Зима 1518–1519 года в Крыму была жаркой. И вовсе не из-за погоды.

Первым, ещё в августе, из Руси прибыл Евстафий Андреев, больше известный как Останя, чтобы заявить хану о том, что великий посол князь Фёдор Пронский будет отправлен в Крым с поминками только тогда, когда в Москву доставят подписанную ханом и мурзами шертную грамоту. Позже, уже в ноябре, вновь в сопровождении посла Кудояра, с которым по пути в Москву совместно пережили ограбление астраханцами, прибыл дьяк Илья Челищев, с теми же требованиями и тайным распоряжением Остане отписать в Москву обо всех крымских делах, что сумел он прознать за то время, пока находился тут. Особенно о последних раскладах при дворе.

В Москве уже понимали, что власть крымского хана в значительной степени ограничивалась как местными крупными феодалами, так и турецким султаном. И что придворные группировки постоянно боролись за власть и влияние, как при дворе, так и в вопросах внешней политики, а точнее – в выборе направления для набегов, придерживаясь подчас прямо противоположной ориентации. Оттого переписка велась не только с самим ханом, но и с его родственниками и даже отдельными наиболее влиятельными вельможами.

Большинство мурз и беев давно уже поделились на партии, поддерживающие ту или иную державу оказывающую влияние на крымскую политику. Была среди них и так называемая "московская" партия, сторонники которой выступали за мирные отношения с Русью и совершении набегов на Литву и Польшу. Ведь честь и славу мурзы и беи видели лишь в войне, а богатство предпочитали добывать в ограблении соседних стран, а так же получая от них принудительные платежи, скромно именуемые "поминками".

На данный момент главами "московской партии" при Крымском дворе были представители яшловских беев Сулешевых. А именно мурза Аппак, его братья Мухаммед-ишан, Кудояр и Халиль, его сын Тагалды и сыновья Мухаммед-ишана – Селим-ишан и Сулейман-ишан.

Разумеется, крымский хан прекрасно всё видел и понимал, но не вмешивался, так как вражда разных партий между собой была ему, в сущности, на руку, выставляя его этаким верховным правителем, решающим, чью сторону он примет в данный момент.

Однако русичи недолго было одинокими в ханской столице. Вскоре в Кыркор примчалось и виленское посольство, в котором бывшего посла Ивана Горностая герба Гипоцентавр сменил более именитый Гаврила Тышкевич герба Лелива. Посылая одного из магнатов, паны-рада надеялись, что уж его-то к хану точно пустят, не то, что Ивана, которого крымцы даже не допустили в Ислам-Кермен, где тогда находилась ставка Мехмед-Гирея. По иронии судьбы в иной реальности на месте Тышкевича должен был оказаться Альбрехт Гаштольд, но в этой линии истории магнат счастливо коротал время в плену, и панам-рады пришлось избирать иного кандидата. Вот выбор и пал на Гаврилу, чью кандидатуру поддержали родственники по жене, Сапеги.

Вот только выполнить возложенную на него миссию пану Тышкевичу было весьма сложновато. Тон королевского послания, привезённого им, был резким. Король и господарь Литвы напоминал хану, что литвины исправно платят упоминки, а хан своих обязательств не придерживается. Он требовал освобождения забранных в ясырь людей, военных действий против московитов и чтобы крымцы не кочевали у границ Польши и Литвы. А вот денег с ним для поминков не было – слишком пуста была казна княжества. Так что можете себе представить радость, испытанную послом, когда доброхоты ему донесли, что и московиты хану денег не привезли и даже больше, грозят не привезти совсем, коли тот не пойдёт на их условия. Эх, были бы у него деньги, Гаврила точно знал, чтобы он сделал. Но денег не было. Он, конечно, прихватил с собой неплохую сумму из личной скарбницы, но это был не выход. Так что пришлось действовать больше уговорами, давая мелкие суммы и обещая золотые горы.

Как ни смешно прозвучит, но московское посольство занималось тем же самым и теперь многое зависело от умения послов вести мудрые речи и очернять своих противников в глазах своих сторонников и нейтралов. Многое, но не всё.

Как давно известно – успешная подготовка к войне начинается с выбора правильного союзника. И тут оказалось, что потомок византийских императоров пусть не на голову, но всё же оказался выше польского короля. Василий Иванович вновь подтвердил, что крепко думает об астраханском походе, особенно в свете того, что летом этими самыми астраханцами были ограблены послы его и хана. Такое оскорбление государевой чести без последствий остаться просто не может. Кроме того, великий московский князь предложил совместное владение не только Хаджи-Тарханом, контроль над которым был давней мечтой Гиреев, но и Киевом, владеть которым они тоже мечтали. Мол, давай, брат-государь, вместе повоюем сии города и вместе править будем. Говоря всё это, посол Останя добавил, что испытывая приязнь к брату своему, крымскому хану, государь велел своим порубежным воеводам ловить и наказывать тех разбойников, что выходят в Дикое Поле своим хотением, дабы полевать татарские кочевья. Казалось бы, на фоне предыдущих предложений мелочь, но тут подоспело известие с литовского пограничья. Опять отличились люди Дашкевича, пограбив татарские улусы, вырезав мужчин и угнав полон и множество скота. Конечно, набег был куда слабее, чем трёхлетней давности на Аккерман и Очаков, но сам факт его работал явно не в пользу литвинов. Да ещё король подлил масла в огонь, вновь угрожая выпустить из темницы золотоордынского царевича Шейх-Ахмеда.

О чём думал крымский хан, выслушивая эти послания, история умалчивает. Но паузу в принятии решения он выдержал знатную. Лишь в январе Мехмед-Гирей объявил свою волю. В Москву срочно отбыл полномочный посол мурза Аппак с шёртной грамотой и уверениями в дружбе и содействии. А в самом ханстве начали планомерно готовиться к большому походу на Литву, дабы наказать ослушника Сигизмунда, зажавшего для хана 15 000 злотых, которые обещался ежегодно выплачивать за ярлык, дарованный ему ещё отцом – ханом Менгли-Гиреем – в далёком 1514 году. Да и поход на ослабленную последними потерями Литву показался ему более выгодным предприятием, чем на ощетинившуюся копьями своих застав Русь.

Не менее жарко было в эти дни и в Великом княжестве Литовском. С ноября по январь в Бресте заседал вальный сейм, на котором паны-рада, магнаты, представители шляхты от каждого повета и отдельные паны, и князья, созванные специальными приглашениями решали наиболее срочные вопросы. И все они касались текущей войны. Точнее финансового её вопроса. Увы, но обычных поступлений в казну уже давно ни на что не хватало. Под давлением неотложной нужды Сигизмунд в который раз обратился к займам у своих князей и панов под залог своих имений. В ответ магнаты поддержали введение новой серебщины не только в срединных, но и в окраинных областях княжества. Теперь каждый пан и каждый урядник должен был дать с головы своей, своей жены и детей по золотому, то есть по 30 грошей, каждый шляхтич – по 2 гроша; простые же люди – по грошу. Большая часть этих денег должна была пойти на восстановление боеспособности армии. Заодно обговорили и сроки сбора посполитого рушения и наказания для ослушников. Княжество серьёзно готовилось переломить ситуацию в опостылевшей всем войне и сесть наконец-то за стол переговоров.

Да, послы Сигизмунда уже отправились к императору, чтобы просить его о содействии в переговорах с русскими, ибо силы были истощены, и страна не могла более продолжать эту войну. Но, как уже говорилось, переговоры всегда лучше вести с позиции силы, чем просящего. Тем более что ожидать адекватного предложения от сопредельной стороны не приходилось.

Так оно и оказалось. Даже посредничество посла императора не дало результатов. Впрочем, Сигизмунд Казимирович, охотно соглашаясь на его посредничество в переговорах, сильно сомневался в их успехе. И Василий III Иванович не подвёл своего коронованного коллегу. Он согласился, потребовав лишь оставить за Русью все территории, которые к моменту подписания перемирия будут находиться под его властью. Понятно, что пойти на подобное литвины не могли.