Земля буквально горела под ногами, а в ответ горели черемисские селения, ревели женщины и дети, уводимые в полон, а если ратникам удавалось перехватить какой-нибудь отряд, то он вырубался до последнего человека, пленных и раненных просто добивали на месте, вымещая на них всю злобу и страх.

Князь Горбатый велел стянуть ряды, а обозы поставить в середину колонн, и таким образом пошёл через леса ускоренным маршем (ну, насколько позволяли телеги и пленные). Нападения это, конечно, не отменило, но и без потерь у нападавших уже тоже не обходилось. Русские ратники постепенно вырабатывали свою антипартизанскую тактику, оставляя после себя только трупы тех, кто не годился в холопы и дымящиеся угли на месте былых построек.

Наконец лес расступился, и армия вышла на довольно широкое и ровное поле. Оно раскинулось на левом берегу Свияги, среди заболоченной местности, ограниченное со всех сторон естественными преградами. С севера и запада – холмами, с юга – озером Туманным, с востока – Свиягой. И здесь её уже ждала армия хана Сагиб-Гирея. Позиция была для казанского хана весьма выигрышной – размеры поля не позволяли русским воспользоваться своим численным превосходством, однако атаковать выходившее из лесов войско хан не решился, что скорее было его ошибкой. А поскольку приближался вечер, то начинать сражение на ночь глядя не пожелала ни одна из сторон и оба войска, встав лагерем друг напротив друга, забылись тревожным сном.

Спалось плохо. А потому, едва просветлело, то тут, то там послышались хриплые голоса, и люди начали выползать из шатров, собираясь кучками. С реки и болот тянуло туманом и сыростью. Сырой холод вставал с земли, отчего тело пробирала дрожь. Сбоку вдруг потянуло костром, и кто-то уже подвесил котелок над огнём, готовя нехитрый завтрак то ли на себя, то ли на весь десяток.

Наконец приглушенно прогудели трубы, поднимая спящий лагерь. Помывка, скудный завтрак и вот уже чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя сёдла, русские дружинники принялись готовиться к предстоящей битве. Звенело оружие, всхрапывали пришпоренные лошади, поспешно бежали с приказами гонцы. Князь Горбатый-Шуйский, держа в правой руке блестящий шлем и храня на лице безучастно-спокойное выражение, внимательно вглядывался в туманную даль, пытаясь предугадать, что же делает противник. Сам он был уже давно готов к сражению. Охабень из дорогого шёлка, отороченный горностаевым мехом, был просто накинут поверх юшмана, сбоку висели сабля, лук и колчан со стрелами.

Сейчас, расставляя полки, он верил в мужество и стойкость своих ратников, прошедших не одну битву, но всё же внутри присутствовало изрядное волнение. Ведь бой на бой не похож, а победа или поражение зависят от множества факторов, учесть которые все просто невозможно.

Наконец туман стал рассеиваться, проглянуло солнце, вызолотив начищенные до блеска доспехи обеих армий. Подувший ветерок развернул бунчуки и стяги. Взревели боевые трубы, грохнули бубны и тулумбасы, с диким воплем, увлекая за собой остальных, понёсся вперёд передовой отряд. Татарские перёные стрелы взвились в небо. В ответ засвистели стрелы русские. Упали первые убитые и раненные.

Конница шла, наращивая разгон. Летели под копыта потоптанные сырые травы, и неподвижный русский строй приближался стремительно. Казалось, ничто уже не сможет остановить порыв конной атаки. Но тут взмах воеводским шестопёром, сорвал с места встречную лавину. Давя подкованными копытами мягкую землю, русские хлынули навстречу врагу.

Сошлись, перемешавшись, отряды. И началась жестокая рубка. Живые вскакивали на тела упавших, и падали сами. Не вставал никто: упавшего затаптывали насмерь, перемешивая чужих и своих.

Основной удар пришёлся на правое крыло русского войска, заставив его прогнуться. Но тут в самую гущу колебнувшихся было ратников на кауром статном коне с резервной сотней бросился второй воевода полка правой руки, и переломил настрой битвы. И тогда казанцы, повинуясь сигналу, разом попытались отступить, явно заманивая противника. Вот только такие хитрости давно были известны русским воеводам. Рёвом труб они сдержали порыв своих полков бежать рубить отступающего врага. А потому казанцы, отскочив на хорошее расстояние, придержали коней, и стали вновь выстраивать строй, пока лучники пытались собрать свою долю кровавой жатвы.

Затем, рысью, ускоряя движение, они вновь ринулись в атаку. Привычные к битвам лошади безбоязненно скакали по трупам, ведомые уверенной рукой всадника. И вновь всё смешалось, вновь звенела сталь, визжали кони, понеслись к небу крики ярости, мольбы и проклятья.

Но вот дрогнул и начал прогибаться уже левый фланг русского войска, однако прежде чем большой воевода вмешался, уже воевода полка правой руки бросил в бой собственный резерв и вновь сумел выправить положение. Теперь пришёл черёд пошатнуться левыму флангу казанской рати. Однако и тут вовремя подоспевшие отряды сумели уравнять ситуацию.

До самого вечера армии то сходились, то расходились, но решающего перевеса не смогла достичь ни одна сторона. А потому окончательное выявление победителя отложили на новый день.

Ближне к ночи в татарский лагерь прибыло пополнение из пары тысяч бойцов. Вроде бы и немного, но в основном это были те жители Горной стороны, что избежали гибели за нежелание принять присягу русскому государю. Теперь они пришли мстить за свой край, за свои спалённые деревушки и угнанных в плен родных. Их настрой и боевой дух были на высоте и передались тем, кто уже пригорюнился после потерь первого дня. В результате мощный удар центра по утру едва не сбил русскую конницу с её позиций и лишь введением резервов Горбатый-Шуйский купировал этот порыв.

К полудню, видя, что перевес в сражении колеблется то туда, то сюда, Сагиб-Гирей решился на риск. Оставив на крайний случай около себя не более сотни конников, он бросил в бой все свои резервы. Подбадривая себя воинственными криками, размахивая над головами саблями и поднятыми копьями татарская лава сплошным воинственным ревом набросилась на русские дружины. Её удар был страшен! Буквально вырубив первые ряды, она продолжала прогрызать строй за строем и, казалось, победа уже клонится в сторону ханских войск.

Но тут своё веское слово сказали сразу двое воевод.

Первым был второй воевода почти полностью павшего передового полка окольничей Иван Васильевич Ляцкой. Ещё по утру, по слову Горбатого-Шуйского, он собрал под свою руку почти всех дворян, что имели огнестрельное оружие. И вот теперь это подобие рейтар неожиданно ударило во фланг наступающим татарам.

Залп – пауза в несколько секунд, еще залп, снова пауза и ещё залп. Ближайшие казанские всадники на полном скаку, теряя луки, шапки и копья, полетели на землю. На них налетали сзади скачущие, добивая живых копытами коней, и сами падали наземь, сраженные пулями. И хотя свинцовым градом на землю свалило не так уж и много врагов, но смятение, охватившее казанцев, ослабило их давление на прогибающийся русский фронт. А дворяне, сделав своё дело и отскочив в сторону, принялись спешно заряжать ружья, надеясь вновь повторить удачный манёвр.

Вторым своё слово сказал белокурый красавец Иван Юрьевич Телепнев-Оболенский, ещё не ставший полюбовником государыни, но по знатности рода уже возглавивший полк левой руки. Он наоборот, положился на старину, собрав вокруг себя воинов с копьями и с их помощью нанёс таранный копейный удар по татарам сразу после того, как отстрелялись стрелки Лякого. Казанцы ещё не успели собрать расстроенный строй, и конная лава вошла в них, как горячий нож в масло.

И это был конец!

Нет, будь у хана ещё хотя бы один отряд, положение можно было бы выправить, но как раз резервов-то у Сагиб-Гирея и не осталось. Зато они вдоволь имелись у Горбатого-Шуйского.

Внимая гулу и стону битвы, он безошибочным слухом и чутьем полководца узнал тот миг, когда заколебались весы сраженья и ринул в бой ещё один полк.