Прибыв на место преступления, Путилов осматривает мертвое тело, составляет протокол. Роговский показывает ему кабинет покойного. Здесь множество раритетов, привезенных Лукасевичем из. джунглей: каменный нож для ритуальных закланий, чаша из черепа и тому подобное. Путилов снимает с полки и встряхивает безобидную на вид погремушку, но быстро кладет ее обратно, узнав, что внутри бренчат не камешки, не сушеный горох, а зубы принесенных в жертву людей.
Попутно выясняется, что из всей коллекции исчезла единственная вещь – античная камея, принадлежавшая жрецам того племени, где жил Лукасевич. Естественно предположить, что она и стала причиной убийства. Очевидно, объясняет Роговский, еще с гоплитами Александра Македонского эта камея попала в Египет, из Египта– в Нубию, оттуда– в Экваториальную Африку. Негры почитали ее своей величайшей святыней, хранили в особом капище на сваях посреди озера и в качестве племенного палладиума передавали из поколения в поколение. Они верили, что до тех пор, пока эту вырезанную в сердолике женщину регулярно обмывают теплой человеческой кровью, она будет оберегать племя от засухи, эпидемий, нападений бешеных слонов, нашествий саранчи. Тех, на кого указывал жребий, увозили на лодке в озерное святилище, там убивали под грохот наполненных зубами колотушек, кровь наливали в чашу из черепа одной из прежних жертв и с песнопениями погружали туда камею. Этой же кровью рисовались дарующие победу магические знаки на боевых знаменах.
Камням тоже нужна пища. Видимо, кровавый ритуал и сохранил камею в ее первозданном облике. По словам Роговского, это удивляло всех специалистов по античному искусству. Сердолик не потускнел, в возрасте двух тысяч лет прекрасная гречанка выглядела так, словно только вчера вышла из мастерской афинского камнереза. Ее профиль был чист, нежен, завораживал своей чуть хищноватой женственностью.
На вопрос, каким образом камея досталась Лукасевичу, Роговский отвечает, что профессор похитил ее для того, чтобы негры не истребили друг друга в непрерывных жертвоприношениях. Из сострадания к ним он проник ночью в капище посреди озера, усыпил внимание караульного жреца, подарив ему привезенные из России часы с кукушкой, выкрал камею и бежал к побережью, где его подобрал проходивший мимо португальский корабль.
Стены кабинета увешаны африканскими луками, копьями, боевыми топорами. Один из крюков остался без ноши, висевшее на нем копье всажено профессору в грудь. Путилову не по себе, ему хочется поскорее выйти на воздух, но тут Роговский поднимает на него расширенные ужасом глаза. «Жрецы, – шепотом говорит он, – уверяли Лукасевича, что если владелец камеи не станет обмывать ее человеческой кровью, когда-нибудь эта женщина выйдет из камня, чтобы убить своего хозяина и выкупаться в его крови».
Проходит неделя, другая. Постепенно Путилов убеждается в том; что Лукасевича убил не кто иной, как Роговский. Зачем он это сделал? Вопрос непростой, и ответить на него тем труднее, что убийца действовал из самых гуманных побуждений. Оказывается, Роговский имел оригинальную научную теорию, которую изложил в статье «Тотемизм как основа государственности у автохтонов дельты Конго». В конце концов, Путилов пошел в Публичную библиотеку, прочел ее и все понял. В своей статье Роговский доказывал, что камея со сложившимся вокруг нее культом стала ядром социальной организации этого затерянного в джунглях племени, и если бы не она, негры остались бы неуправляемым стадом, более того – давно вымерли бы от засухи, эпидемий, нападений бешеных слонов, нашествий саранчи. То же самое грозит им и теперь, когда святыня похищена. Лукасевич эту теорию своего ассистенга признавать не желал, считая ее чисто умозрительной.
Теоретический спор имел и прикладные аспекты: по мнению Роговского, необходимо было вернуть камею законным владельцам, а Лукасевич доказывал, что из той же гуманности возвращать ее нельзя, иначе племя самоуничтожится в непрерывных жертвоприношениях. В итоге Роговский решил украсть камею и увезти ее обратно в Африку, но Лукасевич застиг его в своем кабинете. Их дискуссия вспыхнула с такой силой, что в пылу полемики Роговский схватил висевший на стене ассегай и убил своего оппонента, чтобы спасти автохтонов дельты Конго от грозящего им вымирания. Настоящий ученый, он, разумеется, ни на йоту не верил в миф о выходящей из камня женщине-убийце. Эта история была им рассказана с единственной целью – направить следствие по ложному пути.
Полагая себя вне подозрений, Роговский говорит всем, что у него заболела тетка в Тифлисе, надо ехать к тетке, а сам покупает билет на пароход, идущий рейсом до Лиссабона. Ему удается обмануть Путилова, тот подбегает к причалу, когда корабль с убийцей на борту уже выходит в открытое море. Как быть? Проще всего, конечно, дождаться, когда Роговский вернется в Петербург, тогда и арестовать его без всяких хлопот, но Путилова терзает не праздный вопрос: на чьей стороне истина? Если, размышляет он, Лукасевич был прав, если без камеи дикари перестали резать друг друга и благоденствуют, убийцу нужно судить по всей строгости закона. Если же, напротив, жизнь подтвердит правоту Роговского, закон также должен будет восторжествовать, но… Суть этого «но» Путилов представляет себе еще не совсем ясно. Там поглядим, думает он, отплывая в Ревель, оттуда – в Лиссабон, затем – в Африку.
Он сходит на берег и видит шумящие на ветру пальмы, старый португальский форт с облепленными чаячьим гуано бастионами. Великая и, как все великое, равнодушная к людским страданиям река Конго несет свои воды в океан. Здесь Путилов покупает пробковый шлем, нанимает проводников и движется в глубь континента. Рокот прибоя стихает за спиной, перед ним расстилается бескрайнее вечнозеленое море джунглей. Где-то там, впереди, Роговский. Сереет в траве пепел его папиросы, висят лианы, разрубленные его ножом. Запуталась в колючем кустарнике сигнатурка петербургской аптеки с надписью «Хинин». Путилов идет по следам убийцы, расстояние между ними сокращается неумолимо, но медленно. Смерть подстерегает их на каждом шагу, наконец, измученные, покинутые неграми-проводниками, оба в малярийном бреду, они почти одновременно выходят на берег заветного озера.
Ночь, над поймой клубятся ядовитые испарения, кровавая луна стоит в небе – солнце бессонных, тропическая Селена, праматерь призраков и оборотней. Черна и неподвижна водная гладь, серебряная дорожка тянется по ней к центру озера, к святилищу на сваях. Оно встает из воды сгустком потустороннего мрака. Путилов видит, как Роговский садится в найденную среди камышей лодку-долблёнку, отчаливает. Его уже не догнать. Но что это? Чу!… Из капища доносятся знакомые, хриплые, милые сердцу звуки: ку-ку! Ку-ку! Путилов замирает, пораженный. И он, и Роговский понимают, что капище обитаемо, что в нем поселился новый идол– часы с кукушкой, которые Лукасевич подарил обманутому жрецу.
«Свято место пусто не бывает», – говорит Путилов. Роговский плачет, как всегда плачут те, кому слишком поздно открылось, что всему на свете есть замена. Бесценная камея выскальзывает из его пальцев, раздается тихий всплеск, а лодку уже закружило течением и уносит к центру озера. Через полчаса ужасный вопль оглашает ночные джунгли. Путилов дрожащей рукой достает папиросу, чиркает спичкой. Правосудие свершилось без его участия. Роговский принесен в жертву, на содранной с него коже будут устраиваться ритуальные пляски, его кровью напишут магические иероглифы на боевых знаменах. Сквозь песнопения жрецов и грохот колотушек чуть слышно доносится: ку-ку. Железная птица, хлопая омытыми в крови крыльями, поет гимн этой жизни, не подвластной никаким теориям.
За первой рюмкой последовала вторая, Гайпель долго еще сидел за столиком, без всякой, в общем-то, связи с убийством Каменского размышляя о только что прочитанной истории. Чушь, сюжет абсолютно неправдоподобен. Откуда же в ней эта печаль, рвущая сердце?
Уже стемнело, когда он вышел на улицу. Прямо возле трактира сгорбился на козлах сонный «ванька». Гайпель уселся к нему, назвал свой адрес, но, прежде чем тронулись, из темноты вырос какой-то тип в надвинутом на самые брови котелке. Он что-то шепнул извозчику на ухо и сел рядом с Гайпелем.
