Затем с помощью офицеров я распределил цэриков по группам в зависимости от рода оружия. Вначале предстояло идти тем, кто имел пики и мог поражать воображаемых защитников крепости прямо с лестничных перекладин, за ними пойдут те, что с саблями. Винтовки должны висеть за спиной, в рукопашной схватке они бесполезны. Оставшиеся будут снизу поддерживать атакующих ружейным и пулеметным огнем.

Пулеметы ударили дружно, едва сигнальщик в лисьем треухе затрубил в свою раковину. Они били по гребню стены, по зубцам. Пулеметчики пристрелялись, тогда я подал знак второму трубачу, и еще одна раковина, с более высоким и пронзительным звуком, присоединилась к первой. Это был сигнал к началу штурма. Цэрики полезли вверх по холму, добрались до стены, приставили к ней лестницы, но тем и ограничились. Некоторые присели, а то и прилегли, со страхом вслушиваясь в пение летящих над ними пуль. Согласно моему приказу, в этот момент стрельба должна была умолкнуть, но она не умолкала. Стрелки вошли в раж. Видно было, как над зубцами стены взлетает красноватая пыль и сыплется кирпичная крошка.

Я распорядился начинать все сначала. Опять загудели раковины. При том, что монголы никогда не видели моря, не умеют плавать и даже не едят рыбу, потому что ламы запрещают употреблять в пищу существа с глазами без век, они отказывались подчиняться обычным сигнальным горнам, но с трепетом внимали этим порождениям океанских пучин. В их роговых извивах звук скручивался и винтообразно проникал в ухо. Ушная раковина откликалась морской, словно когда-то они рядом лежали на дне и сохранили память о былом родстве. Вспоминая легенду, вычитанную у Анри Брюссона, я смотрел, как цэрики с лестницами карабкаются по холму, но теперь стрельба стихла много раньше, чем они достигли крепостной стены.

Когда начали в третий раз, со стороны Дзун-Модо показались трое верховых. Один из них еще издали, привстав на стременах, что-то прокричал радостным голосом. «Он призывает нас веселиться, – объяснил мой переводчик, – вчера Богдо-гэгэну стало лучше. Его высокосвятейшество поправляется». Я сразу оценил все последствия этого сообщения. Оно означало, что почти открытая борьба за власть между князьями и ламской партией вновь переходит в латентную фазу, и бригаду больше не будут задерживать в Урге.

Всадники подъехали, старший подал пакет с печатью военного министерства. Письмо информировало меня о следующем: святейший Чойджин-лама, главный государственный оракул, чья мудрость вознеслась выше горы Сумеру, он же родной брат Богдо-гэгэна Восьмого, путем длительных гаданий установил, что наиболее благоприятным днем для похода на Барс-хото является 15-й день четвертой Луны 2-го года Эры Многими Возведенного. Рядом приводилась та же дата по юлианскому календарю. До нее оставалось меньше недели, и хотя я сам готовил и торопил эту экспедицию, в тот момент у меня вдруг придавило сердце.

На следующий день, в пятницу, Иван Дмитриевич не пошел ни на службу, ни на похороны Каменского, хотя давно взял себе за правило присутствовать на похоронах тех лиц, убийство которых в данное время расследовал. К концу недели отношения с женой испортились настолько, что лучше было денек посидеть дома. Он подумал об этом еще вчера и вчера же велел Константинову побывать на кладбище, проследить, как будут вести себя Зиночка с мужем. На всякий случай Иван Дмитриевич предпочел Ванечку в гимназию не пускать. После завтрака, усадив его за французский, жена опять забралась в постель. Это было подано как большая жертва с ее стороны. Ей, мол, вовсе не хочется спать, но она себя заставляет, чтобы радовать мужа здоровым цветом лица.

– Нина Николаевна говорит, что забота о близких начинается с заботы о себе, – сказала жена, удаляясь в спальню. – В молодости я таких вещей не понимала, а теперь очень даже понимаю.

– Что за Нина Николаевна?

– Нина Николаевна с третьего этажа, супруга Павла Семеновича. Она рекомендовала мне портниху, у которой я шила капотик.

Пройдя в кабинет, Иван Дмитриевич открыл окно и выглянул на улицу. В конце квартала маячила фигура Валетко. Ему велено было встать здесь еще затемно – на тот случай, если появится косорылый. Вдвоем уж как-нибудь!

Часа полтора Иван Дмитриевич тупо пролежал на диване, а когда вышел проверить, чем занят Ванечка, из спальни послышалось: «Ваня! Поди сюда!»

Жена валялась в постели с сегодняшним номером «Санкт-Петербургских ведомостей» в руках.

– Я тут нашла одно важное для тебя сообщение, – сказала она. – По-моему, на такое способен только твой маниак.

– Какой еще маниак?

– Здрасьте! Из-за кого мы с Ванечкой вчера целый день дома просидели!

– А-а, – вспомнил Иван Дмитриевич.

– Или ты его уже поймал?

– Нет. Еще нет.

– Тогда прочти вот здесь. Мне кажется, это его рук дело. Иван Дмитриевич взял газету. Среди городских и губернских новостей напечатана была следующая корреспонденция: «На окраине дачного поселка под Териоками, в дюнах неподалеку от берега моря, третьего дня рыбаками найден труп обезьяны-шимпанзе. На теле животного имеются одиннадцать глубоких колотых ран, нанесенных каким-то заостренным предметом наподобие ружейного штыка. Остается неизвестно, сбежала ли эта обезьяна из какого-нибудь передвижного зверинца или балагана и была убита кем-то из окрестных крестьян или дачников, приезжающих подготовить свои дома к началу сезона, или же она стала жертвой собственного хозяина, который затем вывез мертвое тело подальше от города. Капитаны торговых судов нередко держат у себя ручных обезьян, однако менее крупных, да и само местонахождение трупа исключает возможность, что он был выброшен за борт и волнами прибит к берегу. Одиннадцать ран заставляют предположить, что обезьяна сама напала на человека, а тот, не в силах оправиться от испуга, продолжал наносить удары по уже бездыханному животному. Не менее вероятно, что убийца находился в невменяемом состоянии, причиной чего могло быть как психическое расстройство, так и неумеренное употребление спиртных напитков».

– Что с тобой? – встревожилась жена. – На тебе лица нет!

– Ничего-ничего. Все в порядке.

– Но это он? Я правильно поняла?

– Да. Спасибо.

– Умоляю тебя, будь осторожен! Помни, что у него есть эта заостренная штука.

– Да-да, я знаю.

– Ты должен всегда иметь при себе заряженный револьвер. У тебя есть револьвер?

– Есть, есть… Господи, какая мерзость! Он скрипнул зубами.

– Ваня, – тихо сказала жена, – можно я спрошу тебя об одной вещи?

– Ну?

– Ты только не сердись, пожалуйста. Я понимаю, женщины должны делать вид, будто знать не знают о таких вещах, но я не хочу с тобой лицемерить. Не будешь сердиться?

– Не буду.

– Честно?

– Да говори же, наконец! Надоели эти предисловия.

– Ты уже сердишься.

– Прости. Виноват.

– Не надо лишних слов, я прекрасно понимаю твое состояние. Но и ты меня пойми! Ведь я могла оказаться на месте этой обезьяны. Ты же сам сказал: какая мерзость!

– А что я должен был сказать?

– Может быть, ты подумал, что, перед тем как убить эту обезьяну, он ее…

– Это был самец. Его звали Микки.

– Откуда ты знаешь? -поразилась жена, но он уже встал, заслышав дверной звонок.

Прибыл Константинов с известием, что Зиночка на похоронах была, но Рогов отсутствовал.

Пока он пофамильно перечислял тех, кто принес венки, кто явился лично и кто прямо с кладбища поехал на квартиру матери Каменского, где устраиваются поминки, Иван Дмитриевич оделся, поцеловал жену. Она сказала:

– Рада, что хоть чем-то тебе пригодилась.

Вышли на улицу.

– Я вчера вечером на службе допоздна сидел и сегодня утром заходил на полчасика, – сообщил Константинов. – Гайпель так и не появился.

Подскочил Валетко с докладом, что прибыл сюда к пяти часам утра и за все время дежурства никого подозрительного не заметил.