднимутся еще выше.

Итак, призраки явились при выезде из Вьена, чтобы усесться, подобно смертным, на скамье берлина в своем человеческом обличье. Мне было велено опустить занавески и зажечь две лампы, висящие на эмалированных крючках и раскачивающиеся вместе с каретой. При этом свете, гораздо менее устойчивом, чем солнечный, внешний вид моих спутников все время менялся: иногда исчезали их руки и ноги, возвращаясь, когда тени сдвигались… Мне это не досаждало: ко всякого рода странностям я давно уже привыкла.

Воспоминания мои о том, что тогда говорилось, весьма разнообразны. Мадлен и отец Луи рассказывали удивительные вещи, и, по мере того как они говорили, сгущалось напряжение, опускаясь как тяжелый занавес, каждое слово было как будто налито свинцом. Оставались считанные часы нашего путешествия на юг, и вскоре, если все пройдет так, как замышлялось, отец Луи и Мадлен, которые провели вместе несколько веков, расстанутся. Конечно, мне было мало что известно об этих замыслах, но я знала или чувствовала , что речь идет о Великих Тайнах. Вот почему я ничуть не удивилась, когда Мадлен заговорила в тускло освещенном экипаже о перевоплощении душ.

— Так же, как ты в ту твою последнюю ночь в монастырской школе, и я, узнав, что моя жизнь и моя смерть — называй это как хочешь (я, конечно, имею в виду свое нынешнее состояние ), — узнав, что оказалась средоточием некой тайны, обратилась за ответом не к жизни, а к книгам… У тебя ведь есть эти помеченные буквой S истории времен инквизиции, протоколы судебных процессов и так далее… Я тоже перечитала все, что смогла найти о новом обретении жизни, иначе говоря, перевоплощении. Читала я отнюдь не из чистого любопытства, не для того, чтобы дать пищу уму, нет, — я искала направление, словно была путешественником. Я искала способ умереть, путь, ведущий к смерти .

— Путешественником? — переспросила я, хотя аналогия была вполне прозрачной.

— Да , — ответила Мадлен. — А почему бы и нет? Я проделала путь из смертной жизни к смерти, а потом к этому бессмертию, — пребывая в нем, я знала, что путешествие еще не закончено. Местом назначения я предпочла бы… конечность… Как случилось, что я остановилась в противоположной точке — бесконечности? Я поняла, что была обречена на эту участь, на это состояние неподвижности, неизменности — церковью, вашей святейшей церковью, чьи ритуалы — тайна даже для тех, кто их исполняет! Поняв это, я стала отчаянно искать выход. Нет, я не была побеждена!.. При этом жить мне не хотелось: довольно и того, что было .

— Ты и сейчас испытываешь такие чувства?

— Победила ли меня церковь? Да, несомненно. Хочу ли я умереть, чтобы выйти из этого состояния? Да, все еще хочу . — Мы, все трое, сидели, глядя друг на друга; невысказанное было очевидно: возможно, вскоре желание Мадлен исполнится.

Когда та снова заговорила, ее голос звучал мягче, в нем слышались нотки смущения.

— Я ведь так много читала, верно? — спросила она у священника, который ей не ответил. — Возможно, боясь найти ответы, которых искала, я не приняла во внимание свои инстинкты, свои предчувствия, подозрения и начала читать книги совсем иного направления: каббалу, арабские и мусульманские сказания. Читала про джиннов — этих демонов, которыми Соломон повелевает при помощи перстня с вырезанным на нем, если верить преданию, подлинным и единственным именем Бога. Джинны рождены из огненной стихии, их обиталище — Каф, горная гряда из изумруда, опоясывающая Землю .

— Все это пустая трата времени! — презрительно фыркнул священник.

— А разве мне недоставало времени, которое можно потратить? — спросила Мадлен. — У меня в запасе была вечность, топ vieux . — Ее рассказ, несомненно, вызвал раздражение у отца Луи. — Он , — кивнула Мадлен в сторону священника, — не одобрял мои поиски.

Отец Луи посмотрел на меня и спросил, словно ища поддержки:

— Видишь, ведьма, насколько это все было… предосудительно, даже оскорбительно?

К счастью, мне не пришлось отвечать — это сделала за меня Мадлен:

— О, Луи, ты по-прежнему весь во власти воззрений, свойственных смертному. Ты защищаешь свою глупую … — Она заколебалась, стоит ли продолжать, и, повернувшись ко мне, сказала: — Он священник своей церкви и всегда им останется .