Вассиан довольно легко для своего возраста подскочил с лавки и бодро прошёлся по небольшой келье. Став монахом не по своей воле, он не иссушал плоть длительными постами и непосильной работой, оттого и не чувствовал ещё старческой усталости. Варлаам, поглаживая руками набалдашник своего посоха, с ухмылкой наблюдал за ним.
Годы! Годы прошли с той поры, как чудесно воскресший в порубежном монастыре отрок приоткрыл для них завесу будущего, обрушив на их плечи тяжкую ношу. Они не верили, не хотели верить, но готовились. И как оказалось, всё вышло в цвет. Бушует в закатных странах люторова ересь, и уже беруться тамошние мужики за дубинки, дабы пойти воевать за свои убеждения. Всё, как предсказал отрок.
Впрочем, всё да не всё! На Руси ныне была тишь да благодать. Хотя внутри церкви тяжкое противостояние между победителями нестяжателями и сторонниками Иосифа, несмотря на прошедший собор, продолжало тлеть. Не все, ой не все священнослужители желали отказаться от владения землёй и холопами. С трудом ведь тогда, на соборе, преодолели их. Варлаам все дни тогда молился, дабы не разбил паралич или иная какая лихоманка не пристала к государю, как это случилось после собора 1503 года. Но бог миловал, и, хотя был момент, когда решение соборное на волоске висело, но всё же сторонники Нила Сорского смогли одержать победу. Но едва первые монастыри начали отдавать светской власти свои владения, как недовольное ворчание превратилось сначала в глухое брожение, а потом и в громкие выступления наиболее одиозных деятелей. Давно позабыли иноки заветы Сергия, не хотелось им своими ручками работать. А платить вчерашним холопам за то, чтобы они на монастырь поработали, жаба давила, как метко выразился чудесный отрок. И ведь Новоникольский монастырь, в котором он был когда-то послушником, являлся ныне успешным примером того, как в новых реалиях могла жить братия.
Настроив вокруг себя многочисленные пасеки, где пчёлы жили не в бортнях, а в новоизобретённых ульях, они со временем многократно увеличили выход мёда и воска, большую часть которого стали сбывать купцам. А из оставшейся ставили меды хмельные и ладили свечи для себя и на продажу. А потом бывший послушник пригнал им из литовских земель умельцев разводить в запрудах дорогую рыбу, которую ныне и к великокняжескому столу подают.
В общем, живёт монастырь, не бедствует. И даже не все монахи при том работой заняты. Или Соловецкий монастырь, что ватаги промышленников по всему Студёному морю рассылает. То же ведь не монахи на тех кочах плавают. Ан нет, всегда найдутся те, кому новшество не по нраву придётся. Ох, как бы не полыхнуло новой ересью. Ведь что тогда, вновь костры разводить, как иосифляне? Те ведь давно настаивали на том, чтобы еретиков казнить безжалостно. Это вот старец Вассиан по-иному мыслит: наказывать еретиков, конечно, надобно, но не казнить. Не похабить древнюю веру латынской прелестью, ведь в единой некогда Церкви, когда папа римский был всего лишь одним из иерархов, древних еретиков мечом не рубили и огнём не жгли. Их всех святые отцы собором анафеме предавали, а уж потом правители в остроги заточали. Потому как благодать божья снизойти может на каждого, и упорствующий в ереси со временем может покаяться. А вот казнённый уже ничего не сможет.
Варлаам содрогнулся, вспомнив казнь главных еретиков жидовствующих. Их жгли в специально построенных деревянных срубах, не желая демонстрировать собравшимся ужасы предсмертной агонии. Всё же на Руси к подобным зрелищам люди ещё непривычные. Но тот жуткий вой и запах горелого мяса митрополит помнил до сих пор. А потому знал, что он такое повторить не сможет, хотя и простить своих врагов тоже. И потому, коли полыхнёт вновь, он виновных осудит и просто разошлёт по самым преданным монастырям, где тех по-тихому умертвят бескормицей или по-иному как. Но кострам на Руси больше не быть!
Между тем Вассиан успокоился и вновь присел на лавку.
– Вот и ещё одно пророчество сбылось, – хмуро выдавил из себя, глядя куда-то в стену.
Варлаам только кхекнул на эту сентенцию. А то они не знали? Не верили – да, потому как не хотелось в это верить, но знать – знали. И вот сбылось, намедни Василий сам пришёл в обитель митрополита и попросил его благословить расторжение брака с Соломонией Сабуровой. На что Варлаам ответил что-то типа: "ведаю печаль твою, государь, но не могу дать благословения такому делу, потому как решение собора нашего в отношении развода никто из святых отцов – патриархов православных, ни Антиохийский, ни Иерусалимский, ни Александрийский, ни тем более Царьградский не восприняли". И тут Василий Иванович взорвался, причём в словах его послышались митрополиту знакомые нотки, те, что давно уже будоражили русское общество. Потому что упирал великий князь именно на то, что все эти иерархи ныне сидят под басурманской пятой и какое они право имеют указывать, что делать царству православному, что единственное осталось на земле, не склонившее голову пред врагом? А в горячности своей и вовсе страшное бросил, что ныне только папа римский и митрополит московский вольны и остались, остальные же, по грехам ихним, отданы господом на попрание. Подобная ересь в устах великого князя звучала устрашающе, хотя сравнение себя с римским владыкой и польстило Варлааму.
Но поняв, что словами своими может сейчас напрочь перечеркнуть всё достигнутое, митрополит невольно сплагиатил чужую фразу про неплодную смоковницу, всё же при этом настояв на посылке известия виднейшим православным патриархам. Всё ж таки не абы кто, а великий князь разводиться надумал. А это вопрос уже не столько религиозный, сколь политический. Но если те всё же воспротивятся, то вот тогда он, митрополит, и возьмёт на себя всю ответственность. Ведь недаром он подсуетился в своё время, вынеся эту проблему на всеобщее обсуждение. И общество (не церковные иерархи, а именно общество) восприняло предложенное решение более чем благожелательно. Да и за Еленой Глинской его людишки поглядывали. Ничего так девица, ладная, хоть и видно, что не московского воспитания.
– А под это дело мы свой университет и утвердим, – закончил Варлаам свой рассказ.
– Кстати, наш княжич тут недавно интересовался им, – усмехнулся Вассиан.
– Да это и понятно. Успокой его, кстати, при встрече, будут там светские науки. Новые времена настали, нужны ныне не только церкви люди грамотные. Хотя тут я с иосифлянами солидарен буду: излишняя грамотность – дорога к ереси. Кстати, а что там отец Филарет пишет?
– Всё тоже. Детишек учат тщательно, но как-то по-иному, что ли, не привычно.
– И в чём же непривычно? И нет ли в том ереси какой?
– Трудно сказать, не так, как при монастырях учат. А ереси нет, тут отец Филарет следит строго. Хотя и у него есть к учебному процессу претензии.
– Это какие? – встревоженно вскинул голову Варлаам.
– Да вот пение то же. Пишет, что отроки и отроковицы поют не только святые псалмы, но и светские песни, причём последние как бы не больше. Да и святые псалмы не столповым распевом поют, а многоголосием. И отец Филарет не ведает, как к тому относиться. С одной стороны это противоречит уставу и традиции, а с другой, как он пишет, сердце и душу радует.
– Так, надобно в ту школу наведоваться, а то как бы наш подопечный делов не наворотил.
– Ну не сам же ты, Варлаам, поедешь, – рассмеялся Вассиан. – Хотя я бы вот съездил, посмотрел на те хитрости, что княжич у себя в вотчине сотворил. Больно лепо о том Филарет пишет.
– Сам бы съездил, да работы у нас с тобой, Вассиан, и без того хватает. Отправь Иуавелия. Он и с плеча рубить не будет, и любую ересь на корню пресечёт. Ну а мы посмотрим, как он с делом справится, да подумаем, не пора ли и ему в епископы.
Вассиан задумчиво покивал головой. Да, игумен был ещё довольно молод, но он был предан нестяжателям ещё в те времена, когда победа иосифлян казалась не за горами. А такими людьми не разбрасываются. Да и князя он знал дольше и лучше, и разобраться в случае чего, мог куда справедливее других. Так что пусть собирается отец-настоятель в дальнюю дорогу. А у них и тут дел по горло, борьба в церкви ещё далеко не окончена. Прав Варлаам, не до поездок им сейчас.
